Вампирские песни

Только тихо замри и останься со мной. «Вот и тень моя» А и не держит себя в руках, Целует, будто наказывает... «Говорит и показывает»

Ты держишь дистанцию. И она настолько ощутима, что я даже не решаюсь помочь тебе снять верхнюю одежду. К чёрту галантность и туда же нормальное воспитание. Иду в душ. Моя рука до сих пор в следах крови, а её запах, запах Клейста, всей этой мерзости... Душ. Внимательно. Не торопясь. Методично. Дважды. Трижды. После набрасываю махровый халат. И спускаюсь вниз, ожидая, что ты уже в спальне. Но нет… Стоишь у разожжённого камина. И раскрытые ладони непозволительно близко к открытому пламени. Настолько, что нежная кожа покраснела от жара и, уверен, причиняет тебе боль. Регенерация, конечно, справится, но ты не вампир, и мучительная боль от добровольно полученных ожогов – точно не то, чем должен закончиться этот тяжёлый день. И ночь. — Мия, отойди от камина, — мой голос звучит холодно и ровно. Ты вздрагиваешь и отдёргиваешь ладони от пламени. На лице мелькает болезненное удивление. — Я задумалась. И вот... — с какой-то детской наивностью показываешь мне свои обожжённые руки. И этот искренний, открытый, взывающий к участию жест настолько бьётся с ледяными интонациями твоего голоса, что я впервые не знаю, как реагировать... Выжидаю. — Макс как-то говорил, что огонь забирает и очищает всё, Виктор... Невозможно. Ты звучишь, как сломанная музыкальная шкатулка, на одной струне... Оборотень... Ну хочешь, поговорим о нём... — Фолл передавал привет тебе. Он звонил, чтобы узнать, как продвигаются поиски... — Спасибо. Нет. Тогда о чём, Мия? — Почему, Виктор? — ты вновь отворачиваешься, и вопрос повисает в воздухе. Зачем, Мия? Зачем ты так отстранена, спокойна и холодна? Зачем ты не повышаешь голос, не проклинаешь меня, не пытаешься вцепиться в эту застывшую, идеальную маску моего лица? Я бы понял. Я знал бы, как действовать. Я вновь бы стал разумным, сдерживающим противовесом... Но ты просто молчишь... — Почему ты не идёшь отдыхать? — лучшая защита – это нападение. Как ты жалок, Виктор! — Потому что нам нужно поговорить. Хотя... Уже не знаю... Нет... — Да, — выдавливаю я. — Присядь, — ты кивком указываешь мне на кресло. С каких пор мы так просто поменялись ролями? Сама садишься на краешек дивана, укладывая руки на колени ладонями вверх. Обожжённая кожа причиняет тебе видимый дискомфорт. Почему не работает регенерация? Неожиданно, Виктор, не правда ли? Ты голодна, измождена, нервно истощена... — Мы вернулись к началу, Виктор, — ты смотришь куда-то сквозь меня. — Это странно, не находишь? — Не совсем понимаю... Понимаешь, Виктор, всё ты понимаешь. — Ты снова не договариваешь, пытаясь меня уберечь... А я снова попадаю ровно туда... — Мия... — Будь добр, дослушай. Я тоже выслушаю тебя потом. Твой тон, твои интонации остаются прежними. — Разница лишь в том пути, что пройден нами. И оказавшись в начале, мы всё равно не там. Неужели ты не видишь, как это калечит нас обоих? «Её можно сломать, покалечить, но не изменить...» — Когда Аши говорил мне о моём предназначении, я многое поняла. Это моя жизнь, судьба, природа, Виктор. Я постоянно буду оказываться в центре проблем, неприятностей, конфликтов... Ты с маниакальной настойчивостью будешь пытаться меня уберечь. Но нельзя, слышишь, невозможно меня уберечь от меня... Если бы я не спаслась... — Мия! — всё, я сдаюсь, мой голос звучит болью... — Если бы я не спаслась, — будто не замечая, произносишь ты, — я знаю, ты нашёл бы виновных. Но я знаю и того, кому ты уготовил бы самые страшные пытки... Ты не простил бы себе... (И ты права, девочка). Сегодня впервые, с тех пор как мы вместе, я задумалась о том, правильно ли это... Браво, Виктор!.. Громкий треск не выдержавшего давления моей руки подлокотника кресла. Этот чужеродный звук как будто пугает тебя. Ты нелепо взмахиваешь рукой, задевая сиденье дивана... И морщишься от боли. В долю секунды уничтожая расстояние между нами, бережно раскрываю твою ладонь. Ты не оказываешь сопротивления. Предсказуемо повреждена пузырящаяся от ожога кожа. Осторожно дую на рану, надеясь, что моё прохладное дыхание немного облегчит твои страдания. Тебе нужно отдохнуть. Отвлекаюсь от руки, чтобы коснуться шёлка твоих волос. И замираю, ловя на твоём лице странное выражение: ты будто прислушиваешься к своим ощущениям. Где откровенная радость ожидания, отзывчивая чувственность, нежность, восторженный трепет?.. — Мия, — голос сипит и совершенно меня не слушается, — неужели я тебе настолько противен? Ты прикрываешь глаза, судорожно сглатываешь: — Вовсе нет, я... И я накрываю эти бледные, обесцвеченные, потерявшие жизнь губы, своими, поцелуями пытаясь пробудить в них уснувший огонь – почти мёртвому оживить живое? Что ты делаешь, Виктор? Если можно сделать хуже, ты это делаешь сейчас. Я не понимаю, что происходит. Впервые. Ты так далека... И ускользаешь всё дальше... А я не могу. Не могу тебе этого позволить. Я уже не могу предложить тебе выбора. Ты права: нами пройден слишком длинный путь. И он не может окончиться вот так. Здесь. — Милая, — лихорадочно шепчу я, — ты можешь остановить меня. Останови, прошу... Но ты молчишь... Ты кукольно, безжизненно покорна... И я исцеловываю, истерзываю твои губы, насильно возвращая им краску... Жадно, путано, больно, словно наказывая себя твоей болью. Укладываю сломленное, податливое тело на диван, лишая его и себя одежды, пробуждая торопливыми, голодными ласками. Мне нужно знать. Нет, не так. Я должен быть убеждён, что ты моя. Дурманящий аромат твоей кожи, волос, крови... желания? Не веря себе, опускаю руку и... скольжу между влажными складочками, вызывая первый слабый стон. Я и сам на пределе... — Милая моя, — выдыхаю тебе в губы, — о, моя милая! Словно бы через силу, преодолевая сопротивление, твоё тело начинает отвечать, отзываться на мои прикосновения. Аккуратно обхватывая тонкие запястья, завожу их высоко над твоей головой, ладонями вверх, чтобы больше случайно не травмировать. Осыпаю поцелуями горько-отстранённое лицо, шею, ключицы. Провожу, едва касаясь, линии по животу, от пупка и ниже, вновь задевая средоточие твоей чувственности, принуждая развести бёдра. Глаза твои прикрыты, и я впервые не прошу смотреть на меня. Чего ты страшишься, Виктор? Вхожу одним глубоким движением. И ты выгибаешься болезненно-остро, принимая меня, и твои приподнятые бёдра, и ноги, скрещенные на моей спине, уже не позволяют разорвать эту связь. Я слышу твоё дыхание, я совершаю толчки ему в такт, ловя на выдохе твои стоны... Ресницы вздрагивают, открывая расширившиеся чёрные зрачки, окаймлённые тонкой, светлой полоской радужки. В них моё отражение. — Вик, — чуть слышный шёпот, — Виктор... Да, милая, да, моя радость. Я здесь, я с тобой, я в тебе. И уже не будет иначе. Я не допущу. Я не знаю, куда мы будем двигаться дальше, как отвечать на ощерившие голодные пасти, вставшие между нами вопросы... Но я знаю, что мы сделаем это вместе, единым вздохом, единым... — Сильнее, Вик, прошу... И я увеличиваю скорость и амплитуду толчков, вновь торопясь за твоим участившимся дыханием... — Ещё... Иду за твоими желаниями, и наша близость становится чуть ли не агрессивной, я почти уверен, что она причиняет тебе боль. Только сейчас я замечаю, как ты сжимаешь раненые ладони... Нет, Мия, нет. Я резко останавливаюсь. — Не нужно, милая. Ты смотришь на меня, будто в ожидании пояснений. — Не ищи большей боли. Ты не права. Есть иной путь. Наблюдаю, как горько изгибаются твои губы, вздрагивает подбородок... И мгновение спустя твоё тело сотрясается в беззвучных рыданиях... Я снова не понимаю. — Мия, — покидаю твоё тело, — прошу, объясни... Это из-за того, что я сделал? Это было против твоей воли? Не молчи... Мне оставить тебя? Ты хочешь уйти? Под рёбра будто вонзили нож и не спеша его проворачивают… — Нет, Виктор... Нет... Дослушай на этот раз... Я не хочу уйти... И не смогу... Я... Я люблю тебя... И нож, вместе с рукой, его держащей, навсегда остаются там.