Во власти грёз

Со дня именин прошло уже несколько дней, а Мадлен всё не выходила из своей комнаты. Горничная Амели приносила еду наверх, то и дело принимаясь уговаривать хозяйку выйти в сад или спуститься к трапезе, на что та только сердилась. Больше всех печалилась Люсьен, чувствуя в этом и свою вину. Она не раз подходила к запертой двери и стояла, прислушиваясь к тишине в спальне сестры, но так и не решалась постучать. Что же делала мадемуазель д'Ожерон в уединении своей комнаты? Предавалась горестным мыслям? Лила слёзы? Но нет, отчаянье было вовсе не свойственно этой гордой, страстной натуре. Сидя за стареньким мольбертом, Мадлен сосредоточенно рисовала карандашом портрет Питера Блада и заодно размышляла, как же завоевать сердце знаменитого корсара. Девушка увлекалась рисованием с ранних лет. В Париже она брала уроки живописи у нескольких мастеров, которые единодушно отмечали несомненный талант девочки. Приехав на Тортугу, она не только не забросила это занятие, но и, напротив, стала посвящать ему всё своё время. Стены её комнаты были увешаны нежными акварелями и романтическими пастелями в тонких позолоченных рамках, а кабинет отца украшал впечатляющих размеров холст, на котором был изображён поднимающийся из моря черепаший остров в золотых лучах тропического солнца. Именно такая величественная картина запечатлелась в памяти юной мадемуазель д'Ожерон, когда она впервые попала в эти края. Но самой дорогой для художницы работой был написанный маслом триптих, посвящённый городским пейзажам Парижа. Центральная миниатюра изображала отчий дом, в котором Мадлен родилась и прожила всю жизнь вплоть до отъезда к берегам Нового Света, - большой, солидный, с парадным крыльцом, увенчанным треугольным фронтоном, с уютным эркером во втором этаже, с пилястрами и резными каменными гирляндами из фруктов и цветов, обрамляющими фасад. На картине слева шумела весёлая и по-весеннему нарядная набережная Сены, где она так любила гулять вместе с братом, сестрой и родителями. На миниатюре справа убегала вдаль узкая, родная улочка, которую она помнила вплоть до мельчайших подробностей. Вот лавка галантерейщика, дальше пекарня с её бесподобным ароматом свежеиспечённого хлеба, а напротив – бакалейная лавка, в которой мама покупала им самые вкусные на свете сахарные леденцы… Грифель жалобно скрипнул и сломался. Мадлен сердито скомкала очередной неудачный набросок и швырнула его на пол. Нет, не то, совсем не то! Она вздохнула, отложила карандаш и откинулась на спинку стула. Вынув из лифа шёлкового платья серебряную булавку с сапфиром, она принялась любоваться драгоценным камнем, таившим в своей глубине все оттенки лазури. Синий, как ласковое море, как безоблачное небо, как ясные глаза капитана под прямыми чёрными бровями... Перед внутренним взором Мадлен чётко предстал образ её героя, сердце переполнилось щемящим чувством безграничной любви. Она схватила карандаш, следуя за внезапно осенившим её вдохновением. Строгий овал лица… Изящная линия губ… Правильной формы нос, высокий лоб… Ниспадающие на плечи длинные пряди вьющихся тёмных волос... И… глаза… Спокойные, но решительные, невыразимо прекрасные, они смотрят открыто и прямо, с долей мудрости, юмора и тонкой иронии… Мадемуазель д'Ожерон удовлетворённо улыбнулась. Да, теперь это был Питер Блад. Отважный капитан корсарского судна. Талантливый доктор. Её рыцарь. В приподнятом настроении Мадлен вскочила с места, быстро сняла со стены похожую по размеру картину, безжалостно вынула холст и вставила в рамку портрет. Поискав подходящее место, она повесила его над изголовьем кровати рядом с распятием, сама же уселась напротив и принялась созерцать своего возлюбленного. «Как же я люблю вас, мой единственный, мой ненаглядный капитан! – мысленно беседовала она с портретом. – Если бы вы только знали! А если мне взять, да и сказать вам об этом? Что бы вы подумали? Наверное, что я сошла с ума? Да, я действительно схожу от вас с ума, я думаю о вас каждую минуту, днём и ночью, и даже во сне…» Мадлен была так погружена в свои мысли, что не заметила, как дверь тихонько отворилась и в комнату заглянула Амели, держа в руках серебряный поднос, на котором стояли кувшин, стакан и блюдо с фруктами. - Мадемуазель Мадлен, можно войти? – робко спросила горничная. Хозяйка вздрогнула от неожиданности и резко обернулась. - Почему ты не постучалась? – строго спросила она. - Я стучалась, честное слово, - стала оправдываться горничная, - но вы не отвечали. Поэтому я вошла. Простите меня, пожалуйста! Это была совсем молодая, симпатичная девушка лет шестнадцати, не больше. Она всего год работала в губернаторском доме, заменив прежнюю горничную, которая вынуждена была покинуть остров в связи с тяжёлой лихорадкой. Амели была переправлена из Франции по особому поручению месье д'Ожерона, поскольку сёстры ни в коем случае не соглашались на чернокожую служанку. - Что ты хотела? – с прежней суровостью спросила Мадлен. - Я принесла вам лимонад и фрукты. Вы ведь рано встали и ещё не завтракали… - Спасибо, Амели. – отозвалась мадемуазель д'Ожерон уже более дружелюбным тоном. Горничная поставила поднос на стол и взялась за гребень. Мадлен села на мягкий пуф перед трюмо и откинула назад свои длинные, густые волосы. Некоторое время Амели молча причёсывала хозяйку, украдкой рассматривая портрет над кроватью, а затем тихо, медленно проговорила: - Вот если вы послушаете, что я вам скажу, то, обещаю кое-что шепнуть по секрету. Но только если вы не станете ругаться. - Это шантаж? – удивлённо спросила Мадлен, поглядев через зеркало девушке в глаза. - Да, - уверенно ответила та, совершенно не понимая значения незнакомого слова. - Хорошо, говори, - разрешила мадемуазель д'Ожерон. - И вы не будете сердиться, обещаете? - Не буду. - Прошу вас, госпожа, помиритесь с мадемуазель Люсьен! Уж она вся извелась, бедняжка!... - Аа, я так и знала, что ты об этом, - вздохнула Мадлен. - Конечно! А то, кто же за неё попросит, как не я. Зачем вы её так мучаете? И с месье Анри надо помириться. Он тоже который день ходит как в воду опущенный… - Это всё? - Не всё, - упрямо продолжала Амели, ловко укладывая чёрную шелковистую прядь в аккуратную причёску. – Ещё ваш батюшка вчера за ужином справлялся о вас. Вы же не хотите огорчать его?.. - Ну всё, довольно. Я тебя выслушала. Рассказывай свой секрет, - потребовала Мадлен, выдавая своё любопытство. - Да, это не то, чтобы секрет... Так, кое-что про этого вашего господина, - горничная кивнула в сторону портрета. - Ты что-то знаешь о нём? Говори немедленно! - мадемуазель д'Ожерон так встрепенулась, что очередная прядь вырвалась из рук служанки и смешалась с остальными волосами. - Ведь верно, что он плавает на большом красном корабле? – уточнила девушка у хозяйки, заново отделяя прядь. - Конечно, это его корабль. А что с ним? - Сегодня с утра я ходила на базар. Покупала овощи, мясо, муку. Да, вот ещё кусок сыра для ужина… - Ну, скорее же, дальше! – поторопила её Мадлен. - Потом зашла в точильную лавку, ножи-то совсем затупились, вот кухарка и попросила меня… - Давай пропустим твои дела. Расскажи о капитане. - А потом я пошла в рыбную лавку, ну, знаете, ту, что на самой пристани, - как ни в чём не бывало, продолжала горничная. - Амели!!! – взмолилась мадемуазель д'Ожерон. – Ну, не мучай же меня! - Так вот, когда я выходила из лавки, то заметила, что красный корабль разворачивается и выходит в море, а за ним следуют два корабля поменьше. Я ещё немножко постояла и посмотрела на них, больно уж красивое это было зрелище, ну, а потом сразу пошла домой. - Значит, он уплыл… - задумчиво произнесла Мадлен, обращаясь скорее к себе, нежели к служанке. - Уплыл, госпожа, - тихим эхом откликнулась Амели. – Но знаете, что я скажу? Нехорошо благовоспитанной барышне вроде вас волочиться за кавалером. - Что ты имеешь в виду? – снова нахмурила брови мадемуазель д'Ожерон. - Вот возьмите, к примеру, меня. Я сирота. Меня воспитывали не матушка с батюшкой, а монахини в пансионате. Но даже я понимаю, что нельзя никому показывать своих чувств. Вот если бы вы, мадемуазель Мадлен, были мужчиной, тогда дело другое – ухаживайте себе за любимой на здоровье, никто вам и слова не скажет. А так, женская скромность должна быть превыше всего… Мадлен покраснела от гнева и уже готова была вспылить, но неожиданно остановилась. Слова горничной вдруг приобрели в её сознании совсем иной смысл. «Если бы вы были мужчиной…» А что, если… - Амели, - Мадлен решительно перебила излияния служанки, - Ты не знаешь, где находится мадемуазель Люсьен? - Слава Всевышнему! Пресвятая Богородица услышала мои молитвы! – девушка подняла глаза к небу и осенила себя крестом. – Сразу после завтрака мадемуазель Люсьен пошла в сад. Наверное, всё ещё там гуляет. - Поскорее заканчивай причёску. Мне надо с ней повидаться, - голос Мадлен звучал взволнованно, а в глазах уже плескался неукротимый огонь.