Вампирские песни

Непрочитанное, как сердце разбитое. Непрочитанное лежит и плавится. В тишине лежит и плавится, Может, буквы друг другу не нравятся? Неотправленное не значит отравленное, А вдруг это чьё-то послание пламенное. Здесь целый мир бурлил и затих, Среди запятых, среди запятых... «Письмо (неотправленное)»

После того, как мы перешагнули барьер, отменили запреты, всё вновь стало правильным, незыблемым, не вызывающим сомнений. Мы возвращали себя друг другу. Началась обычная жизнь, без проблем, приключений, пророчеств и драм. Кому-то она показалась бы скучной, но для нас стала поистине открытием. Постепенно я утверждался в мысли, что нас может держать рядом не только опасность и борьба с общими врагами. Наши вечерние беседы становились своеобразной традицией. Чаще всего рассказывал я, но ты откликалась с неподдельным интересом, и уже на следующий вечер обнаруживала неплохое владение материалом. Мы могли вести диалог, в ходе которого и я вдруг открывал для себя новый взгляд на хорошо мне известное. Ты делилась со мной замыслами для новых статей, читала уже готовые работы... Ночи... Нас останавливало лишь то, что ты нуждалась во сне, как и обыкновенные смертные. И далеко не всегда. И не только ночью. Всё было слишком хорошо. Настолько, что исподволь закрадывались аналогии с не очень качественным кино: неестественно мирно – не иначе западня. Но дни шли за днями, и ничего не происходило. Даже на подконтрольной мне территории всё было удивительно спокойно. Я начал позволять себе просто быть счастливым. Счастливый я – звучит, как оксюморон. Правда, сегодняшний вечер я коротал в одиночестве. Ты задержалась в редакции: шеф решил поздравить коллектив с наступающим Рождеством. Одинокий вечер обязан был пройти с пользой: праздное времяпрепровождение всегда нагоняло на меня тоску. Не слишком люблю Руссо, но в одном он, несомненно, прав: «От праздности происходит умственная и физическая дряблость». Внушительная кипа бумаг в студии манила собой заняться. Почему не сегодня? Дело монотонное и малоинтересное, но, как говорится, порядок на столе – порядок в мыслях... Среди нотных партий я вдруг нахожу абсолютно чистый конверт, о происхождении которого не имею понятия. Конверт явно не пуст, и что в нём, можно узнать простым, но эффективным способом. Вскрываю. Вдвое сложенный листок. На лицевой стороне узнаваемым, но сбивчивым, спешащим почерком: «Виктор, прости, что снова вторглась на твою территорию. В оправдание скажу лишь, что ничего не касалась, не рассматривала, не перебирала. Просто затеряла среди бумаг этот лист. Я пишу, решилась. Делаю, не сомневаясь. Ты прав. Завтра ночь Кровавой Луны. Если ты нашёл конверт, если я выжила и мы всё ещё вместе, не читай, уничтожь. Я скажу тебе сама: у меня будет такая возможность…» Почему-то буквы начинают прыгать перед глазами. Понимаю, что это не буквы. Дрожат пальцы, держащие письмо. Беру конверт и листок, спускаюсь в гостиную. Разгребаю кочергой дотлевающие в камине угли. Бросаю конверт, письмо. От жара листок раскрывается. Язычки пламени жадно лижут бумагу, но проклятая вампирская реакция и фотографическая память моментально запечатлевают содержимое листа. «...Если же нет... Рано или поздно ты найдёшь его здесь. И вспомнишь обо мне. Надеюсь, не с горечью и болью, а с тем намёком на улыбку, который я часто замечаю, когда мы одни. Вспомнишь студентку, прибывшую на вампирский маскарад на автобусе. Это так глупо, что даже забавно, правда? Кажется, это было только вчера и в то же время так давно... Где мы сейчас, Виктор, что с нами? Роман?.. Я даже вижу, как ты презрительно кривишь губы: ты терпеть не можешь пошлость. Но пока я не научилась выражать свои мысли так же красиво, как ты. Всё, что ты говорил там, в бельгийском замке, чем мы там были, даёт мне право думать о тебе и обо мне, как о нас. По правде говоря, иначе уже не получается. Ты из другого мира, Виктор. И дело даже не в том, что ты вампир – я, сам знаешь, вообще не пойми кто – ты понимаешь, о чём я, уверена. Ты всегда понимал меня лучше, чем я себя. Какова вероятность того, что ты читаешь написанное, не потому что меня нет, а... Я даже думать об этом не хочу. Но ты снова протягиваешь мне руку, и я держусь за неё, крепко. И держу весь свой зыбкий, рассыпающийся мир. Ты моя точка опоры, центр притяжения, Виктор. Всё слишком быстро происходит. Я не успеваю осознавать. Понимать. Была одна. Стала другая сейчас. Моё предназначение? Мне всё ещё кажется, что это какое-то недоразумение, путаница. Где я и где предназначения? Несмотря на браваду в Праге, я по-прежнему не уверена, боюсь. Я жуткая трусиха на самом деле. Боюсь опоздать, обмануть доверие, не оправдать надежд, боюсь боли, грозы. Очень боюсь пауков. Представляешь, однажды чуть не вывалилась из окна общаги, когда мыла его и мне на руку упал крошечный, со спичечную головку, паучок. Спасибо Трише, удержала. Зачем я всё это тебе рассказываю? Боюсь смерти, Виктор. У меня не получается думать, что вот всё есть, и тут же – тьма и пустота. И ничего. Это, должно быть, больно, а может быть, повезёт, и... Я не знаю, каково это. И потому боюсь. Но есть страх сильнее пауков и смерти. Страх потери. Я жадная, Вик, я не готова терять. Никого. Но этот отвлечённый страх вдруг обрёл плоть и лик после битвы с Анхелем Мора. У него твои глаза, Вик, пустые, туманные, твоё тело, потерявшее гибкость и силу... Если бы я промедлила лишнее мгновение... Я сделаю всё, чтобы ты когда-то избавился от этого письма. Или хотя бы просто его нашёл. Я боюсь сказать, и боюсь не успеть сказать тебе. Я всегда стремилась к тебе. Даже буксуя на той дистанции, которую ты держал между нами. Думаю, теперь я понимаю твои мотивы... или мне хочется в это верить. Но теперь эта дистанция стремительно сокращается, стена сплошь в трещинах и брешах. Ты ближе, настолько, что ещё – уже под кожу. Это сейчас, когда... Просто знай: то, что я испытываю с тобой, что чувствую, подобного никогда не было и, уверена, никогда не повторится. Возможно, ты сейчас скептически приподнял бровь... конечно, с высоты твоих лет... Ты скоро вернёшься, услышишь меня, найдёшь, чем успокоить. Ты будешь рядом, а с тобой не страшно, Вик. Вообще ничего. Даже сказать тебе о том, что я...» Ярко вспыхнув напоследок, выделив неровно выведенные чернилами буквы, письмо сворачивается, сереет и обращается в пепел... Только сейчас я замечаю, что тру виски. Типичный жест для смертных... Глухая чернота выскабливает грудную клетку изнутри. И липкое ощущение беды. Бросаю взгляд на часы. Говоря откровенно, не так уж и поздно. Но... Решаю, что будет вполне уместным подождать тебя у редакции. И уже на пороге, привычным жестом повязывая шарф, слышу, как к дому подъезжает автомобиль. А следом и такие узнаваемые шаги... — Вик? — Добрый вечер, милая, — целую розоватые от мороза щёчки, наслаждаясь их бархатной нежностью и особенным, лишь тебе присущим запахом. — А... — Это уже неважно, — помогаю тебе раздеться и снимаю пальто. — Совершенно неважно.