— Из кодекса Ордена Сокола
Она была жива, но жить было больно. Тупая, тянущая боль пульсировала в затылке. Гвен застонала, желая снова соскользнуть в темноту обморока, но ей это не удалось. Она лежала… На чём-то мягком? Явно не на земле… Уже не на земле. — Крепко её приложили, — голос был смутно знаком. — Череп цел. Остальное вы, сестра Мирта, можете вылечить. Я в вас верю, — второй голос, несомненно, принадлежал настоятельнице Руте. Гвен сделала над собой усилие и открыла глаза. Перед глазами серела знакомая каменная кладка; я в келье, поняла она. Она лежала на боку, а рядом хлопотала огромная сестра Мирта; она опустила ей на затылок тряпку, пропитанную холодной водой. Гвен вздрогнула всем телом, когда ледяные капли потекли ей за шиворот. — Настоятельница… — произнесла девушка слабым голосом. — Сир Тавис… Настоятельница, он… Мирта отодвинулась, и Гвен увидела настоятельницу Руту: сухая и морщинистая, она сидела на кресле у её кровати, сложив руки на суковатой клюке, с которой не расставалась. — Мы знаем, дитя. Мы знаем, — сказала она успокаивающе. — Но кто это сделал? — прошептала Гвен. Ужас произошедшего навалился на неё, и её начало трясти. В том числе и из-за холодного компресса на голову. — Полагаю, тот же, кто ударил тебя по затылку, — сказала Рута. — Ты видела его? — Нет. Он подошёл со спины… — сказала Гвен слабым голосом. — Я увидела… Сира Тависа… Я даже не слышала, как он подошёл… Наверное, убийца прятался за деревом, в темноте. А она ж даже по сторонам особо не глядела. И не прислушивалась к вопящей во весь голос интуиции… — Но что ты делала там ночью, дочь моя? — Меня мучила бессонница, настоятельница… — сбивчиво, путаясь в словах, Гвен рассказала, что произошло этой ужасной ночью. Настоятельница Рута не перебивала. Она внимательно смотрела на Гвен. Не осуждающе, но и без сочувствия. Скорее, внимательно, как будто… Не верила? — Мне нужно было сразу найти вас, — прошептала Гвен. — Может, тогда мы могли бы что-то сделать… — Вряд ли, — настоятельница Рута поджала сухие губы. — Убийца, кто бы он ни был, поверг паладина, вооружённого светокованным клинком. Мы мало что могли бы ему противопоставить. Меня интересует другое. Почему он не убил тебя? Сестра Мирта, неторопливо делающая ещё один компресс, замерла. Она тоже хочет услышать ответ, поняла Гвен. Как и настоятельница. Они ей не верили. Или верили, но не до конца. Гвен сглотнула. — Я не знаю, — сказала она дрожащим голосом, машинально поглаживая клеймо на правой руке. Не верят. А ты сама бы себе поверила? Злодей зверски убил паладина — но едва не застукавшая его на месте преступления монашка отделывается шишкой на затылке. — Может быть, потому что я его не видела… — пролепетала Гвен. — Выйди, Мирта, — сказала настоятельница, и Мирта без возражений направилась к двери. Когда та захлопнулась, Рута подвинулась ближе к кровати с Гвен. Девушка сделала над собой усилие и села, придерживая холодный компресс на затылке немеющими пальцами. — Вы подозреваете, что я могу иметь к этому отношение? — тихо спросила она. — Я уверена, что нет, — между бровями настоятельницы залегла морщинка. — Но выслушай меня. Большинство сестёр и послушниц знают только про смерть сира Тависа. Однако убийца забрал кое-что другое, кроме его жизни… Ты имеешь право знать, я считаю. Пальцы настоятельницы рассеянно поглаживали клюку, и Гвен вся превратилась в слух. — Как ты знаешь, наш монастырь был основан в смутные века — после победы над некромантами, когда царил хаос…. Герцогства враждовали друг с другом, а по дорогам бродила недобитая нежить. Но лорд, что владел этими землями, присягнул на верность Светочу Галахаду, нашему первому Великому Иерофанту. Именно тогда был заложен наш монастырь, и в его фундамент замуровали несколько… Реликвий, если можно так назвать предметы, полные тёмной силы. Сам Светоч Галахад чертил сигилы, ограничивающие их мощь. Гвен смотрела на настоятельницу расширенными глазами, забыв даже про боль. Внизу, под серой кладкой пола, под её ногами были скрыты тёмные реликвии?! Она просто… Ходила по ним? — Я не знаю, что это за реликвии, для чего они были созданы, и чем опасны, — спокойно говорила настоятельница Рута, — Новой настоятельнице рассказывали лишь о том, что они есть. Честно говоря, я даже не особенно верила в это, считала красивой сказкой… Но сейчас пришлось поверить, — её пальцы сжались на клюке. — Он проломил пол в коридоре. Огромная яма, глубже наших самых глубоких погребов. Если он нашёл там что-то — он это извлёк. — Предвечный милосердный, — пробормотала Гвен. — Что наталкивает нас на мысль — кто бы ни пожаловал к нам, один человек это был, или несколько, и были ли это люди вообще — они владели очень сильной и очень тёмной магией. Убили рыцаря. Добрались до реликвий, уничтожив сигилы самого Галахада. Это были некроманты, дитя моё, из Земель Заката. — А я… — Гвен коснулась затылка, — а меня просто оглушили. — Да, Гвинед. Тебя пощадили. Я не знаю, как иначе это назвать, — настоятельница пожала плечами. Некроманты…. В Святой Книге говорилось, что магия была даром Предвечного людям и одновременно великим испытанием. Те, кто ставил дар на службу людям и Свету, звались чудотворцами. Те, кто отвергал предназначение и вредил магией окружающим — ведьмами. Были ещё чернокнижники с далёких берегов и из степи, которые, как ведьмы, использовали дар во зло. Но все они были лишь тенью по сравнению с истинными детьми тьмы — некромантами. Те постигли тёмную сторону магии в совершенстве, и едва не погубили Великую Орланскую Империю когда-то, а вслед за ней — и весь мир… Впрочем, Орланскую Империю они как раз и погубили. Когда они попытались посадить на имперский трон свою марионетку — северного короля Гериона, который добровольно превратился в омерзительную нежить, старая добрая Орлана сгорела в огне Войны Раскола. Уния Рассвета выросла на пепле Империи — но половина земель осталась отсечена, как мечом, стеной Мрака, через которую не мог пройти ни живой, ни мёртвый. Читая книги про смутные века, про то, как Светоч Галахад — единственный из Четырёх Героев, выживший после убийства Немёртвого Короля — объединял опустошённые, враждующие между собой герцогства, а бывшие орланцы отстраивали собственные дома и монастыри, Гвен невольно задавалась вопросом: что творилась там, по ту сторону Мглы? Что делали выжившие некроманты? Ну, если выжившими можно было назвать магов, которые добровольно превратили себя в высушенных мертвецов. Доподлинно она (да и большая часть униан) знала одно: некроманты нисколько не раскаялись в содеянном и не сошли с тёмного пути. Там, где стена Мглы была тонкая — над Грифоньими Горами, например — паладины вели постоянные сражения с нежитью и вурдалаками, которых некроманты снова и снова бросали на стены двенадцати великих крепостей. Человечность темнейшие из тёмных магов отбросили, как огрызок яблока, многие века назад — и если они пощадили монашку, это значило одно. Гвен — часть их жутких планов. — Что со мной будет? — помертвевшими губами спросила девушка. — На твоём теле нет отметин, твоя кровь по-прежнему красная, а сердце бьётся, — успокаивающе сказала настоятельница, — И ты не похожа на тень-двойника. Поэтому я предпочитаю думать, что тебя защитил Предвечный, помутив разум убийцы. Но… — Рута положила руку на плечо поникшей Гвен, — Окончательное решение за сокольничими. Орден Сокола уже на пути в наш монастырь, дитя моё.***
Головокружение и тошнота мучили Гвен ещё двое суток после той ужасной ночи, но на третий день она уже была бодра и полна энергии достаточно, чтобы снова отправиться сажать розы… Могла бы, если б её выпускали из кельи. Настоятельница Рута сказала ей прямо: «Вообще-то в идеале до прибытия сокольничих мы должны были бы посадить тебя в подземелье. Но их в Лавандовом Холме давно переделали в погреба». На её счастье. Послушница коротала время за чтением и молитвами. И она не волновалась. Совсем. Ладно, разве что самую чуточку. Каждый день, как молитву, она повторяла себе: Тебе нечего бояться сокольничих. Ты ни в чём не виновата. Один раз она уже встречалась с членами Ордена Сокола — и бесчисленное число раз читала о них в книгах. Сокольничие служили Светочу Галахаду и церкви, выполняя обязанности церковных ищеек и дознавателей: охотились на скрывающихся в Унии ведьм и чернокнижников, или нежить, если той удавалось просочиться сквозь Мглу. Находили чудотворцев и отправляли их в храм до того, как те ступали на тёмную дорожку — и отрубали голову тем, для кого было поздно. Некоторые авторы восторженно описывали их как героев, способных выйти против орды нежити с обломком меча, защищая какого-нибудь несчастного крестьянина. Что ж… Реальность оказалась прозаичнее. Когда у Гвен открылся дар — и после того, что за этим последовало — священник Амбер (да благословит его Предвечный!) тут же послал за сокольничими в столицу герцогства, славный город Вейрэ. Люди, прибывшие на зов, больше напоминали сборщиков налогов, чем рыцарей. Они равнодушно расспрашивали Гвен о том, в каких условиях проявился её дар, в чём он заключался. Они записали всё, что она сбивчиво говорила, добавили имя и описание внешности — «Худая. Лицо длинное. Лоб высокий, — монотонно произносила седая женщина, разглядывая Гвен, как если бы она была частью стены. — Волосы рыжие. Нет, рыжевато-коричневые. Веснушек нет….». Потом ей поставили на руку клеймо (боль Гвен запомнила надолго!), посалили в телегу и увезли в Лавандовый Холм: ближайший монастырь, в котором посвящали чудотворцев. Хорошо хоть, сокольничие забрали из таверны свёрток с её пожитками: у Гвен до сих пор ноги подкашивались, когда она думала об этом месте, и она бы скорее пожертвовала своим невеликим имуществом, чем вернулась туда. Так, наверное, будет и в этот раз. Пара человек в рясах и писарь, который будет скрипеть пером по пергаменту… Ну, осмотрят её тело на предмет колдовских знаков или чего-то ещё… И всё. Вот если бы она была в Лантии, где сокольничие звались «инквизицией», и были, по слухам, страшнее некромантов, ей бы действительно стоило бояться. Флоранские сокольничие уж точно были не страшнее толпы разъярённых крестьян. Эта мысль Гвен успокаивала по-настоящему. Прошла неделя или около того: девушка как-то быстро потеряла счёт дням — не оставлять же зарубки на стене, как будто она в настоящей темнице. Но вот где-то между завтраком и обедом — еду ей приносили прямо в келью, как дворянке какой-нибудь — вошла сестра Лилия, серьёзная и хмурая. — Пойдём, — сказала она. — Они прибыли. Гвен спрыгнула с кровати, как пчелой ужаленная. Сердце понеслось галопом: и от страха — и от радости, что ей наконец-то можно высунуть нос из опротивевшей кельи. Когда они с сестрой Лилией проходили через сад, у девушки предательски ослабели ноги. На миг ей почудилось, что рядом с клумбой (розы были целы, но вид имели увядший и невесёлый) лежит безголовое тело; только через мгновение она поняла, что это просто тень от дерева. Сглотнув, она перешагнула через то место, где в страшную ночь разливалась лужа крови. Светлые камни садовой дорожки здесь были явно темнее соседей… — Не отставай. Сокольничие ждать не любят, — резко поторопила её сестра Лилия. Она привела Гвен к молитвенному залу и, пропустив вперёд, закрыла дверь за её спиной. Девушка сделала несколько шагов вперёд, пытаясь сдержать колотящую её дрожь. Сокольничие — трое мужчин — стояли у алтаря. Гвен не могла не подумать, что, если бы не ужасное происшествие, настоятельница Рута никогда бы не пустила в монастырь столько лиц мужского пола. Один, похоже, был монахом; его лицо скрывалось в тени опущенного капюшона коричневой рясы. Гвен невольно остановила взгляд на его правой руке — точнее, на том, что от неё оставалось: культя чуть повыше локтя. Рукав рясы был аккуратно подшит, и монах ловко, будто и не был калекой, расставлял на кафедре письменные принадлежности. Гвен невольно задалась вопросом, как он её потерял: отрубили в бою? Или бывший вор, постригшийся в монахи? Потом сообразила, что пялиться на обрубок руки неприлично — а именно это она и делает — и поспешно отвела взгляд. Теперь она смотрела на светловолосого юношу с благородными чертами лица, который переминался с ноги на ногу около алтаря. Этот не был похож на монаха: одет как обычный состоятельный горожанин, а единственным необычным элементом одежды был короткий белый плащ, наброшенный на одно плечо и заколотый фибулой в виде сокола, держащего в когтях змею. На открытом плече юноши был наплечник с соколиными перьями — символ Ордена Сокола. Юноша, поймав взгляд девушки, нахмурился и быстро отвернулся, уставившись на стену. Третий же… Одного взгляда на третьего хватало, чтобы понять, что именно он — главный. Под белым плащом сокольничего тускло поблёскивала кираса, а на поясе висел клинок. Тёмные волосы и аккуратную бородку тронула седина, а глаза были холодные, серые и пронзительные. Гвен могла бы поклясться, что перед ней паладин: та же осанка, что у Сира Тависа, и та же привычка носить доспехи даже тогда, когда нет видимой угрозы, а ещё какое-то неясное чувство вроде покалывания в пальцах, которое она испытывала рядом с сиром Тависом. — Так. Ты — Гвинед? — спросил он в ответ на торопливый поклон Гвен. Его голос был не громким, но мощным. — Да, сир, — сказала она. Ещё когда подходила к алтарю, она почувствовала резкий запах, в котором узнала лимонник — невзрачный бело-желтоватый цветок, прозванный так из-за стойкого кислого аромата. Его лепестками перекладывали бельё… И обкладывали покойников, если по каким-либо причинам приходилось медлить с погребением. Неужели?!.. Так оно и было. Зал алтарём стоял открытый гроб с телом сира Тависа. Похоже, тело не готовили к погребению: несчастный паладин был одет точно так же, как и в ту ночь, когда умер. Была на нём и продырявленная кираса. Глаза девушки невольно метнулись в сторону головы рыцаря — но на её месте, над посиневшем обрубком шеи, была лишь груда цветов лимонника. Гвен пошатнулась. Мёртвое тело она лицезрела не впервые: монашки обмывали тела, готовя их к погребению, и покойники уже давно не вызывали у девушки особых чувств, разве что маленьких детей было немнго жалко (хотя вместе с тем она не раз думала, что так рано уйти из жизни — не самая плохая участь). И даже не из-за отсутствия головы сира Тависа на неё накатила волна дурноты. Просто события роковой ночи встали у неё в памяти настолько ярко, что перехватило дыхание. Как она стояла на коленях у алтаря… Как слёзы текли по щекам… И холодный ветер, пробирающий до костей… И как чиркала огнивом, убеждая себя, что всё хорошо… –Садись, — велел Гвен сокольничий, показывая на скамейку. Девушка повиновалась: с места ей открывался прекрасный вид на тело, и Гвен понадобилось усилие, чтобы отвести взгляд от мертвеца. — Я — Дарен, паладин и магистр-дознаватель Ордена Сокола. — представился сокольничий, — Властью, данной мне Предвечным Сомном и Великим Иерофантом, я требую с тебя клятву на клинке: говорить правду, ничего не утаивая. Он извлёк меч из ножен и направил его на Гвен. Пару мгновений она была ошеломлена; но затем осторожно взялась рукой за клинок и приблизила его к своему горлу. — Я клянусь Предвечным Сомном и четырьмя Светочами, — сказала она слегка дрожащим голосом. — Говорить правду и ничего не утаивая. Да поразит меня клинок праведных и гнев небес, если я её нарушу. Ей показалось, что на лице Дарена мелькнуло удивление. Наверное, он ожидал, что при виде клинка Гвен повалится в обморок, и уж точно не будет знать, что делать и говорить. Но знания, почерпнутые из житий светочей-воинов, спасли её от этого конфуза — послушница тихо обрадовалась маленькой победе. — Теперь расскажи мне, чему ты стала свидетелем в ночь с пятого на шестое луны гончей, — велел сир Дарен, сделав однорукому монаху знак. И Гвен заговорила, то бросая взгляды на тело сира Тависа, то выставляясь на собственные колени. Пальцы левой руки нервно погляживали клеймо на правой, а мысли в голове метались, как испуганные голуби. Почему они принесли сюда тело? Наверняка настоятельница Рута положила его в место похолоднее — в тот же погреб — но почему они притащили его сюда, в молитвенную залу? Неужто его хотели показать ей? Но зачем… — И? — властный голос сира Дарена заставил её вздрогнуть и понять, что она держит уже долгую паузу. — Извините, — тихо сказала Гвен. — Можно мне пересесть? Тело сира Тависа… — На него неприятно смотреть? — поинтересовался сир Дарен с той же ноткой холодности и презрения, с которой сир Тавис не так давно говорил про «серебряные вилки». — Я надеялся, что это зрелище, напротив, поможет тебе вспомнить произошедшее. Хорошо. Сядь туда, куда тебе удобно. Удобно ей было бы пересесть куда подальше — в библиотеку, скажем. Желательно — где-нибудь за океаном, на Авитерре. Но пришлось довольствоваться тем, что было возможно без чуда Предвечного: Гвен села на соседнюю скамейку, так, чтобы алтарь скрывал если не весь гроб, то переднюю часть — ту, где вместо головы паладина высилась кучка лимонника. И снова начала рассказывать. — Какого цвета стало пламя свечи? — переспросил однорукий писарь. Его голос был молодым и приятным. — Бело-зеленоватого. Как плесень, — произнесла Гвен. — И я пошла в сад… — Почему? — хмуро поинтересовался сир Дарен. — Неподалёку от тебя творили могучую тёмную магию. Почему же ты пошла прямо к источнику? — Я не знала, что это тёмная магия! — пролепетала Гвен. — Я думала, это мне кажется… И во всём виноват Мёртвый Дождь… — Флоранцы, — вздохнул сир Дарен, отворачиваясь. — Премудрые, — он презрительно скользнул взглядом по изображению Сафии на фреске. — Продолжай. Рассказывая про то, как обнаружила сира Тависа, Гвен уже не могла сдержать дрожь в голосе. Как же ей хотелось расплакаться — и каких усилий стоило сдержаться. — Голова, — резко сказал сир Тавис. — Голову ты не видела? — Н-нет. Он был без головы… — Гвен сглотнула. ….У него нет головы! …. …Сир Тавис?… ….Беги, дура, беги!… Гвен сжала кулаки. Сердце колотилось, как бешеное. — Зачем… — прошептала она. — Зачем он отрубил голову? Ведь сир Тавис был к тому времени уже мёртв… Зачем ему голова? Она спохватилась, увидев, что сир Дарен смотрит на неё, подняв бровь. Кажется, она выпала из реальности на минуту-другую и сказала вслух то, что было у неё в голове! Стыд-то какой… — Извините, — пробормотала Гвен, опуская глаза. — Оставь размышления сокольничим, — сказал паладин. Гвен с облегчением отметила, что он не рассердился — кажется, даже слегка улыбнулся. — Рассказывай дальше. — Я застыла… Испугалась… И тут меня ударили по затылку, — сказала Гвен непослушными губами. — И, конечно, ты не видела и не слышала, как убийца к тебе подкрался, — устало сказал сир Дарен. — Нет, — прошептала Гвен и опустила голову. — Седрик? — сир Дарен повернулся к красивому юноше. — Я ничего не чувствую, сир Дарен, — ответил тот тихо. При этом он потёр правую руку левой — и Гвен, невольно подавшись вперёд, увидела у него на коже клеймо. Кажется, оно изображало символ Светоча Галахада. Он чудотворец, поняла Гвен. Как и я. А ещё она подумала, что эти сокольничие нисколько не похожи на тех, кто допрашивал её в церкви отца Амбера. И, судя по тому, как презрительно сир Дарен говорил о флоранцах — они точно не из Флораны. — А сейчас, леди, я попрошу тебя раздеться. Гвен подумала, что ослышалась. — Что? — тупо переспросила она сира Дарена. — Я попрошу тебя снять одежду, — спокойно сказал паладин. — Всю. Нам нужно осмотреть твоё тело на предмет знаков. — Но… — мысль о том, что ей придётся раздеваться перед тремя мужчинами, напугала её больше, чем толпа некромантов. — Я… Я послушница! Я не должна — мне нельзя… — Успокойся, я могу поклясться светом Предвечного Сомна, что твоя честь останется незапятнанной, — в голосе сира Дарена звучали нотки раздражения и усталости. Гвен судорожно обхватила себя за плечи. — Нет, — прошептала она. Взгляд в поисках защиты метнулся к юноше-сокольничему, но тот внимательно изучал пол у своих ног. — Нет! — Запиши, Абель, что нашей послушнице, похоже, есть что скрывать, — хмуро сказал сир Дарен. Он подошёл к сжавшейся в комок Гвен, нависая над ней, как гора. Она видела, как однорукий монах (Абель?) воззрился из-под капюшона на сира Дарена с неудовольствием — но не сказал в её защиту ни слова. Спасение пришло, откуда Гвен не ждала. — Дарен, ты закончил? — громкий женский голос разнёсся по всему залу, хотя его обладательница только появилась в дверях. Она энергично шагала к алтарю, и её чёрная коса прыгала с плеча на плечо. — Мы осмотрели дыру — её проделали с помощью их мёртвого пламени, если хочешь знать моё мнение — и никакого следа того, что убийца забрал… — женщина остановилась около Гвен. — Так это и есть наш единственный свидетель? Гвен смотрела на неё круглыми глазами. Сокольничая — белый плащ и наплечник с орлиными перьями не оставляли сомнений — была едва ли младше сира Дарена, судя по морщинкам в углах рта, но её волосы седина не тронула. Тёмные миндалевидные глаза и высокие скулы красноречиво свидетельствовали о том, что перед послушницей стояла уроженка степного Аракима. И она была в штанах. Мало того, что с непокрытой головой, да ещё в штанах! Ещё в двести пятьдесят первый году с основания Унии высочайший священный совет архонтов постановил: ношение женщинами мужской одежды, а мужчинами — женской считается преступлением против веры и церкви Предвечного Сомна, и должно караться поркой и штрафом. Поэтому Гвен, увидев сокольничую, так прямо нарушавшую церковный закон, была ошеломлена. Но через пару мгновений она заметила на женщине широкий пояс, и вспомнила, что аракимки, искони носившие штаны — в юбке ездить на лошади не больно-то удобно — нашли способ обойти церковный закон: они повязывали на пояс широкий треугольный платок, углом на одно бедро. Это они требовали считать юбкой, просто очень короткой. Поскольку «аракимские пояса» (как их прозвали) надели все знатные дамы Аракима, включая супругу герцога, высочайший священный совет вынужден был смириться. Женщина улыбнулась сжавшейся Гвен, но увидела её отчаянный взгляд — и улыбка сползла с ей лица. — Дарен, что происходит? — спросила она, подняв бровь. — Дейдра, она отказывается пройти осмотр, — сухо сказал сир Дарен. Женщина устало прикрыла лицо рукой. На мгновение Гвен показалось, что и от сокольничей она помощи не дождётся, но Дейдра обратилась к ней: — А если тебя осмотрю я? Ты не против? — Нет, — прилив облегчения, который испытала Гвен, наверное, можно было сравнить только с тем, что испытали Четыре Светоча, когда к ним, окружённым со всех сторон вурдалаками, пришла на выручку грифонья кавалерия. — То есть я не против, — поспешно уточнила она. — Отлично, — сокольничая белозубо улыбнулась. — Но её должен осмотреть Седрик, — сказал сир Дарен, скрестив руки на груди. — Это не обсуждается. Гвен кинула быстрый взгляд на юношу. Тот внимательно изучал пол, и его щёки были краснее земляники. — Отлично, значит я и Седрик. Это тебя устроит, Гвинед? — Дейдра посмотрела на Гвен, и та ответила робким кивком. — Как вам будем угодно, сир Дейдра, — недовольно вздохнул сир Дарен, и Гвен снова уставилась на женщину круглыми глазами. Сир? Так перед ней паладин?! Женщина-паладин?! О таких Гвен раньше только читала, и они казались ей более чудесными созданиями, чем ангелы — посланники Предвечного Сомна. Она не могла поверить, что сейчас, своими глазами, смотрит на одну из них. Невольно поискала глазами клеймо на руке — но сир Дейдра была в перчатках, как, кстати, и сир Дарен. — И не здесь. Оголяться перед Четырьмя Светочами — не слишком-то прилично, — деловито сказало чудесное создание. — Есть здесь какой-нибудь… чулан? Чулана не было, но была кладовая для священной утвари, где имелось достаточно места, чтобы разместиться всем троим, и не было священных образов, перед которыми могло бы быть стыдно оголяться. Был, правда, Седрик, и Гвен старалась не смотреть на него, стягивая одежду. — Не обижайся на сира Дарена, — сказала сир Дейдра, прислонившаяся к стене. — Он суров. Иногда излишне. Не слишком на тебя давил? — Нет, сир, — на Гвен осталась только нижняя рубашка. Собрав силу воли в кулак, она стянула и её, оставшись в чём мать родила. Хоть день был тёплый, по коже пробежали мурашки. Она рассматривала стену, пока сир Дейдра осматривала её. — Не стой столбом! — Гвен не сразу поняла, что раздражённый возглас сокольничей обращён к Седрику, а не к ней. — Если ты так боишься обнажённых женщин, то как планируешь драться с вурдалаками? — Да, сир, — пробормотал юноша, подходя к Гвен. Девушка поспешно закрыла глаза. Ей показалось, что это унижение длилось целую вечность, но наконец Седрик сказал: — Я не виду никаких знаков, сир. — Я тоже, — отозвалась сир Дейдра. — Вот и всё, Гвинед. Можешь снова одеваться. Гвен поспешно принялась натягивать одежду, радуясь, что сокольничая не заметила… — Откуда у тебя эти шрамы на спине? Всё-таки заметила. — Меня наказали, сир, — сказала Гвен тихо. — В монастыре? У вас часто секут послушниц? — поинтересовалась сокольничая. — Нет, меня наказал… — Гвен сделала паузу. Нет, не могла она назвать хозяина таверны «отчимом», это слово было слишком похоже на «отец». — …Человек, который заботился обо мне после смерти моего отца. За неподобающее поведение. Она надеялась, что сир Дейдра не станет расспрашивать подробнее. И эта надежда всё-таки не умерла: паладин промолчала. — Я могу вернуться в келью? — тихо спросила Гвен. — Всему своё время, — неопределённо ответила сир Дейдра, и, знаком велев следовать за ней, широким энергичным шагом вышла из кладовой. А вот юный Седрик задержался, пропуская Гвен вперёд. Он приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать — но так его и закрыл, отведя взгляд. Гвен с трудом удержалась от того, чтобы пожать плечами. Она вошла в молитвенный зал как раз в тот момент, когда Дейдра, склонившись над гробом с телом сира Тависа, вдруг спросила: — Что это?! В вопросе прозвучали ужас и растерянность. Вряд ли по поводу мёртвого тела или отсутствия головы — всё-таки леди-паладин не была слепой, рассудила Гвен. — Это было зажато у него в руке. Не трогай, — сказал сир Дарен. — Иди к мраку, — вдруг прошипела сир Дейдра. Она наклонилась над покойником и высвободила из окоченевших пальцем предмет, прежде чем кто-то успел её остановить. — Это… Это они! Конечно, Гвен следовало уйти, покорно склонив голову, но разве было возможно не вытянуть шею, пытаясь рассмотреть, что сокольничая держит в руке. Её ждало некоторое разочарование: в руках у сира Дейдры были чётки, вполне обычные, то из светлой кости, то и из светлого камня, судя по длине, в сорок бусин — по десять в честь каждого из Героев-Светочей. Сорок первая бусина, у самой головки, которая символизировала Предвечного, была сделана из полупрозрачного кристалла. Совсем как на чётках настоятельницы Руты. — Дейдра, ты… — Дарен хмуро покачал головой. — Когда-нибудь наживёшь себе серьёзные проблемы. — Это они, Дарен. Это чётки Эйдана, — прошептала Дейдра. — Я своими руками когда-то надела их ему на шею… Когда провожала… Мрак всё побери! — Не святотатствуй! — грозно сказал Дарен. — Откуда они у сира Тависа? — в голосе Дейдры звучало отчаяние. — Почему? Я ничего не понимаю… Она тряхнула головой, успокаиваясь, и сказала твёрдо: — Гвинед. Мне сказали, что у тебя есть дар — ты можешь видеть душу вещей. Это правда? Гвен опять захотелось оказаться на Авитерре. — Да, — сказала она. А что ещё она могла сказать? — Это правда, сир.