Может, глупо и странно Быть во власти желаний, Быть во власти желаний, Верить в то, что не зря. «Мотылёк»
Что изменилось за следующие две недели? Мы значительно продвинулись. Мне бы хотелось так думать. На деле чуть сократили дистанцию, и я изредка позволял себе касаться тебя через ткань перчаток – это сглаживало неприятные, почти болезненные ощущения. То же делала и ты с моего молчаливого согласия. Перчатки стали непременным атрибутом гардероба, благо погода в Нью-Йорке конца ноября позволяла носить их, не вызывая излишних вопросов и подозрений... Наибольшие изменения произошли в тебе. Ты как будто смирилась, сжилась с нашими «недоотношениями». Уже не ощущалось в тебе той острой порывистости, после коротких разлук ты не выбегала навстречу, стремясь в мои объятия, и не останавливала себя на полпути, старалась не находиться рядом со мной дольше нескольких секунд, чтобы не разжигать искрящееся напряжение между нами... Всё стало ровнее и степеннее, как, наверное, у пожилой пары, прожившей вместе не один десяток лет. Беседы перед камином за чашкой чая... И вздохи из ванной комнаты, недвусмысленно намекающие на то, как удовлетворялись желания твоего тела. Идеал отношений для девушки твоего возраста, не правда ли? В княжеских делах тоже было не всё гладко. Возникли проблемы со счетами Вуда. А в Орегоне разгорался территориальный конфликт между вампирами и оборотнями, и становилось понятно, что без моего личного участия он не разрешится. Твоя жизнь постепенно возвращалась в привычное русло. Занятия, работа в редакции, над каким-то проектом по социологии, репетиции любительского театра в колледже... Я поинтересовался было, что вы сейчас ставите, на что получил ответ в духе: «Кариани "Почтигород"¹, так... вроде о любви, едва ли тебя подобное заинтересует, Вик». Да, эту пьесу не поставил только ленивый, и, откровенно говоря, я не разделял буйных восторгов критики по её поводу. Но то, как просто ты дистанцировала меня от своей жизни, обожгло ударом плети и заставило вновь задуматься о том, что я всё это время старательно от себя гнал. Когда-то – кажется, так давно это было – я вручил тебе ключи от дома – если бы только от дома – дав выбор... Уже тогда прекрасно понимая, что не готов отпустить тебя. Что говорить о теперь? Тогда ты не испугалась ни моих правил, ни холодности, ни жестокости, разглядев – я верю в это – за ними иное. Ты не вернула ключи, и с тех пор ни разу не дала мне повод задуматься о возможности перспективы наших отношений: открыто, отчаянно, самозабвенно ты шла ко мне, за мной... Сейчас я думаю, не был ли я для тебя тогда маяком, спасательным кругом в том водовороте поглотивших тебя событий? Твой мир рушился, а я его собирал... Всего лишь. И теперь, когда опасность миновала, всё успокоилось, кем я стал в твоей жизни? Наши миры неумолимо отдалялись. Ты ускользала от меня. Вправе ли я был тебя удерживать? Не было ли это чудовищным эгоизмом? Я вампир, монстр, по всем канонам он мне полагается... И я просто наблюдал. Течение твоей жизни. Как-то вернувшись чуть раньше, чем обычно, я случайно услышал обрывок твоего телефонного разговора и заливистый смех: — Брось, Эштон, пара репетиций, и всё получится. Ты бы видел, что я учудила в прошлый раз! Это было так не похоже на наши с тобой беседы... В сущности, ты была молоденькой студенткой, а я... Любой из прыщавых юнцов, окружавших тебя в колледже, вписывался бы в твою жизнь гораздо гармоничнее... Даже Фолл, с которым ты периодически виделась и рассказывала потом мне, чем живут оборотни наших земель, и едва уловимо пахло от тебя смолой, хвоей и волчьей шерстью. Да, конечно, вы обнялись на прощание... Да, Виктор, да, ты ревнуешь, бессмысленно это отрицать. Но мы продолжали жить. Вместе. Я всё же вылетел в Орегон. И моя вынужденная командировка затянулась почти на неделю. В итоге конфликт был решён. Без кровопролития. Можешь поаплодировать себе, Виктор, ты мудрый Князь. Я не звонил тебе. Не устраивал сюрпризов. Я дал тебе возможность жить. Отправлял сообщения. Чтобы знать: с тобой всё в порядке. Ты отвечала. Спасибо. Я вернулся. Меня встречала твоя мягкая улыбка, тихое «Я скучала, Вик», и лёгкое касание атласной перчатки к моему лицу. Спасибо. Вечером, немного замявшись, ты сообщила, что завтра состоится премьера спектакля. — Вик, я понимаю, что это наивно и совсем не твой уровень... Девочка моя, ты возвращала меня в свою жизнь... — Я непременно буду... Уверен, результат твоей работы, времени, сил и таланта заслуживает моего внимания.***
И вот я здесь. Среди тех самых прыщавых юнцов. Хорошо, положим, не все прыщавые. И не только юнцы. Занимаю одно из свободных мест и становлюсь мишенью пристального внимания. Какая-то весьма развязного вида девица пытается со мной заговорить. Но... мне неинтересно. Обычно действует безотказно. Не сейчас. Но свет гаснет. И так или иначе разговоры умолкают. Занавес поднимается, открывая примитивные декорации: сугробы из ваты, бутафорский снег – мелко нарезанная бумага – и лавочку, на которой сидят двое. Пит и Джинет. Да, я прочитал эту пьесу. Я почти не узнаю тебя: ты так легка, так счастлива, твои глаза светятся любовью. И я почти готов задушить этого тщедушного меланхолика, сидящего рядом с тобой. «Пит, мы с тобой теперь так близко, как никогда, правда?» — спрашивает Джинет своего друга. Друг же подозрительно кого-то мне напоминает: весь в чёрном, с выбеленным гримом лицом, отстранённый и задумчивый. «А я думаю, Джинет, если посмотреть с другой стороны, то ты, сидя рядом со мной, сейчас дальше от меня, чем кто бы то ни был, потому что Земля круглая, понимаешь?» Джинет понимает и отодвигается от него. Пит вскрикивает: «Вот теперь ты стала ближе!» Она отодвигается ещё. «Ещё ближе!» «И ещё ближе!» «И ещё ближе!» И вот я уже не вижу тебя, девочка моя... Она идёт от него сквозь этот ненастоящий снег, чтобы стать ближе. И что-то происходит: мне настолько пусто, холодно, тяжело и... больно. Всё, что жило во мне с тобой, уходит следом, оставляя лишь черноту, дыру... А ему ничего не остаётся, как идти ей навстречу. Не поздно ли? Перед зрителями разворачиваются ещё восемь историй. Но дальнейшее действие, посредственная, наивная любительская игра, банальные сюжеты мне малоинтересны – я потрясён происходящим во мне. Ну что, Виктор, ты готов отпустить?.. Перед самым финалом я покидаю зал. Возвращаюсь к выходу актёров на поклон. Я несу огромный букет роз и под громкие аплодисменты и выкрики – студенческий спектакль, чего можно было ожидать – вручаю его тебе. Передавая цветы, я на пару мгновений сжимаю твои руки (перчатки, как часть твоего сценического костюма, и они меня спасают). Встречаясь с тобой взглядом, я вдруг нахожу в твоих глазах удивительное понимание. Неужели я настолько читаем сейчас? Отпускаю тебя за кулисы, вновь ощущая эхо потери. Иду к автомобилю, понимая, что дальше откладывать разговор не имеет смысла. Ты приходишь минут через сорок. — Ускользнула сразу, как выдалась возможность. Спасибо. Мне важно, что ты был со мной сегодня. Молчание. И почти сразу: — Что происходит с нами, Вик? Я не отвечаю, да и что я могу тебе ответить? Ты смотришь на меня, а я что-то пытаюсь разглядеть в расположении своих рук на руле. — Вик, — и от этого я тоже не готов отказаться, — ты не Пит, а я не Джинет. Это всего-навсего не слишком талантливая пьеса распиаренного автора, плохо поставленная и посредственно сыгранная. Да, — ловя мой протестующий взгляд. — А это, — ты касаешься моей руки, — наша жизнь. Направление моего движения всегда неизменно – к тебе. Не отдаляйся от меня. — Дело не в пьесе, — наконец произношу я. — В который раз ты меня удивляешь, Мия. Я обещаю: скоро всё изменится. Я знаю. Уверен. Я завожу мотор, трогаюсь с места и вздрагиваю: твоя рука в перчатке ложится на моё бедро. Без игривости, намёка. И всю дорогу до дома меня греет, сжигает эта маленькая ладонь. И зверь во мне дрожит и облизывается. Но я знаю, какова цена. И я уничтожу любого, кто встанет между мной и моей женщиной. _______________ ¹ «Almost, Maine» (ориг. название)