Скованная цепями

С ума сойти, но за недели, проведенные у Александра, я отвыкла от нормальной жизни, а затворничество у Росса окончательно добило мою социализацию. Я с опаской смотрю на мельтешащих в больнице людей и в каждом из них вижу если не врага, то враждебно настроенного человека, поэтому мне сложно довериться доктору, который взялся меня обследовать. Впрочем, присутствие Росса на удивление успокаивает, я знаю, что он стоит где-то за спиной, не спуская с нас глаз и отчего-то вызывая в приятном немногословном мужчине нервное напряжение. Он вполне хорошо говорит на английском, но Анвар предпочитает болгарский, и я не понимаю ни слова из их диалога, когда они перекидываются несколькими фразами. Я лишь вижу отблески страха в глазах врача, когда он украдкой смотрит за мою спину. — Вот и все, мисс Лэйн. Не совсем типичная травма для кисти: перелом двух пястных костей, ни проксимальный, ни дистальный ряд не поврежден, смещений нет, суставы в порядке. Я вколол вам обезболивающее и наложил лангетку, поэтому по возможности не тревожьте руку, при любом дискомфорте — звоните, а так увидимся через семь недель. — Семь недель? — я изумленно открываю рот, даже не подозревая, что такая мелочь может настолько затянуться, и оборачиваюсь к Россу, который встречает меня хмурым взглядом и непроницаемо строгим лицом. Он стоит прислонившись к стене, небрежно спрятав руки в карманы брюк, но я же вижу, как тяжело ему дается эта поза, такое ощущение, что он готов разорвать доктора на части, а заодно разнести больницу к чертям. Или он злится на себя? С интересом рассматриваю наложенную повязку и пытаюсь пошевелить пальцами. — Не советую, по крайней мере пока, — говорит доктор с улыбкой, слегка касаясь моих пальцев, но тут же убирая руку, когда за спиной раздаются тихие шаги. — Мистер Росс, нам необходимо заполнить кое-какие документы, поэтому вам придется пройти со мной, — он поспешно убирает использованные материалы, а Росс склоняется к моему уху, со спины, и шепчет так, чтобы слышала только я. — Я ведь могу доверять вам, мисс Лэйн? — Слегка поворачиваюсь, чтобы увидеть его лицо, и обдаю его ненавистным взглядом. Гори в аду, Анвар Росс, потому что на данный момент страх за своих близких сильнее тяги к свободе. — Хорошая девочка, — он оставляет невесомый поцелуй на моем виске, и, как только они уходят, я прикасаюсь к нему кончиками пальцев. Кажется, кожа в месте поцелуя пылает, и, могу поспорить, там осталось розовое пятно. Что не так с его прикосновениями, раз они вызывают такую реакцию? Я сижу на кушетке, от безделья болтая ногами и ожидая, когда он вернется, как смутное чувство тревоги накрывает с головой, я хочу оглядеться по сторонам, но кто-то сильный и стремительный зажимает мой рот ладонью, и в следующую секунду острая игла вонзается в шею, в место под ухом. Меня крепко обнимают чьи-то руки и после бесполезных попыток вырваться я устало оседаю в этих сильных и жестких объятиях. Реальность постепенно смазывается, и знакомый голос с трудом достигает сознания: — Я здесь, не бойся, я заберу тебя, — шепчет все тише и тише, убаюкивая, уводя меня прямо из-под носа Карателя, подставляя меня и моих близких. Он убьет их, подумав, что я сбежала, и с этой мыслью я утопаю в темноте, глубоко, откуда сложно вынырнуть. Мне нельзя туда, я сопротивляюсь, хватаясь за проблески света, но препарат сильнее меня, он сковывает разум пеленой забытья, а отпускает только тогда, когда над землей властвует ночь. Голова будто чугунная и каждое движение разламывает ее на части, на сотни осколков, которые я собираю один за другим, постепенно привыкая к действительности и видя перед собой профиль мужчины. Его лицо освещено подсветкой панели, но я все равно узнаю его, даже сквозь морок наркотического дурмана. — Димитрий... — в горле так сухо, что выходит хрипло, с натугой. — Привет, сладкая, — он криво улыбается, стуча по рулю пальцами и явно нервничая. Перед нами пустота шоссе, которая расступается под натиском фар, и я поражаюсь той скорости, с которой мы едем, я едва успеваю разглядеть мелькающие обочины. — Я же говорил, что найду тебя. Говорил? — он протягивает ко мне руку, но я дергаю плечом, уворачиваясь от нее и прижимаясь ближе к дверце. Хаотичные мысли начинают складываться в цепочку воспоминаний, и я судорожно выдыхаю, осознавая, что моей семьи, вполне возможно, больше нет в живых. — Димитрий, мне нужно позвонить отцу. Прошу, мне нужно знать, что с ними все в порядке. Я не должна была, он убьет их. Он решит, что я сбежала, понимаешь? Димитрий! — Т-ш-ш, ты чего? Если он так сказал, значит, они уже мертвы. Мы уже седьмой час в пути. — Что? — я истерично всхлипываю и резко дергаюсь вперед, чтобы вцепиться в его руку ногтями и попытаться остановить. Машина начинает вилять по дороге, Димитрий пытается ее выровнять, но от моего напора еще больше теряет управление. — Прошу! Он убьет их! Убьет! Слышишь? — сильный удар в лицо остужает истерику, и моя голова, и без того наполненная тяжестью, становится неподъемной. Я беспомощно затихаю, откидываясь на сиденье и пытаясь удержаться в сознании. Кровь из разбитого носа беспрепятственно стекает по губам и подбородку, капает вниз, на больничную сорочку, в которую я до сих пор одета. — Твою мать! Норин... — машина замедляет ход, и Димитрий паркуется на обочине, тут же выходя из нее и открывая мою дверцу. Он вытирает кровь рукавом своей хенли, что-то жарко шепчет, касаясь меня липкими от крови руками, и, не встречая сопротивления, целует, не обращает внимания на струящуюся из носа кровь, которая оседает на языке привкусом металла. Он по-собственнически проталкивается в рот, а я даже пошевелиться не могу от сковавшей меня слабости. Он груб и резок, и я не представляю его иным, потому что он один из тех, кто торгует телами. Наконец, он сбавляет темп и, зажав мой подбородок ладонью, не дождавшись моего отклика, просто начинает ласкать губы. И меня выворачивает от отвращения, я упираюсь в его грудь рукой, желая оттолкнуть, но делаю еще хуже, он звереет будто, впивается в волосы на затылке пальцами и натягивает их до рези в глазах. — Я, блядь, рискнул всем, чтобы найти тебя, предал Алека, а ты даже не хочешь сказать мне спасибо? — он нависает надо мной, со злостью заглядывая в глаза, и я всхлипываю, облизывая саднящие губы. Я ведь не просила. — Он убьет их. — Да похуй мне, — он сплевывает на улицу, и не отпускает, просто смотрит голодным и жадным взглядом, постепенно опускаясь им с моего лица на грудь, на сжатые до предела ноги. Сиденье подо мной резко откидывается назад, и я ахаю от неожиданности, проваливаясь вниз, под нависшее надо мной тело Димитрия. — Что ты сделала со мной, американка? Я же с катушек слетел в желании найти тебя. Отказался от братьев, подставил Алека. Они все расплачиваться будут, — он шепчет словно в горячке, охрипшим до предела голосом, и, продолжая удерживать меня за волосы, проводит ладонью по бедру. Задирает подол сорочки и с рычанием касается бедренного сгиба, лобка, основания складок. И я стону по-животному отчаянно, чувствуя свое бессилие и пытаясь выскользнуть из-под его руки. — Не надо! Димитрий! Господи... — Не переживай, сладкая, я тебя уже видел. Это я проверял твою целостность, когда ты была без сознания. Этот ублюдок уже сорвал? — шипит от злости, продолжая гладить меня по лобку, а я выставляю руки вперед, желая отгородиться от него, спрятаться от этого омерзительного похотливого взгляда. Он встает на одно колено перед сиденьем и умудряется втиснуться между моих ног, двигая сиденье еще назад, так, чтобы он мог вместиться. Мотаю головой и трясусь от надвигающейся неизбежности, если бы у меня был нож, я бы не задумываясь всадила бы его в сердце этого урода. — Пожалуйста, Димитрий, милый, я не хочу так, не здесь. Ты мой первый мужчина, и я не хочу спешить. Хочу насладиться, хочу коснуться тебя, — хватка на моих волосах становится слабже, и Димитрий, тяжело дыша, смотрит на меня блестящим от возбуждения взглядом. Съедает, обгладывает кости, выплевывает поверженную жертву с победным рычанием. Несмело касаюсь его подрагивающей щеки ладонью, и молю бога, чтобы эта хитрость сработала. Я расслабляюсь, будто доверившись ему, и, ощутив его заминку, уже сама тянусь к его лицу. — Хочу сделать тебе приятно, ласкать тебя, — шепчу, прикусывая его губы и проводя по ним языком. Он до сих пор напряжен, и я ощущаю, как клокочет в нем возбуждение, как звериная похоть борется с проникающим в кровь ядом от моих слов. — Хочу попробовать в разных позах, как ты захочешь. Хочу коснуться тебя губами, — при последних словах он дико рычит и судорожно расстегивает ширинку, а я испуганно дергаюсь, но в ту же секунду его слова хоть немного, но успокаивают. — Возьми его, Норин, возьми в руку, — он сам берет мою ладонь и тычется в нее вздыбленным членом, сжимая мои пальцы вокруг него. Начинает двигаться, скользя в моей ладони и громко пыхтя, а я часто дышу, чтобы не выблевать прямо на него. Мне так противно, что я предпочитаю отвернуться, зажмурить глаза и не видеть его лица, перекошенного судорогой удовольствия. Он кончает быстро и обильно, прямо на мое запястье, делает еще несколько толчков, размазывая сперму по коже, и, шумно выдохнув, оставляет меня в покое. Выходит из машины и под светом фар, задрав голову вверх, поправляет брюки. Я ошарашенно смотрю на свою руку, заляпанную его наслаждением, и прикусываю губу, чтобы не разрыдаться в голос. Жизнь пошла наперекосяк, и я не знаю, когда все это закончится. — Возьми, — он достает из бардачка салфетки, подавая их мне, и, проведя костяшками пальцев по скуле, заводит машину. — Потерпи, сладкая, как только мы доедем до границы, у тебя появится возможность, — я вымученно улыбаюсь, а сама готова сдохнуть прямо здесь, в чужой стране, во тьме, что ворвалась в мою жизнь и крепко в ней обосновалась. Я отворачиваюсь к окну и тихо плачу, сердцем чувствуя, что назад дороги нет — мне некуда возвращаться. Вернее, уже не к кому.