Взяв из домашней библиотеки Винченцо томик сонетов Петрарки, я встречал рассвет, пребывая в совершенно несвойственном для меня романтически-приподнятом настроении... Впрочем, тому была причина. И причина носила твоё имя.
Ночью уже на подъезде к дому ты задремала. Потому до отведённой нам комнаты на третьем этаже виллы я донёс тебя на руках. В доме было темно и пустынно. Все его обитатели, должно быть, давно спали, хотя мне послышался звук приоткрываемой двери...
Я был предельно аккуратен. Но всё же, стоило выпустить тебя из объятий, ты проснулась. И... снова сомкнула веки лишь около часа назад. Надеюсь, мы не потревожили покой гостеприимных хозяев виллы: тихой ты не была...
События ночи давали веские основания полагать, что сон твой будет здоровым, крепким и довольно продолжительным, что, собственно, вполне отвечало моим планам. Вечером я намеревался попрощаться с семейством Моретти и совершить с тобой небольшую прогулку по ночной Флоренции. Оставалось продумать некоторые детали...
Ход моих идиллических размышлений был прерван появлением в гостиной лица, вызывавшего во мне весьма противоречивые чувства. При том, что лицо это, не произнося приветственных слов, встало напротив занимаемого мной кресла, загородив чудесный вид из окна.
Это всего-навсего сын твоего друга, Виктор. Ты знал его мальчишкой. Был свидетелем первых его успехов...
Где твоя выдержка? Даже, если молодой человек не отличается приличными манерами, ты не станешь ему уподобляться...
— Доброе утро, Себастьян, — выделяя каждое слово, произношу я.
Он выразительно молчит, глядя прямо и с вызовом. Становится всё интереснее. Молчаливая схватка взглядов оказывается предсказуемо непродолжительной. Себастьян отводит глаза первым.
Самонадеянный мальчишка...
И я посчитал бы этот эпизод нелепым недоразумением, пропустив мимо, если бы не следующая фраза:
— Насколько мне известно, утро для вас не может быть добрым по определению.
— О чём ещё вы осведомлены?
Глупец или не чувствует красного сигнала в моём подчёркнуто вежливом вопросе, или...
— Отец говорил, что вы благородных кровей, синьор Ван Арт. Значит, честь для вас – не пустой звук. Я хочу поговорить с вами, как мужчина с мужчиной.
Кхм... Видимо, мои подозрения были небезосновательны. И сейчас закипающая во мне злость требует наказать щенка, но голос рассудка твердит об абсурдности этой ситуации, побуждая избрать иную тактику.
— Признаюсь, вы меня несколько обескуражили, — произношу я, подняв бровь.
Себастьян заглатывает наживку, в его глазах мелькает удовлетворение:
— День уравняет наши силы.
— Весьма благоразумно. Но я не об этом, — раз уж мы обратились к моему происхождению, продолжим, — подобных предложений мне не поступало последние полтора века. Насколько я понимаю, речь идёт о дуэли.
Юноша вздрагивает и со странным выражением смотрит на меня.
Что такое? Я всего лишь пытаюсь соответствовать своему образу в твоей голове, Себастьян. И пути назад нет.
— О чём?
— О дуэли. Вы же собрались отстаивать чью-то честь, насколько я понял. Жаль, вы не потрудились объяснить, чью именно, но, судя по всему, для вас не принципиально.
— Я не...
— Также вы не потрудились выслать ко мне секундантов хотя бы за сутки, принуждая либо грубо нарушить правила, либо задержаться здесь ещё на один день, что совершенно не входит в мои планы. Потому я склоняюсь к первому.
Наслаждаюсь выражением растерянности и замешательства на его лице и, не давая передышки, продолжаю:
— Выражаю робкую надежду на то, что вы обеспокоились выбором оружия. Выяснять отношения на кулаках я не намерен. Впрочем, предполагаю, в фехтовании вы не сильны. Надо признать, что и я несколько утерял эти навыки, не находя им применения. Посему – пистолеты?
Вид у Себастьяна совершенно потерявшийся. Он бормочет что-то вроде:
— Кажется, у отца где-то был пистолет...
И, лёгок на помине, в гостиную, зевая, с благодушным видом заходит Винченцо. Он приветствует нас с улыбкой, но напряжение буквально витает в воздухе и не укрывается от главы семейства.
— Виктор – наш гость, потому вопрос к тебе, Себастьян: что произошло?
Моретти младший заминается, подбирая слова. И я могу его понять. Не говорить же: «Отец, мы собрались стреляться, одолжи мне свой пистолет».
— Отец, у нас с синьором Ван Артом возникло недопонимание... Решить которое мы и пытаемся. Мне нужен твой пистолет.
Правильно, зачем думать над правдоподобными объяснениями, когда можно вот так. Реакция предсказуема:
— Что?!
Винченцо поворачивается уже ко мне с каким-то отчаяньем во взгляде, словно уповая на голос разума. Но...
— Видишь ли, Себастьян вызывает меня на дуэль. Мы так и не определились, по какому поводу...
— Что-о?!
Итальянец вновь обращается к сыну.
— Послушай, отец, я знаю, что вас связывают давние приятельские отношения... Но я не могу спокойно смотреть, как в нашем доме мучают, убивают человека, прекрасную, молодую девушку... Этот монстр...
Наступает моя очередь приходить в недоумение, хотя уверен, выражение моего лица почти не изменяется. Но Винченцо сам задаёт интересующие меня вопросы:
— Кто кого убивает?
— Я видел вчера, как он втащил в дом Мию. Она была очень бледная и без сознания...
— Позвольте, — наконец я начинаю понимать, — уже необходимо внести коррективы: Мия спала, чтобы не будить, я действительно нёс её до комнаты...
— Но постойте... — Себастьян явно не спешил отказываться от сложившейся в его голове картины, — а как же её крики ночью... Я слышал...
Наблюдаю, как Винченцо оседает на диван, насилу сдерживая улыбку. Видимо, чей-то покой ночью мы всё же потревожили... Ситуация из любовно-драматичной превращается в комично-компрометирующую...
Смуглые щёки Себастьяна мгновенно становятся красными:
— Но... Я не понимаю...
— Maledizione! Hai 23 anni. Sei italiano. E tu non capisci?¹ Стреляться они собрались... Кому принадлежит эта светлая мысль?
— Мне, Винченцо, — принимаю огонь на себя: на Себастьяна уже больно смотреть. — Естественно, это был фарс. Решил проучить за дерзость.
— Хороши, нечего сказать... Виктор, не ожидал... А ты, рыцарь без коня, в следующий раз, решив спасать даму, поинтересуйся, желает ли она спасаться.
Пробормотав что-то, Себастьян спешит скрыться в глубине дома. В душе я пламенно желаю последовать его примеру. Давно не ощущал себя подобным образом...
— Мудрость и бессмертие, Виктор? Что в двадцать три, что в двести двадцать три...
— Я готов принести извинения, Винченцо. Я действительно не разобрался в ситуации и...
— Но Себастьян, каков, а? — итальянец меня будто бы не слышит. И в его голосе сквозь смех над всей этой историей звучит гордость за сына. — Ладно, раз спасение красавицы зашло в тупик и дуэль не состоялась, — Винченцо выразительно смотрит на меня, — чем планируешь заняться сегодня?
— Вечером мы вас покинем. Хотел показать Мие Флоренцию.
— Быть в Италии и не посетить Флоренцию – преступление. Насколько я понимаю, Мия сейчас отдыхает, а твой день свободен.
Молча киваю.
— В таком случае, прошу в мою мастерскую. Посмотришь свой заказ. Покажу, чем занимался последнее время...
***
Я остаюсь доволен. Копии оказываются очень близки оригиналу...
— Не сомневался, ты мастер своего дела.
— Слышать эти слова от тебя особенно приятно.
— А Себастьян? Помогает тебе?
— Да, привлекаю его к работе всё чаще. Надо сказать, он значительно вырос в мастерстве в последние годы. Надеюсь, продолжит моё дело.
— Ты рано задумываешься об этом.
— Смертным стоит задумываться о смерти, Виктор. Смерть делает жизнь конечной, и, когда ты воспринимаешь её так, стараешься наполнить каждый прожитый день смыслом, эмоциями, мыслями и делами. Иначе... Я не знаю, как было бы иначе.
— Посмотри на меня и поймёшь.
Мы ещё какое-то время обсуждаем преимущества смертной жизни и бессмертия. И меня не покидает зудящая, словно надоедливая муха, мысль. Я решаюсь её озвучить:
— Я на самом деле выгляжу монстром?
Настолько, что представить, будто я убиваю девушку, гораздо проще, чем мою любовь к ней.
О чём ты, Виктор?
Итальянец читает меня между строк:
— Себастьян не знаком с тобой настолько хорошо. В его сознании, по вполне понятным причинам, сложился определённый образ. Вы с Мией... разные. Мия ему понятна. Она жива и эмоциональна, а ты... совершенно иной. Тебя ещё надо открыть, amico mio... И судя по всему, наша юная американка с этим успешно справляется.
***
Поднимаюсь наверх, чтобы разбудить тебя. У нас осталось совсем немного времени, чтобы собраться.
Спишь, подложив ладони под щёку. Сорочка из тончайшего хлопка, подарок Габриэллы, сползла, обнажив плечо... Я воспринимаю эту деталь как знак, и первый мой поцелуй достаётся именно изящному плечику. Затем перемещаюсь к родинке на шее. На твоих губах появляется улыбка. Отстраняюсь. Ты поворачиваешься ко мне, недовольно морщишь носик.
— Ещё, — требовательный шёпот.
Не смею отказать. И следующий поцелуй должен был достаться именно твоему любопытному носику. Но ты совершаешь ловкий манёвр, обвивая руки вокруг моей шеи, ловя мои губы своими.
Нежная моя. Тело, такое податливо-покорное после сна. Уютное, словно созданное для моих объятий. Оставить, покинуть его сейчас – преступление. И я не пойду на это.
— Радость моя...
— Вик...
— Девочка моя милая...
Осыпаю поцелуями твоё лицо, шею, плечи, освобождаясь от одежды. Снова возвращаюсь к тебе.
— Будь со мной, Виктор, — шепчешь ты. — Будь во мне.
Медленно поднимаю сорочку, обводя ладонями изгибы твоего тела, словно освобождая его от сонного плена. Трогаю губами атласную кожу живота, поднимаюсь по контурам рёбер, замираю в ложбинке между грудей, вдруг поманившей ароматом тосканской ночи, странно смешавшимся с моим запахом на твоей коже.
Моя. Нависаю над тобой, заглядывая в полные желания глаза. И подчиняюсь ему...
Мы должны быть на середине пути к Флоренции. Но ты лежишь на моей груди, и лицо твоё озарено каким-то особенным тихим светом.
— Нам стоит немного поторопиться, — всё же решаю напомнить я.
Ты вздыхаешь, и в голосе твоём слышится сожаление:
— Здесь так чудесно, Вик. Даже уезжать не хочется. Так хорошо. И Моретти... Они как эта земля. Открытые, сильные, красивые, удивительно тёплые...
Пытаюсь улыбнуться, но улыбка, видимо, выходит странной, потому что ты спрашиваешь:
— О чём ты думаешь?
— О тебе, — и это правда. — О том, что ты очень похожа на этих людей. И о себе.
И о том, почему ты со мной.
Ты хмуришь лоб и через несколько мгновений задаёшь следующий вопрос:
— Вик, как растут деревья?
Внезапно. Даже сразу не нахожу, что ответить на это...
— Снизу вверх?
— Угу. Ты всерьёз спрашивал когда-нибудь или задумывался, может, им неудобно так расти и лучше было бы по-другому...
Нет, ты положительно меня удивляешь. Улыбнувшись, целую тебя в лоб, шепчу:
— Venenum rerum omnium.
— Латынь?
— Да. Яд всех вещей. Алхимики так называли ртуть. Ещё в Древнем Египте её начали использовать для очистки золота от примесей. Считалось, что ртуть очищает всё, в том числе и мозги, от вредных мыслей.
Тихо хихикаешь. И я повторяю, намеренно совершая ошибку, которую ты, конечно, не замечаешь:
— Venerium rerum omnium².
_______________
¹ (ит.) Проклятье! Тебе 23. Ты итальянец. И ты не понимаешь?
² (лат.) «Любовь правит миром» (из Цицерона - «О пророчествах»)
