Новогодняя карусель

      Была отвратная, до безумия холодная и ветреная зима. Ветер бил в окна ледяными комками крупного снега, смешанного со льдом. Ещё немного, и он бы выбивал хлипкое стекло из рамы. Ветер срывал со здания комендатуры российские флаги и штандарты, заметал плац снегом по самые колени. Эти мелкие ледяные кристаллы рассекали кожу на руках и щеках, что после оставались только синеющие борозды. Толис вспоминал многие моменты без дурного предчувствия. Таким он был по натуре — спокойным, добрым, рассудительным — смотрел на мир как-то по-особенному просто и оптимистично. Он помнил запах простого ужина и свои слова в тот вечер. Ещё перед глазами стояла картина до дрожи отчетливая: Наталья стоит к нему спиной в своем неизменном платьице, держит в ладонях крупную чашку чая и смотрит в окно, как ломится к теплу ледяной ветер. На улице в тот вечер из-за метели не было видно ни зги.       На фоне шумел телевизор, и Толис гремел посудой. — Наш полк куда-то под Моздок перебросить хотят, — говорит литовец и складывает руки в замок под подбородком. — В командировку. Опять в республиках волнение. Хотят Северо-кавказский округ усилить. А то вдруг… Наталья не двигается, но его взгляд цепляется за всё: за волосы, встающие на затылке дыбом, вздрагивают едва заметно девичьи плечи. — Война? — коротко заканчивает она за него, и Лауринайтис реагирует несвойственно себе. Кольнуло под ребрами — очевидно она прознала обо всем куда раньше его. Видно, Ваня и сам догадывался, зачем засылают на Кавказ. — Не знаю, но… — мужчина неловко мнется, лохматит темные волосы и немного с усмешкой, кривой, с частью отчаяния и надежды продолжает, — … но зато зарплату обещали выплатить. За все три месяца! И неустойки! Поэтому полегче будет.       Толис пытается улыбаться. У него получается достаточно неплохо, и Наташа оттаивает. Лауринайтис запоминает моменты, чтобы в ледяных горах чужой земли он мог себя согреть без костров и телогреек.       Толис помнил последние дни дома. Зима становилась ещё более тяжелой и промозглой. Мелкие снежинки, будто настоящие лезвия, вонзались в кожу, в одежду, залетали под воротник и шапку. Разговоры ходили уже очень давно, откровенно и без всякой тайны. Кому пришло бы в голову в такую-то зиму, при таком положении и подготовке штурмовать неприступный город? День ото дня легче не становилось, страх и сомнения всё равно его угнетали. Единственное, что могло заставить его продолжать двигаться — это Наташино понимание. Может быть, переживали они приближение того дня по-разному, но девушка старательно делала вид, что понимает не меньше него. Даже иногда ругала бестолковое, на её субъективный взгляд, командование. Это было то необходимое осознание, которое позволяет человеку чувствовать себя нужным. Толис и правда чувствовал себя нужным и любимым. Хотя бы не своему командованию, но своей жене.       Позже уже, конечно, ругать просто было некого. Наташа покрепче завязывает на его шее колючий шарф, застегивает пуговицы и заклепки, бьёт Толиса по рукам, когда он сам тянется, чтобы застегнуться. Затем девушка подкладывает почти незаметно во все карманы конфеты. Разные: карамельки, ириски, шоколадные батончики, леденцы — они были оставлены на Новый Год. Ещё позже он находит их в вещевом мешке, от чего хотелось разрыдаться — по-мужски тихо, но сильно. Толис смотрит и читает в глазах жены отчетливый страх на грани с паникой, будто сейчас лето сорок первого. В этих же голубых бусинах Толис видел отчаянную просьбу остаться. Пусть Наталья знала, что её желания и просьбы не осуществимы, она надеялась, что её Толис послушает. И останется.       В теплой прихожей под светом желтой лампочки в темной квартире объятья тесные и жаркие. Наташа обнимает так, как в последний раз. Толис молит Бога, чтобы они могли обняться ещё много раз после этого. Лауринайтис почти уверен, что следующий Новый Год они обязательно встретят все вместе по старой устоявшейся традиции.       Почти.       Когда девушка стоит, съежившись в дубовом бушлате, около двери подъезда и провожает его взглядом, Толис оборачивается контрольный раз. Немного улыбается, чтобы внушить своим видом в неё уверенность, хотя сам был уже не уверен ни в чём. — Толь, — зовет его Наталья настолько нежно и осторожно, как только могла. От воспаленных нервов голос едва заметно вздрагивает. — Ты возвращайся, хорошо? — Нормально всё будет, — спокойно и твердо отвечает ей мужчина, поправляя лямку вещевого мешка на плече. — Скоро вернуcь. Снег растаять не успеет!       У Натальи сложилось стойкое впечатление, что Толис ушел куда-то совсем ненадолго. Едва ли выскочил в ларёк за хлебом или спичками. Поэтому не было и мысли даже закрывать дверь в квартире, потому что не было и мысли, что могут больше не увидеться. Девушка хорошо запомнила многие моменты, пронесла сквозь бесконечно долгие зимы и мимолетные дни лета его голос, мягкие руки, заботу и любовь. Так же сильно она помнила его таящий в белесой пурге силуэт.