Вампирские песни

И вот уже бледные тени Заглядывают к нам в окно, Как будто бы здесь преступление Сейчас совершиться должно... Но будет ведь нечто иное: Рука не коснётся руки, И лишь ожиданием зноя Мы будем с тобою близки... «Себе не найдя двойников»

Тихий, жалобный стон прерывает мои размышления и заставляет бросить работу незавершённой. Я наспех вытираю руки и устремляюсь к тебе. Подходя ближе, слышу стоны отчётливее... И становится понятно, что не кошмары породили их. То пламя, что я столь искусно разжигал с момента нашей первой близости, сейчас полыхало пожаром... Двадцать девять дней твоё молодое, тоскующее по любви тело оставалось нетронутым... Этого следовало ожидать. Останавливаюсь на пороге, шумно втягиваю воздух. Делаю шаг вперёд... Где твоя сила, Ван Арт? Ты был готов, если пришёл. Так смотри... На запрокинутом назад лице гримаса то ли наслаждения, то ли боли. Щёки горят, будто в лихорадке. Длинные ресницы мелко вздрагивают. Даже в сумерках забрезжившего за окном утра твои губы слишком ярки, маняще, ожидающе полуоткрыты. Тонкие пальцы яростно комкают простыню. Сбившееся одеяло стыдливо обнажило так идеально подходящую моей ладони небольшую, упругую грудь. Я сглатываю. Я хочу видеть больше. Очередной стон, срывающийся с твоих губ, мне кажется, или звучит неразличимым «О, Вик». Я хочу видеть больше. Ван Арту из твоего сна, милая, сказочно повезло. Так позволь реальному хотя бы прикоснуться... Нет, приблизиться... Я расстёгиваю и снимаю рубашку, осторожно ложусь на противоположный край кровати, жёстко, внимательно контролируя каждое движение своего тела. Я опасен. Я помню это. Но искушение так близко, так велико... Медленно, очень медленно тяну на себя одеяло... Ты открываешься мне... Я плотно смыкаю веки, справляясь с нахлынувшим волнением, возбуждением... Я не могу смотреть на тебя глазами любовника, это слишком разрушительно, ядовито... Я буду любоваться, запоминать тебя глазами художника, и, если я когда-нибудь напишу Страсть, она будет такой... Порывисто вздымающаяся, заострившаяся, жаждущая ласки грудь, чуть вздрагивающий, напряжённый живот – О, эта шёлковая нежность кожи... Я помню все твои слабые места, милая! – выпирающие косточки судорожно сжимающихся в предчувствии экстаза бёдер, ломанные вожделением плавные, совершенные линии... Не выстанывай моё имя, родная. Это не способствует самоконтролю. Нет, пусть это будет моё имя. Пусть и во сне ты принадлежишь мне. Моя... Мия... Я не замечаю, как произношу это вслух... Слышу прерывистый стон, мелкую дрожь, бьющую твоё тело... Вздох... Твои веки вздрагивают... Лучистые, похожие на воду горного озера глаза сейчас кажутся тёмными и бездонными... — Виктор, — выдыхаешь ты. Я ожидал почувствовать страх: я подобрался непозволительно близко. Но его нет. — Виктор, — низко произносишь ты (что ты делаешь со мной, девочка моя?), — повтори... — Что, милая? — То, что ты сказал. Слышала. — Моя. Мия. На твоих губах просыпается улыбка: — Твоя, Вик. Всегда. Я молча поднимаюсь с постели. Поймав встревоженный, непонимающий взгляд, едва заметно улыбаюсь. Произношу: — Я скоро. Спускаюсь в гостиную. Там в вазе стоит свежий букет принесённых мной накануне белых роз. Выбираю один цветок. Безжалостно срезаю все шипы. Беззащитный, чистый и невинный... Но это не то, о чём я хочу тебе сейчас сказать... Отточенное лезвие мягко скользит по бледной коже ладони... И белоснежные лепестки окропляет отравленный багрянец... Всё, что я могу дать... Ты же приняла меня, милая? Ты стоишь у приоткрытого окна, придерживая рукой простыню на груди. Мрамор точёных плеч светится в первых лучах рассвета. Оборачиваешься на шорох. Делаешь несколько шагов. Замираешь. Моя очередь. Мы словно фигуры на шахматной доске. Чёрная и белая. Я протягиваю цветок. Ты кладёшь пальцы на стебель на несколько дюймов выше моей руки. Склоняешься к лепесткам, целуешь их, собирая ядовитые капли ртути... Поднимаешь лицо, и я вижу багряные ожоги на нежно-розовых губах... Мои пальцы преодолевают расстояние в несколько дюймов... Простыня с тихим шорохом падает на пол. Шах и мат, Виктор.