Во власти грёз

Следующему дню суждено было стать судьбоносным. Семейство д’Ожерон сидело за обеденным столом, когда в резиденцию пожаловал невзрачного вида человек с сутулыми плечами и обветренным лицом и попросил немедленной аудиенции у губернатора. «По очень важному делу», — шёпотом добавил он. Слуга оставил нетерпеливого посетителя в холле, а сам отправился в столовую. Он деликатно подошёл к месье д’Ожерону и, наклонившись к самому уху, вполголоса передал слова незнакомца. Его превосходительство поспешно вытер рот салфеткой, извинился и вышел из-за стола. Отсутствовал месье д’Ожерон не более четверти часа. Он вернулся радостный и заговорил прямо с порога: — Дорогие мои, — его голос слегка дрожал от волнения, — я счастлив сообщить вам, что венчание месье де Меркёра и Люсьен состоится завтра на рассвете. После этого они проследуют на корабль и с отливом отплывут во Францию вместе с Анри и, разумеется, месье Гуфье. — Завтра? Уже завтра? — удивлённо воскликнула мадемуазель д’Ожерон-младшая. — А как же бал? А свадебный пир? — растроенно спросила Мадлен. — Неужели ничего этого не будет? Да и платье вряд ли готово… — А у меня не все бумаги ещё собраны, — забеспокоился Анри. — Я вынужден поступить так, — мягко, но, вместе с тем, вкрадчиво произнёс месье д’Ожерон, обращаясь ко всем. — Это вопрос безопасности, а она сейчас превыше всего. Я немедленно выезжаю в гавань: повидаюсь с капитаном «Сийнь» и велю готовить судно к отплытию. По пути заеду к мадам Бовари, узнаю про наряд. — Спасибо, папа, — отозвалась Люсьен, зная, что отец делает это ради неё. — Пустяки, — месье д’Ожерон подошёл к младшей дочери, наклонился к ней, поцеловал в макушку, а затем негромко проговорил: — Не сердись на меня за эту спешку, родная. Прошу тебя, поверь, что так нужно. Девушка уловила в его голосе нотки тревоги, которые лучше всяких слов свидетельствовали о том, насколько важно было поступить сейчас именно так, как велит отец. Она привстала со стула и поцеловала его в гладковыбритую щёку. После этого губернатор откланялся и вышел из столовой. — Не волнуйся, любимая, праздник мы устроим уже во Франции, — принялся тем временем утешать девушку Жан-Поль. — Обещаю, что у тебя будет и бал, и пир, и сотни знатных гостей, и лучшее платье. «Только вот моих родных и любимых людей не будет», — с грустью подумала юная невеста, у которой замирало сердце при мысли о неминуемой и такой скорой разлуке. — Можно мне взять с собой Самсона? — спросила она вслух. — Конечно, — ответил вельможа, улыбнувшись. — Странно, я не видела его сегодня. Он не ночевал в спальне… — Я помогу тебе его искать, — вызвалась Мадлен, поднимаясь. — Что ж, а нам тем временем надлежит отправиться собирать саквояжи, — сказал месье Гуфье, обращаясь к оставшимся за столом молодым людям. Пожалуй, он был больше всех обрадован новостью об отъезде, давно мечтая поскорее вернуться в Старый Свет. Сёстры вышли в залитый солнцем сад. Полосатого любимца нигде не было видно, сколько девушки ни звали его, вглядываясь в игру света и тени на извилистых дорожках душистых аллей. Мадлен уже направилась было к дому, как вдруг Люсьен остановилась и неожиданно предложила: — Может быть, мы съездим на наше место? Мне бы так хотелось побывать там… напоследок, — она не сумела заставить себя произнести фразу «в последний раз». — Успеешь ли ты уложить вещи? — обернулась Мадлен к сестре. — Полагаю, да. Многое собрано, остались разные пустяки. — В таком случае, не вижу препятствий, — и старшая сестра подала руку младшей. И вот уже быстрые кони вихрем пронесли их по каменистой тропе, вот уже засверкала впереди золотом и серебром лазурная заводь. Тяжёлые каскады бархата и белая пена юбок и кружевных оборок обрушились на песок, и две красавицы в исподних рубашках скользнули, будто сказочные нимфы, в тёплую прозрачную воду. Здесь можно было хоть на миг позабыть обо всём на свете, словно не поджидала их вскоре горечь расставания, словно жизнь шла своим чередом, привычно и беззаботно, как прежде. Купание освежило и чуть приободрило девушек. Переодевшись в сухое и приподняв пышные юбки, они отправились побродить босыми ногами по мокрому песку, позволяя ласковым волнам игриво касаться ступней. Отойдя на приличное расстояние, сёстры заметили впереди большой серый валун и присели на него, чтобы насладиться последними минутами покоя перед обратной дорогой. Мадлен не отрываясь смотрела на бескрайнюю даль расстилавшегося перед ними моря. Люсьен положила голову сестре на плечо, желая чувствовать её тепло рядом с собой. Она хотела бы поговорить с ней о самом важном и сокровенном, о том, что мучило и томило её, но никак не могла подыскать нужных слов или даже просто понять, каким образом выразить свои чувства. Взор её бесцельно блуждал по выжженной солнцем желтоватой листве росшего неподалёку чахлого кустарника, пока не наткнулся на голубого мотылька, запутавшегося в паутине. Мотылёк отчаянно пытался вырваться из плена липких нитей, но силы его крыльев не доставало для последнего решающего рывка. Паук же, привлечённый колебанием прозрачной ловушки, уже спешил к беззащитной жертве, и длинные лапы его подрагивали от нетерпения. Люсьен подняла голову и легко соскочила с нагретого камня. — Куда ты? — окликнула её Мадлен. Девушка не ответила. Она бесстрашно протянула руку и осторожно вызволила пленника, нечаянно разорвав при этом коварное кружево паутины. — Прости, что оставила тебя без обеда и испортила твой дом, — вежливо обратилась Люсьен к пауку. Тот был, очевидно, ошарашен таким вмешательством: повиснув на обрывках сети, он и не думал удирать в укрытие, а лишь, подобно черепахе, спрятал ноги под толстое чёрное тело с нарисованным на нём белым крестом. — Фу, какая гадость! — с отвращением воскликнула Мадлен, разглядев, что делает младшая сестра. Впрочем, та была слишком поглощена своим занятием, чтобы отреагировать на это замечание: с помощью тонкой соломинки она сосредоточенно счищала с мотылька остатки паутины. — Вот так! — Люсьен внимательно оглядела бывшего узника, которого бережно держала двумя пальцами за сложенные крылья, чтобы тот не бился во время процедуры. — Ты свободна. Лети и впредь не попадайся в лапы к охотнику! — Она разжала пальцы, и мотылёк выпорхнул из её руки, слившись с синевой неба. Мадлен вздохнула. Сестра с детства любила всю эту многоногую нечисть, спасала жуков и мух из кадок с дождевой водой, относила в землю червяков, случайно оказавшихся на мостовой, не давала брату давить муравьёв и пауков… — Почему ты сказала «свободна», а не «свободен»? — спросила старшая сестра, дабы отвлечься от не слишком приятных воспоминаний. — Не знаю… Само вышло. Наверное, я вообразила, будто это была бедная девушка, которую пленил злодей… Ох, ну и ветер! Люсьен не успела подхватить шляпу, которую сильный порыв отнёс на добрый десяток шагов от того места, где они отдыхали, и ей пришлось бежать за ней следом. Ветер и в самом деле разыгрался не на шутку. Море мгновенно утратило свою приветливую сине-зелёную расцветку, приняв угрожающий свинцово-серый оттенок и вздыбившись высокими волнами с белыми гребнями. Сёстры д’Ожерон поспешили вернуться к привязанным под сенью деревьев лошадям, которые обрадованно заржали, увидев хозяек. — Похоже, будет дождь, — проговорила Мадлен, усаживаясь в седло. Люсьен, которая угощала лошадок сахаром, успокаивающе гладя их по бархатистым мордам, подняла голову: на небе не было ни облачка, лишь беспокойные чайки с пронзительными криками носились в вышине. Она пожала плечами и сказала: — Дождь — это ничего. Лишь бы не шторм. И она снова с грустью вспомнила, что завтра ей предстоит дальнее путешествие. Девушка вздохнула и, стряхнув с ладоней крошки сахара, ловко забралась в высокое седло. — Что ж, пора ехать домой, — невесело проговорила Люсьен, берясь за поводья. *** — Пожалуйста входите, не заперто! — громко крикнула Луиза Бовари, отрывая уставшие, красные глаза от своей работы. Дверь мастерской тихонько скрипнула и отворилась, пропуская посетителя. Мадам Бовари поднялась навстречу элегантному мужчине в дорогом жюстокоре из светло-коричневой тафты в оливковую полоску. — Боже мой, месье д’Ожерон! — ахнула женщина. — Вы ли это? Губернатор вежливо склонился над рукой модистки, чем привёл её в ещё большее смущение. — Позвольте предложить вам чашечку кофе? — любезно спросила она. — Благодарю вас, мадам, как-нибудь в другой раз. Я зашёл к вам по делу. — Вас интересует платье мадемуазель д’Ожерон? — сразу догадалась модистка. — Я занимаюсь им вот уже двое суток подряд, почти не смыкая глаз по ночам. Правда, мадемуазель не назвала мне дату, но… — Платье нужно будет закончить к четырём часам утра. За ним придёт посыльный. Увы, это самое большее время, которое я могу вам дать. Мадам Бовари в отчаянии всплеснула руками: — Но я не успею расшить жемчугом корсаж… — Ничего страшного, я уверен, что оно и без того будет великолепным. Насчёт оплаты не волнуйтесь, я заплачу двойную цену за ваши бессонные ночи. — Дело не в деньгах, месье д’Ожерон. Ведь я обещала мадемуазель… — Она не станет на вас обижаться, даю слово. Малейшая задержка пойдёт Люсьен во вред, а я верю, что вы желаете ей только добра. — Конечно, конечно, — заверила мадам Бовари, кивая. — Тогда я украшу лиф кружевами, это значительно быстрее. — Благодарю вас, мадам! — д’Ожерон облегчённо вздохнул. Он вынул небольшой кожаный мешочек и протянул его женщине. — Возьмите это и ни о чём не переживайте. Главное, чтобы всё было готово в назначенный час. Луиза приняла мешочек из рук губернатора и присела в низком реверансе. Когда его превосходительство покинул мастерскую, она высыпала на стол горку крупных золотых монет и, поморгав несколько секунд от изумления, поспешила спрятать их в стоявший в соседней комнате резной сундук, после чего вернулась обратно и с новыми силами принялась за работу. Дальнейший путь месье д’Ожерона лежал в Кайонскую бухту, где среди пиратских посудин различного калибра стоял на якоре ярко-жёлтый французский фрегат «Сийнь». Солдаты форта быстро доставили его превосходительство на борт в лёгкой лодке, которая проворно скользила по спокойной изумрудной поверхности моря. Капитан судна, месье Жерарден, приветствовал губернатора со всеми полагающимися почестями. Не желая показаться невежливым, месье д’Ожерон принял приглашение хозяина выпить по стакану вина и отправился вслед за ним в кают-компанию, обставленную довольно просто, но с несомненным вкусом. Когда чернокожий слуга наполнил бокалы рубиновым вином и удалился, месье д’Ожерон, пригубив благородного напитка, приступил к изложению своего дела. — Капитан Жерарден, у меня для вас хорошие новости, — проговорил он, ставя бокал на стол. — Вы можете выйти в море завтра с отливом. — Лучшей новости и придумать сложно! — воскликнул француз, расплываясь в улыбке. — Прошу прощения, что сообщаю вам об этом столь внезапно. Надеюсь, вы сумеете вовремя подготовить корабль к отплытию? — Ну что вы, я готов поднять якорь в любой момент. — А команда? — Почти все находятся на борту. Моим людям строго запрещено без необходимости сходить на берег во избежание разных… неприятных инцидентов. Вы же понимаете местные… особенности. Губернатор усмехнулся. Он-то наверняка понимал их лучше других. — Тот, кто отлучается, — продолжал капитан, — обязан докладывать старшему помощнику, куда и зачем отправляется, а по возвращении давать подробный отчёт о своём пребывании на берегу. — Что ж, весьма предусмотрительно, — похвалил д’Ожерон. — Безопасность превыше всего. Они выпили ещё вина. — К слову, о том, что касается безопасности. Есть несколько советов, которым я настоятельно попрошу вас следовать, — сказал губернатор, переходя к самой важной части беседы, ради которой ему пришлось самолично ехать на встречу с капитаном. — Завтра вы должны отплыть как можно тише и скорее, едва только все участники путешествия поднимутся на борт. Никаких прощальных салютов или обменов сигналами с фортом. После того, как вы покинете Тортугу, вам надлежит внимательно наблюдать за горизонтом и не подпускать близко ни одно судно, под каким бы флагом оно ни шло. Будьте предельно бдительны и осторожны. Капитан нахмурил брови: — Воля ваша, но что-то не нравится мне эта таинственность… Месье д’Ожерон покачал головой: — Ровным счётом никакой таинственности. Все меры предосторожности легко объясняются присутствием двух новых пассажиров у вас на борту: моего сына Анри и дочери Люсьен. Люсьен де Меркёр. — и он многозначительно замолчал. Капитан не сразу уразумел смысл, заключённый в последних словах губернатора. Когда же он всё понял, изумление отразилось на его лице. — О, так значит… — Да. Я должен был вам сказать. — Разумеется… Значит, нам угрожает какая-то опасность? — Надеюсь, что нет, — проговорил губернатор. — Но вы должны быть настороже. Мою дочь могут похитить. Шанс невелик, но реален. Прошу вас, приложите все усилия к тому, чтобы он не осуществился. — Клянусь честью, я сделаю всё, что от меня зависит, — пообещал капитан Жерарден. — Я верю вам, — отозвался его собеседник. — Да, кстати, вот плата за проезд моих детей, — и он передал французу такой же кожаный мешочек, какой недавно оставил в мастерской мадам Бовари. — Вы очень любезны, месье д’Ожерон, — обрадованно сказал капитан, принимая деньги. Допив вино, они поднялись из-за стола. Губернатору ещё предстояло побывать у коменданта форта, чтобы передать тому соответствующие распоряжения. Когда они вышли на палубу, в лицо им ударил резкий порыв шквального ветра. — А погодка-то, похоже, меняется, — заметил французский капитан, поморщившись. — Вы должны отплыть завтра несмотря ни на какую погоду, — с убеждением сказал месье д’Ожерон. — Как скажете, господин губернатор, — повёл плечами капитан. — Только вот шторм, может статься, будет пострашнее ваших призрачных похитителей… — Надеюсь, что всё обойдётся, — проговорил месье д’Ожерон, вглядываясь в безоблачное синее небо, не внушающее опасений простому обывателю, но вселяющее несомненную тревогу в душу бывалого моряка. Теперь счёт шёл на часы, и он это понимал так же хорошо, как и стоявший рядом капитан Жерарден. Только бы успеть! Ах, только бы успеть!.. *** День подходил к концу. Больное, исступлённое солнце валилось за горизонт, ветер с воем гнул и ломал ветви деревьев, не ослабевая ни на минуту, на западе появились рваные серые тучи, превратившие закат в багровое зарево небесного пожара. Люсьен как ни уговаривала себя не поддаваться дурным предчувствиям, как ни старалась отвлечься последними сборами, не могла полностью избавиться от тяжести, камнем лежавшей на сердце. Более всего девушку угнетало то, что Самсон так и не объявился, пропустив вечернюю трапезу, чего за ним прежде никогда не водилось. Несколько минут назад будуар покинула горничная, чуть не затопившая Люсьен потоками горючих слёз. Она приходила, чтобы помочь хозяйке принять ванну и сделать ей причёску, которая всегда отнимала уйму времени, а потому, нечего было и думать о том, чтобы заниматься ею поутру. Бедная горничная была чуть жива от горя, тяжело переживая грядущую разлуку с молодой госпожой, которую успела полюбить всей душой. - Можно к тебе? - Люсьен тихонько вошла в комнату сестры и притворила за собою дверь. Она была не похожа сама на себя: печальная, с поникшими плечами, потухшим взглядом. Мадлен лишь всплеснула руками при виде девушки. - Милая, что с тобой? Ты нездорова? - она обняла младшую сестру и усадила на кровать. Обе забрались с ногами на широкое, мягкое ложе и уютно устроились друг напротив друга, совсем как в детстве, когда тайно собирались поздним вечером, чтобы поделиться своими секретами. - Мне очень грустно, Мадлен, - проговорила Люсьен, и губы её задрожали. - Завтра я уезжаю, а ты остаёшься здесь... Вдруг мы больше никогда не увидимся... Голос девушки сорвался, и она заплакала, уткнувшись лицом в свои колени. - Ну что ты, милая! Не говори так! Мы обязательно встретимся, и очень-очень скоро! - Мадлен говорила бодрым голосом, чтобы успокоить сестру, однако на душе у неё было так безрадостно, что она и сама едва сдерживала слёзы. Плакать, однако, она не хотела, чтобы ещё больше не расстраивать Люсьен накануне свадьбы, поэтому продолжала говорить первое, что приходило ей в голову: - Подумай, милая, теперь у тебя начнётся совсем новая жизнь, ты наконец-то вернёшься во Францию, ведь ты так мечтала об этом. Вы с супругом поселитесь в большом, красивом доме, будете ходить на балы, приёмы, праздники. Может, тебя даже представят ко двору. Заведёшь себе кучу задорных, молоденьких подружек-веселушек, с которыми тебе не будет скучно. А потом у тебя пойдут детки, и я стану тётушкой Мадлен, а наш папа - дедушкой Бертраном... Ну вот, ты уже улыбаешься, дружочек, вот и славно... - Мадлен, ты - моя лучшая подруга, и других мне не нужно, - выговорила Люсьен, вытирая слёзы и порывисто всхлипывая. - Одно не мешает другому, - возразила старшая сестра. - Ты ведь совсем ещё не видела жизни, Лу. Ты даже не представляешь, насколько велик и разнообразен мир. Перед тобою наконец откроются все двери, все пути. - А как же ты? - Возможно, я тоже приеду к тебе, - не совсем уверенно сказала Мадлен, будто и сама понимала, что это вряд ли произойдёт. - Как только Анри вернётся на Тортугу, я постараюсь приехать. А пока я не могу оставить отца одного, ему и так нелегко. Хотя, он безусловно счастлив за тебя, милая. Такие многообещающие молодые люди как Жан-Поль редко встречаются в наших краях. Скажи, ты сама-то рада, что нашла себе достойного жениха? - Мадлен внимательно посмотрела на сестру. Та ответила ей грустным взглядом. - Наверное, рада... - протянула девушка. - Он очень добрый и порядочный человек. Но... Мадлен, я совсем не люблю его! - она вдруг осознала, что это было именно то, в чём она так и не смогла признаться на берегу - ни сестре, ни самой себе. - Ничего, милая, полюбишь. У вас было слишком мало времени, чтобы узнать друг друга... - Время тут ни при чём, - нетерпеливо перебила Люсьен. - Вот признайся честно, сколько времени тебе потребовалось, чтобы полюбить капитана Блада? Мадлен слегка вздрогнула, услышав сокровенное имя. Затем заставила себя ответить: - Нисколько. Это произошло в одно единственное мгновение. - Вот! А Левасёр? Я знаю, ты не желаешь о нём говорить, но всё же ответь, как быстро ты в него влюбилась? - Сразу, как увидела. - Что же тогда происходит со мной, Мадлен? - Люсьен снова готова была заплакать, но взяла себя в руки. - Почему я никого не могу полюбить? Наверное, я чёрствая и бесчувственная. - Это совсем не так, родная! - снова принялась утешать её сестра. - Просто у каждого своя судьба. Вот я бы многое отдала, чтобы не быть такой влюбчивой, но уж такая я, видно, уродилась, такое у меня глупое сердце... - Как бы я мечтала чувствовать то же, что и ты, - вздохнула Люсьен. - Любить мужчину всей душой, думать о нём, ждать звука его шагов... Я всегда чуточку завидовала тебе, Мадлен, - призналась девушка. - У тебя в жизни были такие удивительные приключения. Тебя даже похищал злодей, а потом благородный герой спасал из плена... - Глупенькая! - рассмеялась старшая сестра. - Что ж в этом хорошего? - Это очень романтично! - Упаси тебя Бог от такой романтики! - покачала головой Мадлен, вновь становясь серьёзной. - Пусть твоё счастье будет спокойным. - Счастье... А где же оно, это счастье? Вот у меня, казалось бы, всё есть, а я не чувствую себя счастливой... - Я верю, что твоё счастье очень-очень близко, родная! - Мадлен привлекла сестру к себе, крепко прижав к груди. Они посидели молча, не в силах разлучиться. - Разреши мне сегодня остаться у тебя, - робко попросила Люсьен. - Я буду этому безмерно рада, милая, - искренне ответила та. Вместе можно было не бояться одиночества, не прислушиваться к шорохам в тёмном доме, не вздрагивать от жуткого завывания ветра за окном, не считать томительные часы до рассвета. Девушки удобно расположились на высоких подушках так, чтобы не испортить красивые, сложные причёски, умело сделанные горничной, задули свечи и постепенно задремали. Сёстры уже крепко спали, когда в неплотно прикрытую дверь скользнул полосатый беглец, который ловко запрыгнул на перину и улёгся в ногах у хозяйки, прикрыв нос пушистым хвостом. *** Серое, бессолнечное утро подкралось незаметно. Сплошная свинцовая туча повисла низко над землёй, будто стремясь придавить и расплющить всё живое своим толстым, дымным брюхом. Ветер, однако, улёгся совершенно: воздух был недвижим и душен, но чувствовался в нём отнюдь не покой, а мрачное предгрозовое затишье. Около половины шестого утра маленькая процессия двинулась в сторону церкви на вершине холма*. Впереди шёл губернатор рука об руку с Люсьен. Юная и трогательно-красивая невеста, наряженная в розовое подвенечное платье, богато отделанное шитьём и кружевами, с трудом осознавала реальность происходящего. Девушка ступала медленно, словно во сне, повинуясь лишь уверенному шагу отца, увлекавшего её вперёд, навстречу новой жизни. За ними следовала Мадлен, крепко прижимающая к себе вернувшегося к всеобщей радости кота. Погрузив пальцы в мягкую, тёплую шерсть, она старалась не думать ни о скором расставании, ни о настойчиво приходящем на ум злом поверье, которое сулило венец безбрачия старшей сестре, если младшая выйдет замуж прежде неё. Замыкал шествие серьёзный и сосредоточенный Анри, бережно нёсший семейные венчальные иконы. Ни весёлого оркестра, ни песен, ни шумной толпы гостей с пёстрыми лентами в руках... Нет, совсем не такой должна была быть свадьба дочери губернатора!.. Они шли и шли, медленно поднимаясь в гору. "Как на Голгофу", - невольно подумалось Люсьен. Ей было нехорошо. Нывший с вечера висок разболелся окончательно, и когда впереди стал, наконец, отчётливо виден строгий силуэт храма, голову её начала разрывать сильнейшая мигрень, от которой мутились мысли и темнело в глазах. В сознание девушки проникали лишь разрозненные обрывки впечатлений, которые то и дело застилал туман боли. Запомнилось ей немногое: зябкая прохлада большого полутёмного зала, звучный голос священника, надёжная рука отца, счастливая улыбка жениха... Выстояв бесконечную, как ей показалось, службу, Люсьен пришлось собрать последние силы, чтобы утвердительно ответить на вопрос пастора, берёт ли она в мужья Жан-Поля де ла Круа де Меркёра. "Беру..." Провал в черноту. Холодное кольцо скользнуло на палец... Провал... Неприятный металлический звук достиг её слуха. Боже, это она уронила кольцо Жан-Поля! Дурная примета!.. А затем мир качнулся и окончательно погрузился во тьму. Люсьен пришла в себя от резкого запаха нюхательной соли и обнаружила, что лежит на каменном полу, а вокруг стоят родные с обеспокоенными лицами. Мадлен обтирала сестре лицо смоченным в холодной воде носовым платком, Анри обмахивал её своей шляпой, Жан-Поль держал за руку. - Слава Богу, очнулась! - услышала она голос отца. Заботливые руки помогли девушке подняться, поддерживая и оберегая. Отец Бенуа** поскорее закончил обряд, объявив вставших на колени молодых людей мужем и женой, после чего все вышли на свежий воздух. Никто не встречал их на ступенях церкви, не приветствовал радостными криками. Не было ни лепестков роз, ни снопа колосьев, ни арки из вытянутых вверх рук, под которыми нужно пройти жениху и невесте, чтобы жить долго и счастливо. Безмолвие и блеклый свет нерождённой зари были единственными гостями, пожаловавшими на эту странную свадьбу. Чтобы добраться до гавани, взяли лошадей. Ехали налегке: дорожные сундуки и саквояжи были отправлены на борт ещё с вечера. На протяжении всего пути никто не проронил ни слова, слишком тяжело было у каждого на душе. В Кайоне им стали то и дело попадаться прохожие, которые останавливались и подолгу смотрели вслед необычной кавалькаде. Доехав до мола, все спешились. Это был финал. Больше не оставалось возможности ни отменить, ни отсрочить прощание. Последовали слёзные объятия и рваные поцелуи, перемежённые клятвами, обещаниями и добрыми напутствиями... - Что это? - вдруг воскликнул месье Гуфье, менее других переживавший горечь последних минут, а потому имевший возможность осмотреться вокруг. - Наш корабль! Поглядите! Все посмотрели туда, куда указывал пожилой секретарь, и ахнули. Высокие мачты были охвачены ярким голубоватым сиянием, зловеще мерцающим на фоне пасмурного неба. - Огни святого Эльма! - изумлённо проговорил Бертран д'Ожерон. - Нечасто увидишь их... Добрый знак, как говорят моряки. Он в последний раз крепко прижал к груди дрожащую, рыдающую Люсьен, державшую на руках кота, и прошептал ей на ухо: "Не плачь, родная! Это к счастью, доченька, к счастью!" *** Мадлен долго стояла на пристани, грустно провожая слезящимися глазами уходящий вдаль фрегат. На горизонте уже вовсю полыхали зарницы, однако грома пока не было слышно. Рядом с девушкой стоял такой же печальный отец, внезапно показавшийся ей несчастным ссутуленным стариком. - Пойдём, папа? - тихо сказала Мадлен, мягко беря отца под руку. - Кажется, скоро начнётся гроза. Тот молча кивнул, глубоко вздохнул и отвернулся от "Сийня", ставшего теперь размером с детскую игрушку. Его светло-голубые глаза утратили былой задор и стали похожи на вылинявшие после дождя лепестки незабудок. - Ничего, ничего, - проговорил он, успокаивая не то старшую дочь, не то самого себя. - Это к счастью, к счастью. - Да, всё будет хорошо, папа, - согласилась Мадлен, бросая последний взгляд на гавань и стоявшие на якоре парусники. На миг у неё промелькнула мысль о красном корабле, но девушка решительно отогнала её от себя: тот стоял на рейде Бастера, и она прекрасно знала об этом. Да и до того ли ей было в этот нелёгкий час? Вот если бы кто-нибудь поддержал её сейчас... Но это были лишь не к месту возникшие мечты. А пока, ей самой придётся служить поддержкой и опорой отцу. Мадлен твёрдо решила не позволять ему долго печалиться, слишком живо было в её памяти воспоминание о том, что случилось с ним после смерти матери... - А у меня есть план, - как можно веселее проговорила мадемуазель д'Ожерон. - Давай сейчас выпьем по чашечке кофе с круассанами и я поиграю для тебя на клавесине. А затем мы поднимемся наверх и я покажу тебе свои новые работы, ты ведь давно не заходил ко мне. А вечером после ужина мы можем взять какую-нибудь хорошую книгу и почитать вслух. Губернатор удивлённо посмотрел на дочь. - Ты никогда ничего не успеваешь делать для души, папа, - ответила Мадлен на его вопросительный взгляд, - так позволь мне сделать для тебя что-то приятное. И, кстати, ты ещё должен рассказать мне, что за огни такие сияли над кораблём. Я с детства люблю, когда ты объясняешь разные непонятные явления. Его превосходительство, казалось, некоторое время колебался, а потом тепло улыбнулся, обнял девушку и поцеловал её в нежную персиковую щёку в знак согласия. __________________ * По традиции, в церковь положено было отправляться пешком, даже если та находилась за несколько километров от дома. ** В третий раз вынуждена менять имя священника, поскольку, наконец, встретила его в каноне. Раньше как-то не обращала внимания на эту деталь. Дилемма решилась в пользу книжного имени, но по-настоящему кюре во времена губернаторства д'Ожерона всё-таки звали отцом Марком.