Calling out for someone To replace the one that's gone...
С чего начинается утро? С солнечных лучей проникающих в твою комнату, от шума гудящих машин на улицах, а может с чашечки кофе? Некоторые ответят на это «со звона будильника», а кто-то может позволить себе спать до обеда. У кого-то бывает, что нет сил даже встать с кровати в то время, как кто-то с бодрым настроем уже изо всех сил планирует свой день. Люди всегда были разными и никогда не делились на два типа. Какая же первая мысль, когда вам некуда торопиться, ведь сегодня праздник? День, когда нет ни работы, ни учебы и все отдыхают. Набираются сил, дабы заново погрузиться с головой в дела и, может, наконец принять пару важных решений. Утро начинается с мысли о том, сколько времени ты потерял. Голос телеведущей, которая с неестественно широкой улыбкой напоминает о скором наступлении нового года, ровно в полночь, гремит в ушах. Сегодня — тот самый день, когда все обзванивают родственников, друзей и знакомых, поздравляя друг друга шаблонными фразами. Только вот наш герой довольно необщителен и из близких у него лишь лучший друг, еще со школьной скамьи, да родители. Те живут в другом городе, и возможность встретиться с ними появляется крайне редко. Свежезаваренный чай с изысканным ароматом, вероятно, может сделать любое утро добрым. И даже назойливые соседи, вовсю веселящиеся под громкую музыку, кажутся не такими ужасными, ну разве что чуточку. Музыку из наушников прерывает телефонный звонок. Он приоткрывает глаза, надеясь, что это не кто-то из родственников решил сделать ему сюрприз. К счастью, а может и нет: он планировал позвонить первым, — это оказывается его мама. — Ну что ты в такую рань проснулась? — Голос охрип от долгого молчания. Он, вообще-то, сейчас плохо соображает, будто все сговорились и решили, что сон ему больше не нужен. Заснуть ночью никак не получалось: навязчивые мысли не давали покоя. Но после небольшой паузы продолжает: — Как ты? Как отец? — И тебе доброе утро, дорогой, — кажется, прошло столько времени, и жизнерадостный голос матери, хоть и с другой стороны связи, делает его немного счастливей. — С нами все хорошо. А ты сам как? — Я в порядке. — У него уже защитный механизм такой в голове, без задних мыслей выскальзывает ответом на вопросы о самочувствии. Явпорядкеявпорядкеявпорядке. В надежде, что однажды это не будет очередной ложью. — Ты сегодня не выспался, не так ли? — Форточка приоткрывается и, сквозь улыбку, просачивается беспокойство. Минута тишины на линии. И тихое шуршание на фоне, машины, что сигналят, пытаясь обойти друг друга: везде суета. Вот только, она становится лишь незаметной помехой. — Я столько раз говорила тебе: ложись пораньше... И не дает договорить, перебивая: — Мам, — звучит крайне устало. Почему все учат его жизни? Дайте ему, наконец, спокойно прожить хоть бы один день. Большего не надо. — Я уже давно не ребенок и могу о себе позаботиться. Тихо вздохнув по ту сторону трубки, она отвечает: — Ладно, — и после секундной заминки добавляет, — ты же знаешь, я волнуюсь за тебя. Какой же для нее праздник, если ее ребенок ходит все время, как в воду опущенный, и говорит так? Сломлено. Она не знает, в чем ее ошибка, что упустила и где не доглядела. Чувство вины не покидает ни на мгновение, поздними ночами подкрадываясь, стучится в дверь. А она не смеет отказать. Сил на это больше нет. Какой же это праздник если все, что ты ощущаешь — бессилие? — Не надо. Все будет хорошо. — Обещаешь? — Доносится измученный голос женщины. По-другому не получается. Когда этот разговор успел стать таким? Почему, набирая номер, она представляла, как что-то изменится, а сейчас еле сдерживает слезы? — Обещаю. — Хоть и сам не верит. Ее лицо посерело, углубились морщинки. Она уже давно не молода, но это не время ее измотало — это боль, вдыхаемая вместо кислорода. — Ладно, сынок. Проведи этот день хорошо, — пытается улыбаться, а слезы в глазах застывают, оставшись незамеченными. — Береги себя. Мы тебя очень любим. Напоследок: — Я тоже, — растворяется под мерные гудки.//
Город медленно погружается во тьму, мороз будто просачивается сквозь окна и подбирается слишком близко, в душу. За временем он давно не следит, это ни к чему, полностью погрузившись в рисование. Кажется, сейчас, это единственное, что может его утешить. Единственное, что ему помогает, и с чем он забывает обо всем на свете. Разговор с матерью натолкнул на новые раздумья, хотя здесь как уж посмотреть, новые ли? Он долгое время пытался прийти в себя, унять учащенное от тревоги сердце и постараться заснуть, но все без толку. Вопросы кричали, и внутри него маленький мальчик, всхлипывая, глотал слезы, порой выл, прося о помощи. За эти годы он научился себя контролировать, и если попросить у случайного прохожего описать все эмоции, выраженные на лице парня, то без раздумий ответят — безразличие. Люди привыкли осуждать таких, оскорблять, называя их бесчувственными, не способные сопереживать. Могут кидаться бесчисленными ударами, думая, что все равно не долетит. Как же они ошибаются. Все долетает и прекрасно чувствуется, только вот тогда, когда ты лежишь один в своей комнате, и в этот миг никто не знает о твоем существовании, никто не думает, не спрашивает, не беспокоит, давая время на покой. Покой — слишком искаженное значение реальности. Он предпочитает называет это волной: как напоминание об одной из значимых картин «Среди волн» Айвазовского. Идеальное олицетворение, созданное руками талантливого художника для этого чувства. Образ моря, изображенный на полотне, таинственный и темный. Шторм, грозовое небо рассказывает о том, что хотел передать автор, и как искусно у него получилось. У кого-то, человека с совершенно другими взглядами, возможно, будет мнение отличное от его, может, он будет рассказывать о красоте работы, о счастье, что окутывает, или это печаль, поглощающая безвозвратно. Определенно сказать невозможно, каждый будет ассоциировать с чем-то, что близко ему одному, кто-то увидит на полотне очевидное: узорчатую пену на гребешке волн и небо окутанное тучами. А есть люди, что любят оживлять, представляют себе разное и величают море разъяренным существом. Ведь стихия, и правда, такая: бешеная, не поддающаяся контролю; у нее сердце наполнено свободой, и можно ей, тоже, все. Не как людям, здесь в этом мире, где каждый погряз в собственных грехах, принято осуждать, и не важно, что сам такой же. Картинами он начал увлекаться в детстве: ему казалось немыслимым, как простой человек, с теми же руками как и у него, и у миллиарда других людей, может творить нечто подобное. Это вызывало искреннее восхищение. Детство — время, когда тебе не нужно скрывать свои эмоции, увлечения, их в тебе примут, полагая, что через несколько лет повзрослеешь, одумаешься и возьмешься за что-то более серьезное. Престижное, как люди любят называть. Его путь не отличался от многих других: сейчас ему двадцать два, недавно исполнилось, и скоро придет время покидать университетские стены, вступая во взрослую, осознанную жизнь. Будучи еще совсем молодым парнем, он остановил свой выбор на международной экономике, зная, что отец с матерью будут довольны этим решением. Наши планы редко совпадают с тем, что мы имеем на деле. В начале его интерес к художеству не проявлялся слишком сильно, лишь на каждый Новый год, в праздничную ночь, как и все дети его возраста, писал письмо, подробно рассказывая обо всех желаниях. Чаще всего он просил у Деда Мороза (когда тот самый дед казался ему все еще реальным) большой набор с карандашами, с разнообразной палитрой цветов, новый альбом, ведь в старых уже нет места, и если, он будет совсем добр к нему, то краски. Как мало нужно было, чтобы лицо украсилось неподдельной улыбкой, все ведь было проще. А родители втайне надеялись, что это мимолетно, но каждое утро Нового года исправно клали под елку нужные подарки, исполняя все пожелания единственного сына. Время проходило, дни сменялись один за другим, и в итоге простое увлечение превратилось в его единственную страсть. Он мог не спать ночами, проводя все свое время, отложенное на сон, за столом, выводя линии, стараясь сделать их ровными и аккуратными, создавая новых персонажей, которые только приходили в голову. Он любил оживлять и, наблюдая за тем, как делают это другие, мечтал стать одним из них. Но еще ребенком осознал, что мечты порой остаются лишь мечтами, грезами, которым суждено остаться в самых смелых фантазиях. Было больно: когда он, наконец, решился рассказать, кем же хочет быть в будущем, какую профессию собирается выбрать, а ему в ответ посмеялись, думая, что это такая забавная шутка. Может быть это был тот миг — он ощутил себя потерянным, от того как быстро приходится взрослеть. А может позже, когда мальчик все еще наивно верил, что родители передумают и выслушают его. Впоследствии, он понял, что взросление — это то, что «нужно» и «должен» и, может только в редких случаях, если повезет — «хочешь». Увлекшись воспоминаниями о прошлом, он не заметил, как быстро пролетело время и наступил вечер. По крайней мере, в этой квартире ничего не поменялось: все те же темные стены, приглушенный свет, тишина. Раньше, еще только в момент переезда, парень задавался вопросом будут ли эти стены давить, а черная краска придавать мрачности, стоит ли поменять свое решение? Первые дни его ожидания оправдались — было непросто, вся комната веяла тоской и напоминала об одиночестве; но вскоре, проходили месяцы, и стало ясно, что он находит в этой тьме уют. Такая своеобразная, для кого-то чересчур напрягающая, атмосфера. Стены давить не прекращали, но отчужденность смыло временем: несмотря на все, в этой крепости, он чувствовал себя в безопасности. Знал, что никто не притронется и не развеет хмурые тучи, поглощающие его день ото дня. Как прошло время, так и не заметил, как в комнату вошли, и, только по изученным звукам шагов, было понятно, кто его навестил. Впрочем, больше некому. Небольшое шуршание на фоне и лязг металла. У них всегда есть запасные ключи от квартир друг друга, они находятся по соседству; и это скорее элементарная мера безопасности, ведь произойти может всякое. — Что случилось? — Слышит вместо обычного приветствия. Мягкая улыбка друга погасла, заметив отсутствующее лицо хозяина дома, сменившись на обеспокоенное. Он быстро понял, что здесь что-то не так. — Мама звонила утром. Голос доносился с хрипотцой, все еще оставаясь безучастным. Перед ним раскрылся город во всех красках ночи, огни не раздражали, а, скорее, поддерживали иллюзию жизни, как бы шепча смотрящему: да, вот смотри, жизнь продолжается, ведь неизменно, каждый вечер, свет в чужих квартирах продолжает гореть. Ему интересно: продолжается ли эта жизнь у них самих или остановилась однажды так, что никто не заметил? Он не заметил, как задали очередной вопрос, повисший в воздухе. Юноша повернув голову, обернулся, замечая обладателя светлых голубых глаз, будто само небо решило поделиться своей частичкой, и платиновых прядей, что благодаря челке лезли на лицо, мешая взору. Этот образ был для него самым родным, единственный, кто всегда оставался рядом, молча поддерживая, пока другие покидали его жизнь стремительно. Было много лиц: предавших, безразличных, чересчур эмоциональных, счастливых и несчастных — он не запомнил ни одного. — Можешь повторить? Извини, сегодня был утомительный день, — на самом деле, ему искренне жаль, в первую очередь за то, что тому все время приходится возиться с ним. — Все в порядке, это было не так уж важно, — продолжать разговор о родителях было бессмысленно, знает чем все это закончится, поэтому пораскинув мозгами, решил, что будет лучше сменить тему разговора. И, робко улыбнувшись, поднял пакеты, сжатые в руке, указывая на содержимое: — Я купил нам торт, надеюсь у тебя найдется чем запить.//
Попробовав десерт, который оказался не приторно сладким, да и еще с большим количеством орехов, как он любит, запив все это простым черным чаем и понемногу переговариваясь обо всем и ни о чем одновременно, гостиная медленно теряла свою мрачную ауру и напряжение, заменяясь умиротворением и ненавязчивым спокойствием. Они сели у тех самых панорамных окон, откуда открывался захватывающий вид на всю столицу: высокие небоскребы, будто доходят до облаков, и неугомонные дороги, наполненные машинами и людьми. Мир куда-то спешит, торопится, быстро унося ноги и оставляя за собой небольшой порыв ветра. Следя за сияющими бликами чужих окон, за бешеным темпом скорости, с котором мельтешат незнакомцы перед взором темных бездонных глаз, он начинает понимать, что ему некуда спешить; и, если быть честным, это устраивает его. Иногда, да, как и каждому человеку, начинает надоедать эта рутина и, порой, невыносимым кажется весь этот бренный мир, аж до скрежета зубов, и выть хочется от тоски и всепоглощающей никчемности. Но это иногда, в такие же моменты, как этот, он ощущает что-то наподобие радости от того, что он может остановиться на пару секунд, передохнуть и продолжить свой путь заново, без всякой спешки. То ли третья, то ли четвертая чашка черного чая, еще не до конца остывшего, лежит в руках у задумчивого парня, не прекращающего смотреть в одну точку и думающего о чем-то своем. Этот напиток для него самый любимый, и предпочитает он употреблять без всяких целебных трав, лесных ягод и прочих ненужных, по его скромному мнению, добавок. Ведь, что может быть лучше, чем насыщенный, чуть горьковатый, но неизменно согревающий чай? Вот и сейчас, попивая его и размышляя на самые абсурдные темы, он чувствует тепло. Может, оттого, что в этот вечер здесь есть кто-то, кроме него. — О чем думаешь? — Голубоглазый наблюдая за брюнетом, наверное, с самого прихода, не может не отметить, что тот все время уходит в себя и перестает подавать признаки жизни, а иногда и вовсе пропуская вопросы, обращенные к нему. — Ни о чем, — пожимает плечами. — Зная тебя и твое «ни о чем», скорее, просто не хочешь рассказывать или не считаешь важным, — и улыбается краешком губ как-то совсем по-доброму. — Может, ты прав, — тут он хмурит брови, указывая легким жестом головы прямо перед собой, и спрашивает. — У тебя было чувство, что все есть и ничего нет, одновременно? — Что ты имеешь в виду? Объяснять свои мысли и грамотно их разлагать он умел из рук вон плохо, в силу своей природной стеснительности, которая должна была исчезнуть на пути к взрослению, вместо этого укоренилась, все больше мешая ему в жизни. Но давайте напомним, что он художник, а не писатель. И беседы поддерживает тоже неумело, как и рассказывает о своих чувствах. А попробовать на этот раз хочется очень. — Посмотри на этот город, на этих людей. Они все спешат, но выглядят счастливыми. Точнее, сложно сказать, ведь на лице у них у всех одно и тоже, если не приглядеться. Они не думают пока движутся, сливаются, но стоит им остановиться, и ты начинаешь замечать каждого: выражение, застывшее на их лицах. Они...они все разные. Но для тебя будут похожими. — К чему ты ведешь? — Он, на самом деле, удивлен. Его друг, как личность замкнутая, редко делится с размышлениями, даже с ним, в целом, обо всем, что его беспокоит. Лишь отмахивается постоянно, говоря, мол, не так уж важно. И тот продолжает: — Если присмотреться, то начнешь видеть, что у тебя есть все, многое, по крайней мере. Но если спросить, счастлив ли ты, вряд ли кто-то с уверенностью ответит: да. — И ты думаешь, что люди сами виноваты в этом? — Лишь отчасти. Может быть только в том, что они не пытаются замечать очевидных вещей, — усмехаясь добавляет, — и все время торопятся, — пожимает плечами. — Это ошибка. Если все время бегать, окружение начнет плыть и смешиваться. Так происходит с нашей жизнью. С нашими днями, которые, в сущности, ограничены. Проходит не так много времени, как жизнь переходит в существование, теряет вкус. На это много причин, но главная всегда в том, что мы, люди, не пытаемся смотреть по-другому, приглядываться. Бежишь — все схожее, одинаковое, останавливаешься — видишь, что между ними ничего общего. — Приглядываться... — Бормочет блондин, задумываясь. Было бы куда, хочется добавить, но останавливает себя. — Знаешь, я согласен. Все же, дело в том, что это сложно. Остановиться, я имею в виду, — вообще-то он всегда знал, что брюнет — человек, любящий задаваться вопросами, искать причины и узнавать цели. Тот всегда слишком много думает, хоть и говорит дельные вещи — все равно продолжает жить врозь своим рассуждениям. — Остановиться не сложно, главное понять вовремя, что надо. И чай в руках уже совсем остыл, стал пресным, безвкусным. Нагревать почему-то теперь не хочется. Они молчат, каждый думает о разном, о своем. Тут ему, неожиданно, задают вопрос: — Что если бы ты мог изменить этот день? И начать приглядываться. Лицо брюнета с бесстрастного сменяется замешательством, и с немым вопросом глядит на товарища: — Что бы это поменяло? Жизнь будет прежней, дни теми же. Да и шанса такого у меня не будет. — Иногда, мне кажется, что ты слишком противоречишь самому себе. Говоришь сначала одно, потом другое. Только что рассуждал о жизни, твердил: это наша вина, что мы упускаем отложенное нам время. А сам такой же. — Никто и не говорит, что я другой. У каждого свои ошибки, — последнее выходит незаметно, бубня под нос. Они сидят в окружении темных стен еще немного, позже на часах бьет ровно полночь, сообщая о наступлении первого января. В конце они поздравляют друг друга, хоть и для одного из них, все осталось прежним. На душе у обоих штиль, и загружать голову ни чем не хочется. Только перед тем как разделиться по комнатам, лечь спать, он останавливается в коридоре и бросает в спину короткое: — Думаю... да, изменил бы. И они оба поняли, что если бы жизнь решила бы дать возможность прожить заново, то возможно, он бы постарался что-то поменять. Может, все было бы по-другому. Но ведь, никогда не знаешь, что будет дальше, верно?