***
Дина госпитализировали. Он был рад, что не был один в тот день. Дин снимает верхнюю одежду, обувь, ложится на койку и смотрит на приветливое лицо рядом стоящего врача. Этот человек займет место в его памяти. Врачи разговаривают с ним и Дин не чувствует себя ненормальным. Он будет благодарен за это. Он узнает, что его проблема на генетическом уровне. Это не испугало, наоборот, слышать ответы на вопросы оказалось приятным. Винчестер признает, что всегда пытался доказать себе, что он красив, что его хотят и его влияние на людей не стало меньше, ведь ему важно убедиться в этом. Сближаясь с кем-то, Дин стремился доказать, что ему не «слабо». Этот страх был глубоко скрытым внутри. Каждый раз получая удовлетворение хотелось удвоить, утроить его, а затем вернуть и сделать так, чтобы оно продлилось как можно дольше. С каждым разом требовалось больше и не имея сил достичь его, внутри разрасталось отчаяние. «Ритуалы» перед близостью призывали усилить желание и дать насытиться тем чувством эйфории, за которым так отчаянно гонишься, однако и этого становится недостаточно. Ты начинаешь бояться себя, ведь хочется иметь хоть какой-то контроль над жизнью и верить, что можно остановиться в любой момент и бросить. Этот самообман служил спасательным кругом для Дина и теперь в нем пробоина. Через множество трещин просачивались те решения проблем, от которых становилось больно. Быстрая диагностика нервной системы и внутренних органов позволили перейти к детоксикации. Внутривенное вливание физрастворов восстанавливали обезвоженный организм. Адсорбенты выводили алкоголь и устраняли последствия интоксикации. Дин спрашивал об этих вещах, интересовался, думая, что делает это только из побуждений недоверия и, с каждым разом чувствуя все большую тревожность и злость, в нем загорался протест. На языке крутилось так много проклятий в сторону тех, кто убедил его решиться на это. Дин начал верить, что не хочет здесь находиться. Ему больно и все вокруг только и делали, что напоминали, намекали, подбивали к навязчивым мыслям и поступкам. Без того шаткий сон сбился окончательно. Антидепрессанты и легкие седативные помогали решить эту проблему, однако Дин продолжал искать виноватых, ведь в такие моменты кажется, что от этого становится чуточку легче. Внутри сидела готовность переспать к кем угодно. Флиртуя с медсестрами и теми пациентами, с которыми приводилось сталкиваться в коридоре, ему казалось, что все вокруг только и делают, что дразнят его. Дин понимал, что осознанно принесет в жертву все, что от него потребуется, лишь бы получить удовлетворение собственным потребностям. От этого становится страшно, но от этого намерения не становятся слабее. Когда врачи заводят медицинскую карту и вписывают ленты нескончаемого текста, Дин смотрит только на то, что по сути своей нестерпимо смердело. «Компульсивное расстройство сексуального поведения». Звучит так, будто на этом клочке бумаги выписывают не диагнозы, а смертный приговор. Неужели было правильным решением позволить ему взглянуть на это? Винчестер не был уверен, что был готов встретиться с такой устрашающей формулировкой того, что с ним происходит в последний год. Теперь абсолютно все казалось не лучшим решением для него, однако удержать эту мысль надолго не удается, ведь следующая скачет шустрее предыдущей. Глаза опускаются на небольшую грудь медсестры, что протянула руку к его тарелке с кусочками не дожеванной моркови. Та замечает совсем не двусмысленный взгляд и тут же смущенно отстраняется. На гладких щеках выступает румянец, но брови неодобрительно свились к переносице. Дин получил от этого удовольствие. Уголки губ поползли вверх. Он знает, что она новенькая и только поэтому реагирует так. Еще он знает, что пройдет некоторое время и ему будет не дождаться от нее хоть какой-то реакции. Это бесило больше всего. С каждым днем, пока в его организме становилось все меньше и меньше токсинов, с каждой новой тарелкой каши, прогулки на свежем воздухе, очередного стакана воды и прочего, прочего, прочего, Дин думает только о том, чтобы переспать с кем-то. В своих фантазиях он все чаще возвращается в тот мотельный номер. И первым человеком, который вытянул его оттуда, стал Кевин. Первые десять дней Дин разделял палату с восемнадцатилетним парнем. По непонятным причинам все звали его Кевином, хотя как выяснилось позже, его настоящим именем было «Томас». Дин так и не спросил почему так случилось. А если честно, его это мало волновало. Кевину только недавно стукнуло восемнадцать. Совсем молодой, тихий, со стороны могло показаться, что он вовсе не нуждается в общении. Кевин был красивым парнем, чем-то походил на Сэма. Кончики русых волос касались лопаток, светлые, чуть печальные глаза смотрели задумчиво. Он вечно сидел на подоконнике и ел нескончаемое количество зеленых яблок. На аккуратно застеленной кровати лежали недочитанные книги, за которые тот брался только в особенно тихие вечера. Дин не думал, что так получится, но они сблизились. Иногда так случается, ты встречаешь человека и ловишь себя на мысли, что не будешь с ним общаться ближе обычных приветствий и пожеланий хорошего вечера, однако по необъяснимым причинам вы находите так много общего, что нескольких минут в коридоре становится недостаточно. Кевин был именно тем человеком, который умеет слушать. Дин не помнит, как так вышло, но в какой-то момент он начал изливать душу этому тихому парню, который совершенно неожиданным образом стал его другом. В начале было чуть неловко, ведь в основном говорил только Дин. Может в любой другой ситуации его бы это смутило, но от этих монологов на душе становилось легче. В ту первую неделю Дин еще не ходил на реабилитационные встречи с другими пациентами. По правде сказать, он относился к этому немного скептически. Не то, чтобы совсем высмеивал саму идею, скорее не верил, что это может помочь. В больнице Кевин стал его первым человеком, с которым сложились такие особенные отношения. Дину было бы сложно их описать, он сам не до конца разбирался в своих чувствах, но очень старался ничего не испортить. — У тебя в ящике лежит еще дюжина абрикоса, но ты их не ешь. Они же просто сгниют там, — Дин сидел на кровати, облокотившись на прохладную стену. Их палата была небольшой, с высокими потолками и громадным окном. В старых зданиях вечно делали окна настолько огромными, что при генеральной уборке на подоконник приходилось подставлять табурет. — Я угощу ними тебя или кого-то другого. Желающих будет даже больше этой дюжины, — Кевин сидел на своем привычном месте. Он редко отвечал взглядом, но от этого не было чувства непричастности к разговору. У него всегда выходило поставить свою речь и интонацию так, что про такие мелочи моментально забываешь. — Лучше расскажи как прошел твой день, мы ни разу не пересеклись за сегодня, — с наслаждением неторопливо жует. Дин думает о пейзаже, на который тот неустанно смотрит каждый день. Вид за окном не меняется, если не считать дни, когда опадают листья или сыпется снег. — Тебе не надоело смотреть только на этот пейзаж? Кевин удивленно улыбается и оглядывается. — Повсюду так много окон, но я еще ни разу не видел, чтобы ты выбрал другое. — У меня есть и другие места, которые я люблю всем сердцем. Этот вид не так давно спас мою жизнь. Я чувствую благодарность за это, — Кевин с блаженством выдыхает. — Я начал пить в четырнадцать, в шестнадцать получил передозировку, в семнадцать пытался покончить с собой, но в самый решающий момент стало слишком страшно и я не смог, — он говорил спокойно, но в голосе дрогнула грусть. — Оказавшись в реабилитационном центре на принудительном лечении я был настолько слеп, Дин, в своей жизни мне ни разу не приходило в голову поднять глаза выше горлышка бутылки и крышки унитаза. Вся эта красота была вокруг меня, но я даже не подозревал об этом. Когда я впервые по-настоящему увидел солнце, я сидел на этом подоконнике, весь мокрый от пота, мое тело дрожало и мне было так плохо. Я обнял себя и положил голову на согнутые колени. Тогда мое дыхание сжалось, как лопнувший шар. Я смотрел на этот выжигающий свет и из глаз текли слезы. А когда я взглянул на небо и зелень травы, услышал шум ветра и клич птиц, я заплакал еще сильнее. Я рыдал на этом подоконнике от того, что впервые в жизни почувствовал причастность к этому миру. Меня не отвергли и не сделали больно, мне просто дали второй шанс тогда, когда я стал готов к этому, — Кевин на мгновение замолкает и вытирает мокрые глаза об рукава кофты. — Я смотрю на этот пейзаж потому, что чувствую голод к жизни. Мне не хватает времени, чтобы насытиться ею. Каждый день я гуляю и дышу полной грудью от того, что пытаюсь наверстать то упущенное время. Дин чувствовал, что понимает о чем тогда говорил Кевин. Он часто вспоминал их разговор. После этого стало труднее не задумываться об этом. Эти размышления переставали быть хаотичными, они будто позволяли успеть себя прочитать. И в памяти оставалось все больше произошедших диалогов. — Я начал читать книгу, — в один из вечеров Дин сидел на краю кровати и чувствовал себя немного лучше обычного. — Китайский автор Цянь Чжуншу «Осажденная крепость». Ты советовал начать читать что-то. — Не слышал о такой книге. — Я пока не смогу рассказать о чем она, но мне вроде нравится, — Дин встает и начинает мерить комнату шагами. Он заметил, что когда начинает ходить взад вперед при этом разговаривая о чем-то, становится легче удержать внимание от ненужных мыслей. — Описание интересное, если я смогу читать немного быстрее, то может в ближайшие дни расскажу о своих впечатлениях, — Винчестер жестикулирует и всячески чешет затылок. Он не уверен, что сможет дочитать книгу до конца, но внутри появляется неожиданная радость. Этого чувства не было настолько давно, что Дин теряется и не знает как с этим справляться. — Хорошо, — Кевин улыбается и закрывает глаза. Он уже лежал в постели и сперва Дин также замолкает. В такие моменты подкрадывается необъяснимая тоска. Только она легче, даже приятна, в ней хочется понежиться как под теплым пледом. — Каждый вечер я сдерживаюсь, чтобы не сорваться. Я не знаю куда себя деть. День закончился, я потратил все силы, чтобы отвлекать и чем-то занимать себя, а потом, когда ложусь в кровать и смотрю в потолок, в голове становится слишком тесно. У меня такое чувство, будто я под твоей ответственностью и если сорвусь, то каким-то образом подвиду тебя. — Ты нуждаешься в стабильности, поэтому тебя тянет ко мне. Я — то душевное состояние, которого тебе не хватает. — Мне кажется я не справлюсь, — в ответ признается Винчестер и с долей облегчения вздыхает. Произнести эти слова вслух — равносильно временно снять ответственность и ту настойчивость, что не дает опустить руки. — Я так не думаю, Дин. Ты начал разговаривать со мной, на самом деле это не так просто, как может показаться. — Мне никогда не казалось, что копаться в своем «грязном белье» легко. Сегодня был последний день курса детоксикации и уже завтра я пойду на первую встречу с группой, познакомлюсь с человеком, который, как мне сказали, будет помогать мне справляться. Завтра будет возможность начать путь к тому, чего я вроде как хочу. — Вроде как? — по голосу стало ясно, что Кевин хмурится. Дин откидывает одеяло и садится за небольшой стол, что стоял у окна. Отсюда можно было наблюдать за звездным небом и серым месяцем. Кровать рядом скрипнула, Кевин поднялся и присел на краешек подоконника. Теперь они могли взглянуть друг на друга и вся обстановка заставила сердце забиться чаще. Волнение выдавало себя с головой и Дин знал об этом. — Такие люди как я не способны считывать свои и чужие эмоции, от чего перестают верить в свою человечность. Мы используем других только из целей погасить потребность. Чистый эгоизм. Но когда рядом оказался один человек, когда он признался в своей любви и продолжал быть со мной не смотря ни на что, я не поверил этому. Когда я впервые поцеловал его, это было неожиданностью даже для меня. Когда я отвечал на его поцелуи во мне горело то, в чем я не уверен до сих пор. Я боюсь сделать ему больно тем, что когда выйду отсюда, не сумею дать чего он заслуживает. Я часто думаю о том, чтобы моя болезнь не исчезла и мы смогли бы быть счастливы, по-своему счастливы, — Дин чувствует, что успокаивается. Он волнуется говоря о таких вещах, но одновременно испытывает облегчение от возможности с кем-то поделиться этим. — Если я разобью ему сердце, то не смогу с этим жить. — Ты не сумеешь сделать его счастливым живя так, как это было до реабилитации, Дин. Ты уже боишься фальшивости своих чувств. Ты бы продолжал делать больно даже если бы очень сильно этого не хотел, — Кевин складывает руки на груди и склоняет голову набок. Его губы медленно растягиваются в теплой улыбке. — И если ты говоришь о нем так, то точно любишь. То, что ты здесь, говорит только о том, что ты пытаешься позаботиться о себе и своих близких. Ты мучил себя за свою жестокость, но своим холодом пытался их защитить. — Но все же, если я выйду отсюда и пойму, что не люблю его так, как это было раньше? Кевин вздыхает и встречается с Дином глазами. Свет от настольной лампы кидал на его лицо угловатые тени. Это делало чужие черты только печальнее. — За все есть своя цена. Я думаю вам придется смириться с этим.***
Первые десять суток Дин отказывался встречаться с семьей. Ему не хотелось, чтобы они видели его таким разбитым, не хотелось, чтобы Сэм увидел его таким. Ему было бы тяжело вновь расстраивать брата и несмотря на то, что не было и дня, чтобы он не подумал о Сэмми, ему хотелось дать им обоим больше времени. Дину было страшно сказать что-то лишнее, потому что бывали времена, когда единственное, чего хотелось, это сорваться на крик. После разговоров с Кевином Винчестер стал чаще проводить время на улице. Он садился на скрытую в тени скамейку и подолгу просто дышал, рассматривал окружающую его природу, читал или кормил синичек семечками с ладони. Там редко кто появлялся, на территории больницы было достаточно места для всех. В тот первый раз, когда Дин вышел в холл для встречи с родными, первым на его шее повис Сэм. Он обнимал так крепко. Дин чувствовал удары чужого сердца на своей груди и это вытягивало из состояния отчужденности. Сэм отстранился всего на секунду и взглянул с такой любовью, что во второй раз Дин притянул того к себе первым. Внутри оседает тоска, она касается всего, что успело замерзнуть. Чувства таят как оставшийся весенний снег и Дин думает о том, что его нежелание встречаться с семьей было ошибкой. Он не мог поверить, что просто обнимая своего брата, ему станет настолько легче. Винчестер протяжно вздыхает и с мягкой улыбкой закрывает глаза. Рядом с Сэмом он ощущает себя целостным. — Я так скучал, Дин, ты даже не представляешь, — Сэм нехотя выпускает из своих объятий и позволяет родителям наконец обняться с сыном. — Я даже перестал злиться на тебя за то, что ты отказывался от встреч с нами, — потянув брата за рукав в сторону столов, весело продолжал Сэм. — Ты похорошел, милый, — приобняв за плечи, радостно улыбается Мэри. — Мой родной мальчик. — Похорошел? Вы смеетесь что-ли, — Дин удивленно усмехается и смотрит на кивающего головой отца. — Пап, я все это время едва сводил концы с концами. В зеркало смотреть было страшно. — Ты набрал в весе, на тебя уже не так страшно смотреть, — в свою очередь пожимает Джон плечами и с улыбкой хлопает Дина по спине. — Мы принесли тебе кое-что, — Сэм усаживается на стул и ставит два огромных пакета с продуктами на стол. — Мне кажется еда здесь не совсем то, чего бы ты хотел на самом деле и я пытался пронести тебе чего-нибудь из мака, но эта противная секретарша на входе обрыла каждый пакетик, — парень забавно кривится и передергивает плечами. — Она как начала мне показывать этот список допустимых продуктов, будто я стою в дверях тюрьмы и пытаюсь пронести в заднем проходе рюмку водки. Дин коротко смеется и облокачивается на стол локтями. — Сэм, все было не так драматично. Это правильно, что они так внимательно следят за тем, что попадает в стены больницы. Я ничего к той женщине не имею, — Мэри вытягивает из пакета баночку с лесными орехами, изюмом и курагой. — А кто курагу досыпал? — удивляется женщина и смотрит на улыбнувшегося ей Джона. — Дин раньше так ее трескал, что мне подумалось он будет не против вспомнить вкус детства. — Ой, это очень мило, — хохотнул Сэмми и вручил брату внушительных размеров мандарин. — Ребята, в этой столовой все не так плохо, как вы думаете, — заверил Дин и начал отколупывать кожуру резко запахнувшего фрукта. — Сегодня на завтрак был салат, гречка и отварное мясо. Все прилично, — протягивает одну дольку брату и делится с родителями. — В целом, здесь не так плохо. — Я очень сильно на это надеюсь, — восклицает Мэри, тут же добавляя. — Еще я узнала, что ты теперь один в палате, — женщина подсаживается к Дину поближе. — Да, со мной сначала был один парень, Кевин, но вчера его выписали, так что на первое время я буду один, — Дин не особо хотел обсуждать эту тему. Он знал, что изредка будет видеться с Кевином, так как тот продолжит посещать свою группу и даже возьмет попечительство над кем-то, однако он так свыкся, что может в любой момент вернуться в палату и пообщаться с ним до позднего вечера. Нужно обязательно взять его номер телефона. — Как ты спишь? До сих пор мучают кошмары? — вдруг спрашивает Джон и Дин не может скрыть своего удивления. Чтобы отец хоть раз спросил его о чем-то… — Бессонница, либо да, снится всякая чушь и просить успокоительное нельзя, — откидывается на спинку стула и заводит руки за шею в замок. В своих снах Дин слышит вопли умирающих и стонущих от экстаза людей. Он не видит, что заставляет тех страдать, но утром появляется чувство своей причастности к этому. Иногда он видит Сэма и без размышлений целует его. Сэм всегда с готовностью отвечает и просит большего, от чего желание снять стресс давило сильнее. В первую же ночь после выписки Кевина Дин не справился с этим. — Мы очень скучали за тобой, — Мэри вытягивает из мыслей и Дин поднимает на ту глаза. Женщина смотрела на свои руки, что лежали на коленях. Красивые пальцы крутили обручальное кольцо на безымянном. — Я понимаю почему ты не хотел встречи, но мы твоя семья. Поверь, нам абсолютно все равно как ты выглядишь… — Мама права, Дин. Это глупости прятаться от своих родных людей, — Джон ловит взгляд сына на себе. — Если честно, то сегодня утром мы старались сделать все для того, чтобы ты захотел увидеться с нами снова. Нам хотелось бы дарить друг другу уверенность в том, что совсем скоро мы встретимся и не нужно будет готовиться к тому, что наша разлука будет дольше предыдущей. Дин медленно кивает и опускает руки на стол. Он хотел бы все объяснить, но в какой-то момент все слова просто замерли на кончике языка. Зачем оправдываться? Дин решил без лишних слов просто взять и сделать так, как будет правильно. Последующее время приема пролетело как по щелчку. Если бы мы взглянули на эту семью со стороны и если бы вокруг не было людей в белых халатах, то могло бы показаться, что они счастливы. Сэм положил голову на плечо брата и молча слушал о чем тот в шутку спорит с родителями. На лице юноши цветет улыбка и он чувствует счастье. За этим стоит что-то намного большее, но об этом никто не знает кроме них двоих. Эта тайна была такой хрупкой, что в своем воображении Сэм хранил ее совсем маленьким ростком. За то время, что он не виделся с Дином, юноша не мог прекратить думать о том, что же будет в самом конце. Каким его брат станет человеком и какую он сможет подарить любовь. Становилось так страшно когда воображение рисовало всевозможные сюжеты и развязки их истории. Сэм старался не пугать себя, однако не сумев отогнать волнение, решил прожить его так, чтобы все страхи прошли насквозь. Он понял, что как бы сильно не хотелось получить ту любовь, о какой он мечтает, Дин вправе меняться. Сэм знает, что тогда ему будет больно, но так будет правильно. Они по прежнему останутся братьями и самыми родными людьми друг другу. — Сэмми? Родной, — мягко зовет Мэри и Сэм отстраняется от брата, чтобы взглянуть на улыбнувшуюся ему маму. — Ты говорил, что хочешь пару минут пообщаться с Дином наедине. Мы поговорили с заведующим отделения и он разрешил ненадолго посидеть в палате. Мы пока подождем вас тут. — Да, да, точно, я и забыл об этом, — спохватился парень и тут же поднялся на ноги. — Пойдем? — Сэм сдерживается, чтобы не взять брата за руку, это выглядело бы немного странно. — Мы не будем долго, — поднимается следом Дин. Он старался вести себя спокойно, однако задрожавшие в предвкушении колени слабо держали неторопливо развернувшегося Винчестера. — Чего ты плетешься, как червяк? — шепчет Сэм, что шествовал на шаг впереди брата. Дин лишь шикнул на того, а за поворотом схватил за капюшон и потащил в конец коридора. По дороге мило улыбаясь косящимся на них людей, братья оказываются у двери, что тут же захлопнулась за спиной застонавшего от наслаждения Сэма. Дин прижимает того к себе за скулы и целует с таким отчаянием, что в миг сбившееся дыхание заглушает оба сердца. Сэм прижимается сильнее, обнимает за шею и подбивает брата столкнуться со стеной. Он слышит с каким удовольствием Дин посмеивается ему в губы и это заводит так сильно. Пальцы сжимают короткие волосы, поясница прогибается под горячей ладонью. Дин углубляет поцелуй, но от неожиданно скользнувшей под футболку холодной ладони резко вздыхает и останавливает брата прикосновением к груди. — Сэмми, нам нужно немного успокоиться, — усмехается, говорит совсем тихо и вновь протяжно выдыхает. — Давай мягко, иди ко мне, — Дин смотрит в доверчиво блестящие глаза. Сэм замер, потеряно кивнул и поднял руки к лицу приблизившегося брата. Дин облизывает губы и вновь целует так, если бы это была их последняя встреча. Своей нежностью хотелось объяснить абсолютно все: тоску, сожаление, облегчение и, наверное, у него это получается, потому что зажмурившейся Сэм едва сдерживает слезы. В нем вновь оживает надежда. — Дин, я не могу, слишком много любви, — шепчет Сэм. — Я так сильно люблю тебя, — юноша поднимает глаза к брату. Тот набрал полную грудь воздуха, будто собираясь что-то сказать, но в самый последний момент вместо слов вырывается тяжелый вздох. Он прижимается к чужому лбу своим. Пальцы зарываются в волосы и Дин думает о тех словах, что не решился произнести. «Мне кажется я тоже в тебя влюблен». Как же слащаво, Винчестер усмехается и едва качает головой. Нет, он не может сказать это вслух. Будучи просто в мыслях, эта фраза показалась неуверенной попыткой проверить правдивость своих чувств. Дин ежится, возбуждение нестерпимо болело и в голову полезло все, от чего все это время строились высокие стены. Резко вздохнув, старший брат обходит Сэма стороной и трет переносицу пальцами. Окно распахивается нараспашку, Винчестер упирается на подоконник ладонями. Он чувствует, что ему начинает становиться плохо. — Прости, Сэмми, — торопливо проговаривает. Ему не хотелось пугать брата. — Мне так хочется продолжить целовать тебя. Это все, о чем я думал как только мы встретились с самого утра, но я чувствую, как меня начинает трясти от близости с тобой. Моя голова сейчас сорвется и к черту укатится туда, откуда мне придется доставать ее еще очень долго. — Дин… — Сэм теряется и не решается сделать и шага. От вмиг потухшего брата он начинает нервно тараторить. — Мы больше не будем так, даже если ты будешь очень сильно просить, я не стану ничего делать. Обещаю, — вина такая противная штука. — Ты можешь на меня положиться. — Я знаю, Сэмми, — Дин разворачивается к виновато стоящему в дверях брату. Тот выглядел как загнанный в сети зверек. — И я не собирался заходить дальше поцелуя, просто я так скучал по тебе, мне так хотелось тебя поцеловать, я думал об этом каждый день. — Я тоже, я понимаю. Здесь нет твоей вины, — уверяет Дин закачавшего головой парня. Братья замолкают. Дин смотрел на опустившего взгляд Сэма и устало вздохнул. Становится так грустно, что они не могут просто взять и стать счастливыми по щелчку пальца. Они крутятся на одном месте и единственное, что получают — это боль. — Сэм, то, что происходит со мной не твоя вина или ответственность, — приблизившись, Дин с трудом заставляет себя не замолкнуть. — Когда все закончится я могу измениться и не быть способным дать тебе то, чего ты хочешь. Я правда хотел бы, чтобы у нас все было по-настоящему, но я чувствую, что начинаю рассыпаться. — Я знаю. Тебе не нужно предупреждать меня. Все хорошо, правда, — Сэм приподнял подбородок и уверенно кивнул головой. Он все еще не решался поднять глаз и Винчестер пытался найти неуверенность или страх в его голосе, однако единственное, что там было — это принятие. — Сэмми, — ласково, но будто с сожалением зовет Дин и когда их взгляды встречаются, притягивает в свои объятия. Ему показалось, что для слов места больше не осталось.