***
Стук в дверь заставляет Макс проснуться, и, выскальзывая из кровати, споткнуться о свой рюкзак. Этого не было? — думает она, не проснувшись окончательно, отбрасывая рюкзак в сторону. Только когда она поворачивается к двери, она понимает, что находится на другой стороне комнаты, и она больше не в своей спальне, а в комнате общежития. Снова заходится назойливый стук, и Макс рывком открывает дверь, обнаруживая Уоррена, прислонившегося к дверному проему. — Это, — объявляет он, показывая на флешку, — самые блестящие фильмы из когда-либо созданных. И все это твое с одним простым условием. Он наклоняется вперед, достаточно близко, чтобы их ноги соприкоснулись, и Макс отшатывается, потирая глаза. Уоррен, кажется, воспринимает это как приглашение войти. Он хмурится, когда Макс не берет флешку, но не спрашивает, в каком та состоянии. — Так, погоди. Ты ахуеть как рано, — вместо этого говорит она, заворачиваясь обратно в одеяло. Матрас под ней скрипит и заставляет хозяйку разлепить заспанные веки. Она оборачивается, рассматривая плакаты, которые теперь разбросаны по ее стенам, как это было в Блэквелле, и Лизу, склоняющуюся к яркому солнечному свету из окна. Ее стопка учебников, ее фото-стена, прикрепленные на неё фото предусмотрительно на одинаковом расстоянии друг от друга, и книги, которые она не видела с тех пор, как проснулась в больнице. — Макс, сейчас суббота, три часа дня. Она наклоняется вперед, чтобы посмотреть в окно. Она видит, что дерево перед капмусом лишилось большей части своих по-осеннему золотых листьев. — Бля. Что… — она опускает голову, обхватывая ее с обоих сторон ладонями, отвергая, что это все снова всплыло. Колфилд смотрит на него сквозь пальцы. Уоррен тоже смотрит на нее, но так, как будто у нее выросла вторая голова, но все равно продолжает. — Ладно… итак, сегодня вечером по плану «Основные ужастики субботнего вечера». Пять часов непрерывного ужасающего классического безумия. И если ты не посмотришь их со мной, я клянусь тебе, сломаю себе петлей подъязычную кость, когда выпну из-под себя табурет, разумеется. — Уоррен, — стонет она в руки. Он говорит так быстро, что она даже не может понять, что именно он пытается до нее донести. — То же самое, но помедленнее, прошу. — Ну, не совсем так я хотел бы закончить, конечно, — перебивает он. — Но каждый раз, когда я упоминаю слова «пять часов», все разбегаются по надуманным делам. Я знаю, что ты в последнее время была занята, но, эй, давай, помоги другу? — Уоррен, — начинает она снова и опускает руки, чтобы увидеть, что он все еще держит миниатюрный предмет. — Что на флешке? Он прячет это ее спиной и улыбается. — Только если ты посмотришь этот марафон со мной. Единственное условие. Макс ненавидит условия. Она снова чуть не начинает тяжело вздыхать, когда он бросает в нее одну из подушек. Шлепок ткани, отворачивающей подушку, которая до отвала набита твердо слипшимся наполнителем, по ее лицу теперь полностью разбудил ее. Я снова в Блэквелле? — она шепчет и пытается вернуться назад, протягивая руку и гадая, не может ли она пользоваться перемоткой во сне. Только вот все это определенно не было похоже на сон. — Тебе не кажется, что Максвелл слишком сильно ударилась в книги? — медленно спрашивает Уоррен, глядя на стопку книг на ее столе. — Может тебе нужен перерыв? — он с надеждой приподнимает брови и садится рядом с ней. — Ты в порядке, Безумная Макс? Ее лицо застывает в панике. — Я больше не знаю, что происходит, — думает или говорит она. Кажется, что слова где-то вне ее головы разбросаны по воздуху. Уоррен хмурится и берет ее за руку. — Эй, я могу помочь тебе снова уснуть? Тебе что-нибудь нужно? Мне вызвать медсестру или что-то в этом роде? — его теплая рука накрывает ее ладонь, и она одновременно хочет сжать ее и отодвинуть. — Что на флешке? — спрашивает она снова, потому что почему-то это кажется важным вопросом. Он колеблется, прежде чем снова достать флешку. — Ты уверена? Потому что я могу вернуться в другой раз. Фильм не такой уж и важный. — Да, мне нужно отвлечься. — Как насчет ночного марафона? — он пробует снова, неуверенно. Это вызывает у нее смех, и она вытаскивает свою ладонь, чтобы ударить по его руке. — Хорошо, ты выиграл «Ночь кино» с непревзойденно-заебавшейся-от-всей-этой-хуйни-Макс-мать-ее-Колфилд. Звучит довольно круто, а? Только если ты не съешь весь мой попкорн. А теперь неси его. — она указывает на свой ноутбук на столе. — Что, без прелюдии? — он шутит, когда поднимает подставку, чтобы перенести ее с ноутбуком ближе к кровати. — Чего именно ты ожидал? — она заикается, и его лицо краснеет. — Извини. Это было безвкусно. На самом вышло хуже, чем я себе это представлял. Я не знаю, почему я так сказал. Ты уверена, что тебе ничего не нужно? Она не отвечает, но двигается, позволяя ему сесть рядом с ней, кладет пойманную лицом подушку к себе на колени и прижимает ноги к груди. Экран ее ноутбука становится черным, белым и снова черным. Появляется женщина, ее волосы свисают витками за спину. Она обнажена, ее тело настолько тонкое, что Макс почти может видеть очертания ее скелета. Кожа залита кровью и грязью. Открытые язвы покрывают ее ступни, когда она тащит их по полу. — Эээ, что именно мы смотрим? — спрашивает Макс, но Уоррен не отвечает. Женщина поворачивается к экрану. Ее лицо опухшее и заплаканное, но пустое, за исключением одной зияющей дыры, прорезанной на месте рта. Статическое эхо из динамиков, затем плач. Она прижимает руку к стене рядом с собой, ее ногти похожи на вытянутые когти, и внезапно бьется о нее головой. Снова и снова, пока она не превращается в водоворот крови и движения, и Макс откидывается обратно к стене позади нее, сильнее прижимая к себе подушку. — Макс, у тебя кровь, — указывает Уоррен, и она поднимает руку, чтобы почувствовать, как влага понемногу капает с ее носа, а затем свободно льется. А следом ощущение, как будто его руки на ее лице, его ладони прижимаются к ее голове, встряхивая ее, ударяя девушку затылком о стену позади нее. — Макс, стой. Отпусти, — шепчет он ей на ухо и убирает руки. — Отпусти, Макс, — экран ноутбука разбивается, стекло, как конфетти, распадается прямо перед ней. — Здесь дорога заканчивается, Макс, — эхом разносится голос Уоррена. — А теперь вставай. — она чувствует, как ее поднимают на ноги. — И не ложись. И мир вокруг нее темнеет. Когда она открывает глаза, то снова оказывается в своей спальне, стоя рядом с кроватью. Ее простыни залиты кровью, а лицо пульсирует. Она поднимает руку, чтобы почувствовать запекшуюся кровь на своем лице, и идет к ближайшему зеркалу в спальне. Неплохо, по крайней мере, ничего не сломано, но на щеке у нее порез, а под носом засохшая кровь. Бля, — шепчет она и осторожно оседает на колени. Деревянный пол ловит ее, твердый и жесткий, он чувствуется под коленями. Реальный, как сердцебиение в привычном состоянии. Она больше не знает, что реально.Глава 3
12 ноября 2020 г. в 19:00
— Что скажешь, — Райан гладит колено дочери, его глаза блестят, — выйдем на улицу подышать свежим воздухом?
— Я не могу покидать комнату без присмотра, — категорично говорит Макс. По телевизору крутят Донни Дарко, но лекарство вызывает у нее сонливость, и она все еще в полусне. Это делает ее раздражительной, и она позволяет своим словам превратиться в тягучую монотонную кашу, потому что это легче, чем кричать.
— Всего на несколько минут. Я уже подкупил одного из санитаров банановым хлебом твоей матери, — его лицо светится малейшим озорством, и эта мелочь вызывает легкую улыбку на лице Макс. Но именно то, что она видит сейчас — его поднятые брови и улыбка, которая кажется слишком натянутой, — заставляет ее выключить телевизор.
Она держит пари, что это был медбрат Алекс, и она так же уверена, что он отпустил бы их даже без бананового хлеба. Однако она не говорит об этом отцу.
— Конечно, — вот, что она ему говорит. Она переоделась впервые с тех пор, как приехала сюда — спортивные штаны и старая футболка, но это явно приятнее, чем больничный халат.
Поговаривают, что ее выписывают, так как это максимальный срок, в течение которого она оставалась «в себе», и у нее не было никаких инцидентов. Она никому не рассказывала о Уоррене и не позволяет даже себе думать об этом.
Райан выуживает ее кроссовки и протягивает ей, и они достаточно легко выскальзывают за дверь. Это выглядит так, как если бы они сбегали, совсем нет, и, кажется, никого не волнует, идут они или уходят. Но Макс все равно чувствует себя напряженно.
Они направляются к цветочной клумбе, окружающей скамейку. — Это намного лучше твоей палаты, тебе не кажется? — Улыбка Райана заразительна, и улыбка на лице Макс появляется в ту же секунду.
Она сидит на скамейке и вытягивает ноги, пока летний ветерок согревает ее кожу. Воздух здесь в Сиэтле отличается от воздуха в Аркадии. Он как-то резче, полнее, как запах травы после затяжного дождя. Я скучаю, — признается она.
— Эй, посмотри на это, — говорит Райан, наклоняясь и хватая клевер, три листа которого имеют форму сердца. — Не четырехлистник, конечно, но на нем ни пылинки. Весьма изящный.
Макс закатывает глаза, но смеется и забирает у него клевер. Он, вероятно, будет использовать такие слова, как «изящный», до самой смерти. Ее отец — причина того, что все ее причудливые разговорные выражения липнут в ее голове друг к другу, как на клей. Она крутит клевер двумя пальцами. — Да, пап, весьма изящный.
— Помнишь, когда мы охотились за четырехлистным клевером в парке, прежде чем ты переросла этот возраст? Тебе было лет восемь или девять, — он вздыхает, звук затихает перед ними, будто закрывается занавесом. — Знаешь, я скучаю по тем дням.
Она закрывает глаза, вспоминая, как бежала по высокой траве, которая тогда была почти по колено. Клевер разросся настолько густо, что повсюду заполонил поляну, распространившись так сильно, что, куда ни глянь, не видно, где он кончается, а где начинался. Однако четырехлистник они так и не нашли. — Я тоже. Тогда все было в разы проще, — вздыхает она.
— Разве так было не всегда, а? — говорит он, взъерошивая волосы дочери, тихонько посмеиваясь.
Она с неизвестным человечеству протяжным звуком отбивает его руку, но едва сдерживает смех.
Входные двери открываются, и выходит знакомый мальчик в черной куртке. Он прислоняется к стене и выуживает из кармана пачку сигарет. Он оглядывается, когда подкуривает, и, заметив Макс, слегка улыбается в ее сторону. — Эй, сумасшедшая. Он опускает всем знакомое продолжение при виде ее отца и затягивается сигаретой. Несмотря на это, Райан хмурится. — Ты вернешься к нашему хаосу на следующей неделе?
— Макс. Очень даже может быть, — отвечает она, отворачиваясь от дыма. — Если ты будешь сдерживать себя.
— Не-е-ет, ничерта подобного не предвидится. — Он усмехается.
Телефон Райана звонит, и он вынимает его из кармана, чтобы посмотреть имя звонящего. — О, это твоя мать, — говорит он, нерешительно бросая быстрый взгляд на Нейтана. — Я отойду, чтобы ответить. Дам вам, детишки, немного свободы, — он машет рукой в сторону скамейки по другую сторону двери, но сам сомневается в правильности своей идеи. — Дай знать, если я тебе понадоблюсь.
Она успокаивающе кивает, и он слабо улыбается.
— Старый добрый папа, а? — размышляет Нейтан, наблюдая за уходящим Райаном. Он поднимает голову и выпускает дым в воздух над собой. — Похоже, тебе хоть в этом повезло.
— Да, по всей видимости, — она смотрит на его куртку, ткань резко контрастирует с его бледной кожей. Он ловит ее взгляд, и его ухмылка становится еще шире. Она краснеет и указывает на его куртку. — Она всегда была черной?
— Она? — он смотрит на свою куртку, затем снова на нее, подозрительно долго изучая. Он тушит сигарету о скамейку и бросает в мусорное ведро рядом с той, не сводя с нее глаз. — О чем ты, блять, говоришь?
— Я просто помню, что она была красной, — бормочет Макс. Теперь ей жаль, что она особо ничего не объяснила. Но она хочет стереть эту глупую ухмылку с его лица, а бомбер ему как раз не так уж и идет. Слова самовольно выскользнули, огибая языком верхний клык от накатившего вдруг неловкого ощущения. Упс.
— Сумасшедшая сучка, — говорит он почти с нежностью и качает головой.
— Что ты вообще здесь делаешь? — спрашивает она, засовывая руки в карманы спортивных штанов. Она чувствует, как ее окутывает холод, даже в окружающем ее здесь тепле.
— Нужна информация — обратись к моему лечащему врачу, — говорит он и падает на скамейку рядом с ней. — А что ты все еще здесь делаешь?
— Меня завтра выпишут. Может быть.
— Значит ли это, что я снова увижу, как ты спотыкаешься, спеша на пару мисс Хойды? — еще одна ухмылка расплывается по его лицу.
— Заткнись, Нейтан. Ты настоящая задница, ты это знаешь? — она зарылась руками в карманы и пристально посмотрела на куст роз перед собой.
Он посмеивается, даже смеется, и этот звук застает ее врасплох. Он звонкий, игривый и совсем не такой, каким она его ожидала услышать однажды. — С тобой все в порядке, дуреха. Может быть, я увижу тебя даже раньше.
И он поднимается на ноги. — Наслаждайся своей новой свободой, Макс, — он произносит ее имя так, будто это кульминация самой несмешной шутки, которую он когда-либо слышал.
Макс покидает больницу с устрашающим списком инструкций в десять страниц. Лекарства, которые нужно принимать, номера, по которым нужно записаться на прием, номера для звонков в экстренных случаях, названия вещей, о которых она никогда не слышала. Но окружающие их слова особенно сильно бросаются ей в глаза: социальная замкнутость, эмоциональная невосприимчивость, заблуждения, галлюцинации. Ну, по крайней мере, не было и слова об инцидентах.
Ее родители просматривают инструкции в равной степени с паникой и скептицизмом. Ванесса складывает его как можно лучше и запихивает на дно сумочки. С глаз долой, из сердца вон.
Возвращение домой проходит на удивление тихо, и Райан переключает одну радиостанцию на другую. Мимо окна, к которому прислонилась уставшая Макс, проносятся здания, и до боли знакомые, и незнакомые, такие, будто кто-то переставил их, как строительные блоки.
— Так что, все будет хорошо, — говорит Ванесса более высоким голосом, чем обычно. — Снова в школу, снова в строю.
Слова заставляют ее улыбнуться, мать хмурится. Конечно, нет никакой резкой перемены событий, по крайней мере, в том направлении, в котором они хотят. — Доктор Уайт говорит, что вы подружились на групповом занятии. Твой отец сказал мне, что он такой… — и она осекается на время, чтобы положительно описать Нейтана.
— Интересный, — предлагает Райан в то же время, когда Макс выплевывает «придурок».
— Макс, — ругает ее Ванесса, но та пропускает неприкрытое предупреждение мимо ушей.
— Как вам вообще пришло в голову, что Нейтан может быть хорошим человеком? Он уничтожает всех и не заботится ни о ком, кроме себя.
— Хм, — бормочет Райан, и Макс понимает, что он изо всех сил пытается с ней не согласиться.
— Он прошел через многое из того же, что и ты. Ты помнишь, что доктор Уайт сказала о различных механизмах преодоления? — она вздрагивает, просматривая их в длиннющем списке, затем торопливо запихивает обратно в сумку. — Что ж, — тихо добавляет она, — было бы неплохо, если бы ты познакомила меня с кем-нибудь из своих друзей. Кем бы они ни были.
— Да, я учту это, — парирует она, и, когда ее мама снова вздрагивает, добавляет: — Нет, правда. Я постараюсь это устроить, — и остальная часть поездки снова погружается в тишину.
Ее маленькая комнатка кажется еще меньше после того, как она покинула обширную больницу. Она заходит, бросая свою сумку у двери спальни. Разглядывает все, от эклектичных плакатов до постеров, что привезла домой с летнего лагеря. Но когда она проводит рукой по стереосистеме, к которой не прикасалась два месяца, ей чудится, что прошло всего несколько недель, и чувствует, как летний ветерок проникает из окна, которое приоткрыла ее мама. Здесь все как-то иначе.
— Макс, как насчет бутерброда? — Ванесса зовет ее с первого этажа. Макс требуется несколько попыток, чтобы ответить той достаточно громко, чтобы она смогла ее услышать.
Ее ноутбук оказывается открытым на столе. Рядом нет флешки с запиской от Уоррена или одной из книг Кейт. В раскрытой тетради есть наполовину написанный черновик статьи, но он для ей так же незнаком, как и книга, к которой здесь набросана рецензия.
Она слышит снаружи слабое пение и поворачивается к окну. Дома по соседству набиты до отказа, между ними есть заборы, создающие иллюзию уединения. Девушка ее возраста сидит на заднем крыльце дома по соседству, на ее коленях книга и рядом кружка, стоящая на крашенной половице. Она в наушниках, кажется, и Макс не может узнать песню, но она слышит, как девушка подпевает ее. И когда Макс поднимает окно, чтобы расслышать хоть слово, девушка обращает на это внимание, поднимая вверх голову.
Пораженное лицо Кейт Марш смотрит на нее снизу вверх, по всей видимости, она смутилась. Соседка выдергивает один из наушников. — Извини, — говорит она. — Я слишком громкая? Я всегда забываю, насколько я могу быть громкой, когда сижу в наушниках. Думаю, пока что мне стоит прекратить, — она прячет свое алое от смущения лицо за кружкой, специально делая глоток, дабы увлажнить высохшее горло.
— Кейт? — недоуменно спрашивает Макс, и брови той поднимаются на дюйм выше.
— Да, Макс? — она наклоняет голову, глядя на девушку, высунувшуюся к ней.
— Мы знакомы? — Она вздрагивает от того, насколько этот вопрос странный, но Кейт, кажется, не обратила на это внимание. Вместо этого она мягко улыбается, той же слащавой улыбкой, которой одаривали Макс медсестры в клинике. И когда это она снова потерялась во всех этих временных, спутанно вязких зарослях?
— Я была твоей соседкой пять лет, — говорит Кейт.
Макс тупо смотрит на нее.
— Мы вместе ходим в Линкольн, — добавляет она.
Макс продолжает смотреть.
Кейт ерзает на ступеньке и вставляет наушник обратно, возвращаясь к своей книге.
Макс смотрит на пустой стул рядом с ней и думает, как легко было бы сесть рядом, спросить, книга ли это Брэдбери, какой чай она пьет, на что похожа их школа. Но потом она видит, как Кейт прижимается к декоративному столбу у перегородки и слишком сильно сжимает книгу в руках. Она так и не перевернула страницу.
Кейт не знает, что делать с этой книгой, но не поворачивается, чтобы посмотреть на Макс, последняя вздыхает и отходит от окна, закрывая его.
— Максин, — Ванесса стоит в дверном проеме, ее глаза широко распахнуты от беспокойства. — Я зову тебя пять минут. Ты все еще хочешь свой бутерброд?
Макс подпрыгивает и чувствует, как сжимается ее живот. Мысль о том, чтобы наполнить его хлебом или любой другой едой, заставляет его напрягаться еще больше. — Вообще-то, я собиралась немного вздремнуть, если можно, — в голове дико пульсирует.
— Конечно, — говорит Ванесса, упираясь рукой в дверной косяк. — Я так рада, что ты дома, дорогая.
Макс слегка улыбается, прежде чем просто рухнуть на кровать.
— Я думала, что потеряла тебя. — она слышит мягкие слова мамы, но когда она поворачивается, чтобы посмотреть на нее, она уже спускается вниз.