Скованная цепями

Я знаю все оттенки моря: его цвет, его запах, его звуки. Я знаю, какое оно на вкус, потому что с детства была неразрывно с ним связана — папа любил морские прогулки на яхте, а мама обожала Карибы, напичканные разношерстными курортами, начиная с россыпи островов на юге и заканчивая Багамскими островами. Мы отдыхали там каждое лето, по крайней мере пока не родилась Иззи, вдруг разрушившая эту традицию стойкой непереносимостью к перелетам. Поэтому, когда я открываю глаза, первое, что я чувствую, — терпкий запах моря, едва уловимую вибрацию и ароматы дорогой отделки: так пахла наша яхта, кожей, лакированным деревом и свежестью новизны. Затекшее тело приходит в норму постепенно, руки, до сих пор связанные, практически не чувствительны, а спина, ноющая от жесткого покрытия подо мной, едва разгибается, когда я вытягиваю ноги и пытаюсь повернуться набок. На мне все тот же мешок, и я ничего не вижу, только вспоминаю последние ощущения — ненависть и страх. И тогда я не знала, что из этого сильнее, желание смерти Анвару Россу или страх перед будущим, которое затеряется где-то в Эмиратах. И едва я думаю об этом, как шум наполняет комнату, кто-то открывает дверь и впускает в мой тихий отчаянный мир мужской смех, громкие разговоры, музыку с восточными мотивами. Я часто дышу, среди этого гомона слыша приближающиеся шаги, и остервенело дергаюсь, когда меня берут за сцепленные руки и бесцеремонно поднимают, тащат за собой как какую-то бездушную вещь. Я кидаюсь угрозами, мольбами и обещаниями, но, когда оказываюсь на свободе и жесткий захват отпускает мои руки, замолкаю, растерянно прислушиваясь к шуму вокруг меня. Такое ощущение, что я стою в центре комнаты, и веселящиеся мужчины разглядывают меня, потому что голоса становятся тише, пропадает смех, стихает музыка. — Сними с нее этот мешок, Гузуф, — при этих словах тьма перед глазами испаряется и ослепительный блеск золота, светильников, начищенных до блеска поверхностей дезориентирует. Я сдуваю упавшую на лицо прядь и, ничего не различая, гордо поднимаю голову. Они не убьют во мне достоинство, я и так предала себя, ползая в ногах бессердечного Росса. Постепенно глаза привыкают, и я вижу сидящих на белоснежных диванах мужчин, с типичной арабской внешностью, трое из которых одеты в национальную одежду, а двое других в привычный для европейцев костюм. Их черные глаза устремлены на меня и, судя по хитрым ухмылкам на их лицах, они отпускают не совсем приличные шутки. Учитывая мой наряд, это логично. Свожу руки ближе друг к другу, чтобы прикрыть грудь, и сквозь мерзкие звуки слышу бухающее в груди сердце. Оно готово выпрыгнуть от страха, сгореть в груди, превратившись в пепел. Я догадываюсь, для чего я здесь, и это понимание пугает, так же, как мысль о том, что мне придется лечь под кого-то из них. Или под каждого? — У тебя отличный вкус, Анвар, она редкий бриллиант в ювелирной Александра, — самый старший из мужчин обращается по-арабски куда-то за мою спину, и я хмурюсь, кидая взгляд за плечо и задыхаясь от ненависти. Анвар Росс сидит ровно за моей спиной, в нескольких ярдах, в отдельном кресле. Расслабленный и уверенный, в белоснежной рубашке, расстегнутой на несколько пуговиц и с закатанными рукавами. В образовавшемся на груди треугольнике видны темные волосы, чуть-чуть заходящие на ложбинку между ключиц. Его руки сплошь испещрены выпуклыми венами и каждое движение приводит в тонус твердые мышцы. Длинные накаченные ноги вытянуты перед собой, и внушительный размах плеч — без пиджака он выглядит более массивным засчет крепкого торса, обтянутого тканью сорочки. Он откровенно смотрит на мою задницу, а когда поднимает взгляд, меня накрывает волной огня. Щеки розовеют и дыхание срывается напрочь, отчего я приоткрываю рот и облизываю вмиг пересохшие губы. Его глаза темные, как ночь, но в волосах при ярком освещении различимы несколько прядей седых? волос. Я не замечала этого раньше, скорее из-за того, что не приглядывалась и никогда не была выше его. Хорошее освещение не только позволяет лучше рассмотреть нюансы его внешности, но и невыгодно подчеркивает шрам, который при серьезном безэмоциональном лице придает ему устрашающий вид. Разворачиваюсь к нему боком и делаю несколько шагов в сторону, чтобы избавиться от его внимания. Напрасно, он глаз с меня не спускает, укутывая своей подавляющей аурой. Там, на аукционе, он выглядел более человечным. — Ты прав, Карим, но этот бриллиант не каждому по зубам, — он встает слишком резко для своих размеров, двигаясь плавно и одновременно четко, подходит ко мне и, пока я с ненавистью смотрю в его омерзительное лицо, разрезает стяжки на моих запястьях. — Станцуйте нам, мисс Лэйн, — говорит он, продолжая держать мою руку и затягивая меня в черноту своих глаз. Если бы там был хоть один оттенок или всплеск эмоций, хоть что-то из того Анвара Росса, который обратил на меня внимание в Нью-Йорке, но передо мной стоит совершенно другой человек. Он будто не знает меня и не встречал раньше. Либо мои слова так задели его, что в нем не осталось ни капли дружелюбия. — Нет, — говорю несмело, начиная дрожать от дурного предчувствия, и он слегка сжимает пальцы, притягивая меня к себе и не давая отстраниться. — Вы патологически глупы, мисс Лэйн, либо в вас напрочь отсутствует чувство самосохранения. Вы не в том положении, чтобы дерзить, учитывая темперамент моих друзей. Но если вы хотите познакомиться с их методами воспитания, мешать не буду, — каждое его слово — под кожу, и они ранят сильнее физической боли, потому что сеют страх и отчаяние. Я оглядываюсь на мужчин, скользя по их выжидающим лицам загнанным взглядом, и сглатываю подступивший ком слез. Мне придется танцевать для них! По приказу Анвара Росса! — Кто вы такой, мистер Росс? В вас нет ни жалости, ни понимания. Он устало выдыхает, явно слыша эти слова не раз, и отпускает меня, толкнув вперед. — Танцуй. Гузуф, музыку! Дама желает станцевать нам, — он усаживается обратно в кресло и берет наполненный бокал, тогда как я обнимаю себя за плечи, пряча полуобнаженное тело от жадных взглядов. Я умею танцевать — это факт — разностороннее воспитание не прошло даром, но танцевать для мужчин, видящих во мне лишь сексуальный объект... Музыка становится громче, меняет динамичность, замолкают цимбалы и удд, а на смену приходит плавность флейты и подпевание лютни. Я должна была танцевать свой первый танец на выпускном, а вместо этого нахожусь на другом краю света, среди похоти и грязи. Анвар угрожающе изгибает бровь, глядя на мою заминку, и я сдаюсь, позволяя страху вонзить свои когти глубже. Если не смотреть на омерзительные лица, будет проще, и я опускаю глаза в пол, начиная несмело подстраиваться под музыку. Моя гордость кровоточит, изливается ненавистью, и мне кажется, что за эти дни я постарела лет на двадцать. Если бы сейчас меня увидели папа с мамой, то не узнали бы. Не различили в этой зажатой напуганной девушке свою веселую и счастливую дочь. Но мне восемнадцать и я хочу жить! Так отчаянно и искренне, что плюю на стыд, подключаю руки и, покачивая бедрами в такт музыке, плавно взмахиваю ими. Я знаю, как это выглядит со стороны, знаю, как идеально мое гибкое тело, как выделяется тонкая талия, как красивы и плавны движения. Я смотрела на себя в зеркальные стены танцевальной студии и находила красоту в каждом изгибе. И я знаю, что тоже самое видят они. Не удерживаюсь и обвожу сидящих арабов осторожным взглядом, все они смотрят на меня забыв про разговоры, кто-то с желанием, кто-то с восхищением, кто-то с наслаждением, но есть один взгляд, который прожигает мою спину, рассекая кружево платья и лаская кожу пламенными касаниями. Я не понимаю своих ощущений, но его взгляд я чувствую на уровне инстинктов. Плавно разворачиваюсь в сторону Анвара Росса и приподнимаю подбородок, смело глядя в его лицо. Оно напряжено, челюсти сжаты, взгляд, будто подернутый туманом, безотрывно следует по моему телу: от ключиц, по груди, животу, бедрам, касается щиколоток, голых стоп и начинает движение обратно. Он съедает меня заживо и мне становится жарко, пот стекает по пояснице вниз, а музыка не прекращается ни на секунду. Я сгорю сейчас. Приподнимаю волосы, закручивая их в ладони и желая хоть как-то унять пламя, и танцую одним телом, провокационно, соблазнительно, назло Анвару Россу, подарившему меня друзьям. — Хватит! — его жесткий приказ обрывает мою злость, вынуждает отпустить руки и замереть на месте. Волосы рассыпаются по плечам и, тяжело дыша, я смотрю в его потемневшие глаза. — Достаточно, — уже спокойней, с контролем, только тяжело опадающая и поднимающаяся грудь указывает на то, что он лишен привычного хладнокровия. — Уведи ее, Гузуф, — сзади раздаются разочарованные вздохи, арабы что-то говорят, но он остается непреклонен. И я не понимаю, кто он, черт побери, потому что никто не смеет перечить ему. И кому принадлежу я, раз он распоряжается мной? Гузуф показывает кивком головы на дверь и я с облегчением выдыхаю. Пытка закончилась. Или только началась?