За день до Х
Нэнси не могла заставить себя вернуться к монстру в зеркале. Не могла и вспомнить точный момент, когда он там появился: дни нескольких последних недель слиплись в огромный невнятный ком из повыдёрганных реплик и действий — целиком издохшая память усваивать их отказывалась. Три подхода назад начало казаться, что он там был всегда. Даже для поддержания нормального разговора теперь требовались большие усилия. Не то чтобы кто-то горел желанием побеседовать, просто в преддверии выпускного учителя не пренебрегали возможностью ткнуть её носом в собственное прошлое. Напомни-ка, мол, Нэнси, кем ты хотела стать в начальной школе? Спортсменкой? Акулой пера, кажется? А сейчас-то хватит тебе зубов, Нэнси? Сожрёшь кого-нибудь или сожрут тебя? Нынешней Нэнси иногда поднять руку не по плечу, не то, что покорять карьерные вершины. Где-то в сознании расползлась голодная чёрная дыра, куда по ниточке засасывало всё, что первостепенно важное оттеснило на задворки. Весомая часть отточенного словарного запаса и багажа знаний бесследно исчезла, а оставшаяся — размякла и отупела. Больная голова рождала пороки развития мыслей — всё верно, всё естественно, пугающе правильно. Мысли старели, мысли дичали до примитива — до состояния плоских червей. Разлагались до звуков, бессвязной каши, которой речевой аппарат кормили до вечера. Мычал внутренний зов. Год и четыре месяца — эта дата въелась в подкорку, отпечаталась насквозь в разжижённой памяти — ровно столько прошло с момента их последнего контакта. Год и четыре месяца Грант наказывала её. Год и четыре месяца Нэнси провела страшных ломках: Пенни выводилась из крови медленно, вытягивала жилы когтями, вышвыривалась из головы только голодными обмороками, после которых не то, что её — даже себя не помнишь. И постепенно, капля за каплей, сохла сама Нэнси: кроме безудержной любви к Грант внутри ни для чего не было места — теперь телесной оболочке держаться не на чем. «Убрать Грант — и что? Пыль от тебя останется», — сказала однажды Беленкофф, не подозревая, насколько была права. Нэнси вспоминала это с улыбкой: да, пыль. Именно так. Она вместила в себя столько Пенни, сколько могла. Сколько больше никто не смог бы. Иногда ей казалось: у неё под кожей зреет, срастается из переполняющей, плодотворной любви ещё одна Пенни — обновлённая, не расколотая, совершенная. Стоило обожанию захлестнуть с головой, она чувствовала покалывание на швах и кончиках пальцев и думала: вот-вот возродившаяся, окрепшая Пенни прорвётся наружу, разорвёт её и явит миру новое воплощение идеалов. А пока она послужит той благодатной почвой, наилучшей для вынашивания из сред. И, когда придёт время, Нэнси подарит ту миру и даст следующей Пенни свободу. Даст той жизнь. Когда вынули этот каркас, кожа провисла и посерела: не смогла её удержать бесформенная пустота. Ногти истончились, у конечностей пошло отторжение к телу: существенный недостаток Грант во всех органический соединениях; на месте стыков начали подгнивать стежки. Захват преступников не удался: в ходе спасительной операции заложника подстрелили, но об этом никто не знал. Труп обнаружили по итогу. У Нэнси от Нэнси ничего не осталось — лучше бы вынули кости. Не было даже иллюзий — раскланялись по уходу Грант — резаться об остриё реальности Нэнси оставили одну. Тогда-то она и подошла, чтобы взглянуть в зеркало на себя, а увидела ЭТО. Полуразложившийся бледный монстр с впалыми еле карими глазами и пустым, блуждающим взглядом. Кожа стекала с тонкого скелета, макушку припорошили выстиранно-рыжими волосами. Страх подобрался по хребту и парализовал горло: стояла и смотрела, как он обхватывает высушенными пальцами её, отражённую Нэнси, с шикарной шевелюрой, в фиолетовом платье, и начинает обгладывать. Нэнси-из-зеркала тянула к ней руки, кривила в безмолвном вопле рот, пока монстр обсасывал её, как сладкую кость, а она ничего не могла сделать. Стояла и смотрела. Стояла и смотрела, пока он не сожрал её, напоследок улыбнувшись Нэнси плешивой улыбкой. Теперь он всегда улыбался, когда она подходила к зеркалу. Всегда улыбался, представляя, как дотронется сквозь стеклянную дверцу и сомкнёт на её шее беззубую пасть. Нэнси боялась его, боялась зеркал, но, даже избегая их, чувствовала его сердцебиение так же отчётливо, как своё собственное. Когда мама постучала в третий раз, она заставила себя подняться и подойти к логову. Он, к счастью, куда-то запропастился — видимо, испугался матери. Какой бы чудачкой Филлис Фрэнсис не слыла среди окружающих, рядом с той всегда становилось чуть-чуть спокойнее, и все глубинные монстры отступали хотя бы на полшага. Нэнси ужасно хотелось отвернуться: жгучий стыд перед сгрызённой подпекал глаза, скручивал пальцы, но она должна была привести себя в порядок. Завтра — последний шанс: её будет ждать Пенни. И, возможно, если Нэнси удастся блеснуть, если будет делать то, чего от неё ожидают, Пенни смилостивится и простит её. Позволит вернуться. Но лучше не загадывать. Желания нельзя произносить вслух — у них очень чувствительные уши, стоит заслышать — сгорают в агонии, воспламеняются, как пергамент, не долетев, куда следовало. Так что, разумеется, Пенни не говорила этого прямо: пустила слова в обход, но Нэнси-преданный-пёс проследила за ними. Именно это имелось в виду, смысл ровный и однозначный: Нэнси обнюхала со всех сторон. Стоило поторопиться. Все говорили, что это безумие, что она заживо себя схоронит, если пойдёт на этот выпускной. Говорили, что не нужно ей на это смотреть, что не звала её Пенни и видеть совсем не хочет. Все так много говорят, голова от них пухнет — и так держать тяжело. Болтаются на поверхности — дыхания не хватит нырнуть на глубину и понять: вернуть Пенни означало бы вернуть жизнь. Не топить же их, боже правый. Волосы — чудесные медные волосы, прославлявшие род Фрэнсис ещё со времён прапрабабушки, теперь были изъедены сединой. Пару дней назад Нэнси искала в них огромных невидимых пауков, что выползают по ночам и опутывают их намертво паутиной — но ничего не нашла. Прячутся, гады, наверное, заползают в уши и строят в пустой голове свои гнёзда, перебирают лапками мысли, приплетают из разных кусков — а Нэнси потом зовут сумасшедшей. Жаль только, повыдёргивала много — на целую паучью колонию. Так им и надо, чтоб их. Предусмотрительная Нэнси, хозяйка своих волос, обо всём заранее позаботилась и купила краску — ядрёную, с ацетоном. От ацетона все пауки дохнут, это известно, а волосы — нет. Волосы уже мёртвые. Она густо смазала поредевшие прядки и задушила всех головожителей полиэтиленом. Ядовитый химический запах бил по носу, пытался кусать глаза — Нэнси резко присела, сомкнула веки: полчаса по инструкции — для верности час — время у неё было. Притаившийся в углу, вязкий, тягучий сон навалился и погрузил в темноту. Голову саднило и пекло — раздирающая, острая боль заживо вгрызалась в кожу. Она подскочила и сорвала пакет: отбросила ужалившую змею в сторону. Метнула на зеркало взгляд и разразилась криком: волосы не пережили ацетоновой войны. Умершие отпали вместе с пакетом, выжившие — склубились меж ожоговых пустошей. Нэнси упала. Свалилась, потерявши доверие ног, и едва подхватилась полом. Силы схлынули, развезлись по кафелю — она сложила горстями ладони: схватить! Волосы лезли, бежали сквозь пальцы, бросались прочь — с головы, от неё. Баржа имени Нэнси Фрэнсис стремительно шла ко дну, а штурвал передать было некому. Она проклинала тот день, проклинала себя, проклинала все корабли и баржи, всех капитанов и крыс — и сирен, зовущих моряков на гибель. — Нэнси, ты заперлась? Что там с тобой? — голос, словно поверх толщи воды, поглотил уши. — Открой мне, Нэнси! Это я, мама. Вдогонку: — Нэнси, я сейчас вышибу эту дверь! Я не шучу! Открывай! Мама увидит её такой. Мама найдёт её. Нэнси взревела — слёзы разогрели, прорвались сквозь распухшую голову с криком. — Отойди от двери, слышишь меня? Отходи! — три громких толчка и один замок со сломанной шеей. С минуту была тишина — после мама охнула и опустилась перед ней на колени. — Боже мой, детка, — сгребла её в охапку и разместила в руках. Дотронулась до головы, провела от лба к макушке — собрала горящую боль. Нэнси отвернулась. Переслащенный запах пудры, знакомый с детства, обаял и подействовал как снотворное. Ломота отходила; сознание услужливо куталось в подкинутые воспоминания; тёплые руки гладили по спине. На мгновение позволили думать, что всё хорошо. Всё наладилось. Пышная причёска, то самое платье — время вот-вот идти в школу. Секрет был прост: не открывать глаза. Зарываясь в мамины руки, Нэнси жмурилась, пряталась от самой себя. Изнутри рвалась дикая, неуёмная мысль. Монстром была не она.***
День Х
До рассвета Мелани не сомкнула глаз: к подковёрным играм сознания она больше была не готова. Оставалось только ждать неумолимого утра и следить за временем, не давать тому спуску — еле-еле ворочало стрелками, картинно ползло к семи, нехотя шагая по кругу. Но она знала: всё это просто очередной обман, уловка, и, стоит ей отвернуться, — закружится по циферблату, задурит ей голову, и она не сможет ухватиться. Вполне вероятно, она сошла с ума, раз теперь внутри тикает маленькая бомба, отсчитывающая часы до начала злосчастного выпускного. И, чёрт её дери, пусть эта Грант только попробует что-нибудь ляпнуть!***
Мелани выскочила за дверь, как ошпаренная, только пробило три. Само праздничное мракобесие было назначено на пять, значит, за два часа до там должны были собраться помешанные, вызвавшиеся проконтролировать процесс надувания шаров и натягивания торжественных штор, а также улыбок всяк туда входящего. Потаскать туда-сюда стулья под командованием Фрэнсис — не большая проблема, если за это представиться возможность предотвратить тот кошмар, который всё ещё прокручивался перед глазами. Глупо было верить в бредни, вроде вещих снов, ни разу ничего из привидевшегося ночью не оживало днём, иначе Энни уже лет семь вела бы трезвеннический образ жизни (услышала бы — поперхнулась). Но проклятая уверенность в неизбежности надвигающегося крепла под сердцем, переплетаясь с летучим страхом, от которого стыли рёбра. Ноги твердели и втыкались в землю; по издевательски ясному небу проплывали приземистые облака.***
Никогда бы Мелани не подумала, что будет пытаться перехитрить судьбу. По её стойкому убеждению, лучше было тихо-мирно существовать подальше от всевидящего ока, ничем не привлекая его внимания: история не знает случаев, когда для таких дураков всё закончилось хорошо или хотя бы безнаказанно. Сеть человеческих решений, ежесекундно меняющая конфигурацию, сплетена настолько плотно, что холостых выстрелов быть не может — рано или поздно пуля прилетит тебя прямо в затылок, с пламенным приветом из лихого прошлого. Но теперь ей словно дали в руки нож и вложили в голову предначертанное знание — делай, мол, что хочешь, или не делай. Не делать Мелани не могла — нависающая над Грант нить вот-вот обернётся вокруг шеи. Безмятежная старость в «слепой зоне» больше ей не грозила. Ни перед входом в гостиницу, ни перед самим залом Мелани никого не встретила. В животе пролилось радостное тепло: её стратегия работала, полтора года бок о бок с мастером манипуляций не прошли даром — она надеялась, что, придя заранее, перечеркнёт пророческие планы с красной строки, застанет врасплох время. Мелани заметила пригнувшуюся спину за баррикадой из разобранных стульев, которой явно требовалась помощь, и поспешила заодно проверить свою догадку: — Э-э… Рон? Нет, погоди, Шон? — обратилась она к хозяину трудолюбивой спины. — Дон. Семь лет в одном классе учились, — поправил тот, отряхнувшись. И бросил под ноги: — Мелани. — Точно. Ты о мисс Грейвс, случаем, ничего не слышал? — Так прилетит она. И уже, вроде как, миссис. Всю неделю… — Знаю, всю неделю ведь говорили, — межрёберный страх упал в желудок — рефлекторно сжались стенки. Спокойно! Одно совпадение ничего не значит, ведь так?***
Все подготовительные мероприятия свалились на голые плечи Нэнси Фрэнсис, и даже психическая нестабильность тех плеч не заставила их сойти. Она стояла, как прохудившаяся ростовая кукла, и махала руками-плетями, дирижируя украшательские работы, пока в горле отсиживался обессилевший голос. Встать пришлось на носу сцены, зацепившись каблуками за край, чтобы тени кулис и прожекторов не поглотили истончившуюся оболочку. Она смотрела под ноги, машинально вращая рукой: впереди покачивалось пропрядённое море, разливалось волнами-стульями, кристально-прозрачной воды вовсе не было видно; кровавое ковровое дно звало её, переливаясь ворсистым песком. Нэнси довольно огляделась и вымучила слабую улыбку: хорошая получилась усыпальница, крепкая; воспоминания улягутся по дну, укроются с головой волнами — ни один звук не вырвется на поверхность. Вода всё хранит и всё прощает. Глянцевые капсулы расселись на ладошке, манили её, уговаривали пустить внутрь — Нэнси почти сдалась, когда перед ней возникла Беленкофф, наблюдавшая за ней с добрых полчаса. Конечно, она заметила: на неприкрытом затылке выросла вторая пара глаз, или череп настолько просвечивал, что первая смогла повернуться. — Брось, — та согнула Нэнси ладонь, упрятав таблетки. — Тебе это не нужно. Помнишь, о чём мы говорили, Нэнси? Ещё не поздно уйти. — Поздно, — выпало с губ само, пока размякший мозг доползал до смысла. — Нет, время ещё точно есть. Поверь мне, — Мелани наклонилась, заслоняя Нэнси от мёртвого света прожектора. — Оно дождётся тебя, если ты не сделаешь то, из-за чего оно не сможет вернуться. Если всё останется на своих местах, никто не заметит, как вы уйдёте, — Нэнси не была уверена, что её не обманывают уши: слова, казалось, залетая, сбрасывают крылья и к мозгу ползут гусеницами. Она смотрела на Мелани и удивлялась, как той не мешает расползшийся по груди фирменный след Грант — такой же, как у самой Нэнси, из-за которого теперь даже собственным ушам нельзя верить. Только Нэнси он растворил вены, вырвался из всевозможных пределов и затопил горло, а у Мелани — держался, как приклеенный, — не отдерёшь — аккурат возле сердца. — Подумай хорошенько, ладно? Нэнси вернулась к внешнему миру и кивнула. Мелани вдруг прижалась к ней, обняла впервые, ощупывая спину и бока платья, а потом так же резко отпрянула и удалилась прочь. Нэнси раскрыла ладонь, посмотрела на раздавленные капсулы — и спрятала обратно.***
— Фрэдди Фэй и МакКой Джесси! — объявила Нэнси предпоследнюю пару. Вяленький голос в микрофоне обрастал добавочными звуками и к головам внизу летел многослойным, убедительным. Необходимости подглядывать в листок не было — королевскую чету все ждали последними. Двери дрогнули в нетерпении. — Пенни… Пенни Грант и Артур Кеннет ван дер Уол! — Нэнси стянула зубами улыбку. Месиво внутренностей принялось раскручиваться внутри с первым стройным шагом. Отточенным движением Пенни приветствовала собравшихся, Артур горделиво шествовал рядом и в целом походил на сытого, довольного кота с характерным оценивающим прищуром. По правде говоря, Нэнси никогда не считала того соперником, не принимала равнозначной фигурой — коты, по своей натуре, склонны гулять сами по себе, не обременённые верностью, — усидеть рядом друг с другом они не смогут. В Нэнси взрывалась гордость за принадлежность к семейству псовых, и на фоне её постоянности он выглядел ещё более временным. Они столкнулись у сцены, когда Грант поднималась по ступенькам, дабы осветить своей речью зал. Минутной заминки хватило, чтобы та прошипела, придержав её за запястье: — Надеюсь, в тебе достаточно сообразительности, чтобы не закинуться тем, что ты прячешь в своём кулаке, на глазах у всех. Взбудораженные ноги доставили Нэнси вниз и поставили от толпы сбоку. Смотря на Грант, она поднесла ко рту руку и, не глотая, отправила таблетки внутрь.***
Мелани испустила разочарованный вздох, когда обнаружила Дженни в условленном сном месте. Конечно, с одной стороны, она была рада увидеть ту, но неизменно персиковое платье, наглядно демонстрирующее колени, тоже не предвещало ничего хорошего. — И всё же ты здесь! Это успех, я считаю, — Мелани вернула улыбку в ответ. Как ни крути, а от словесной небрежности Дженни её немного попустило. На сцену величественно выплыла Пенни Грант, со всей свойственной себе грацией. Мелани запомнила ту такой же неумолимо прекрасной. Словно выбралась из её сна, аккуратно раздвинула межвременные рамки и выпорхнула в непоправимую реальность, то ли не подозревая, чем это чревато, то ли бросая вызов. Речь той текла плавно и выверенно: звуки маршировали по точно намеченному пути, ни один не отставал от другого; тренированные интонации приподнимали их, а где нужно — били дрожью, выдавая сымитированное волнение, — зрители велись, послушно реагировали на любые поползновения. Мелани не знала, в какой момент монолог подойдёт к логическому завершению, потому старательно вслушивалась в самую суть, удачно отсеивая все грантовские обёртки. — Ты не заметила, у Нэнси была с собой сумка?— мысль электрическим разрядом пробила голову. — Что? — не поняла Дженни. — Пару минут назад на сцене стояла Фрэнсис, ты не заметила, была у неё с собой сумка или нет? — надавила словами Мелани. — Нет, вроде, нет. Зачем ей на сцене сумка? — Дженни завела глаза наверх, словно высматривая в памяти отснятые снимки. — Нет, точно нет. Это было бы странно. Бомба внутри поутихла и перестала отстреливаться временем. Мелани вернула взгляд сцене — Грант возвышалась над ними, смотрела поверх голов, снисходительно улыбалась. В замершей тишине голос вторился, эхом отслаивался от стен, придавал словам вес и значимость. На Пенни всегда хотелось смотреть снизу вверх — неудивительно, что та так органично вещала с трибуны. Похоже, та действительно была на своём месте — на высоте –стратегически осматривая поле боя со всех сторон. — …я счастлива находиться сегодня перед всеми вами, — прокатился буквенный вихрь. — И я была счастлива пройти весь этот путь, — беззлобно передразнила Мелани. — …и я была счастлива пройти весь этот путь, — следом слетело со сцены. — Ого! Не перекрыли канал ментальной связи? — усмехнулась Дженни. — Бок о бок со всеми вами, — Мелани мечтательно сложила на груди руки. Дженни в ожидании метнула взгляд на сцену. — …бок о бок с каждым из вас, — пронеслось над головой. Пенни так же бережно прижала руки к груди. — С поправкой, конечно, но жесты — точь-в-точь! — Дженни перекидывалась между ними взглядом. — Смотри, сейчас якобы выпавшую прядь за ухо уберёт. Ещё улыбнётся так, мол, вы не представляете, сколько сил было потрачено на эту укладку, — прошептала Мелани. Пенни на сцене аккомпанировала жестами. — А теперь поведёт плечами и вскинет руки вперёд, как бы ко всем взвывая, — Дженни наблюдала за их синхронизацией и, ухмыльнувшись, качала головой. — Я благодарна каждому, кто был со мной рядом, — чуть поклонилась Мелани. — Не, так слащаво даже она не вытянет, — Дженни отмахнулась. — …и я благодарно каждому, кто был рядом со мной, — как под диктовку проговорила Грант. — Слушай, ну, снимаю шляпу, — Дженни отвесила шуточный реверанс. — Если честно, я думала, вы уже того, — развела в стороны руками, — разошлись совсем. Мелани не могла объяснить, что слышала преждевременную Пенни в своей голове и просто за той повторяла. Та не замолкала ни на минуту, даже после их расставания, осталась с ней и всегда напоминала о себе. Видимо, Пенни в ней засела так глубоко, что уже не достать никакими клещами, видимо, частичка Пенни нашла в ней дом. — Похоже, из головы её так просто не выселить, — Мелани улыбнулась той, внутренней Пенни, и на сердце потеплело, как от крошечных крепких объятий. — …я вас очень прошу: помните о себе! И будьте благоразумны, — покидала сцену Грант, пока слова тонули в аплодисментах. «Будьте благоразумны» — завязло в голове, заколотилось в висках и запустило отложенную бомбу. Пока кровь пыталась вылиться из вен, Мелани лихорадочно соображала, что следует предпринять. Сердце потяжелело и будто опустилось, нехороший щекотливый страх юркнул между кишок — те подобрались в узел. «Будьте благоразумны» — продолжало играть на заезженной старой пластинке, иглой разматывая мозг. По ногам пополз холод — она убедилась в своей догадке ещё до того, как повернула голову, поддакнула осевшая тишина — на сцену дрожа поднималась Нэнси Фрэнсис. Пенни расположилась в заветных двадцати шагах. Под хладнокровный отсчёт механизма Мелани затаила дыхание и обратила взгляд к сцене. Нэнси так же трепыхалась при каждом шаге, с трудом справляясь с чужеродными конечностями, — кошмар медленно, но верно врастал в реальность, увеселительно махал щупальцами. То же траурное чёрное платье, тот же разбитый взгляд — только сумки и правда не было, да на голове — в тон скорбящий платок. — Минуту внимания, — выкашляла в микрофон. — В этот торжественный день… — Никто не умер, Нэнси, ты не в курсе? — пробасили в толпе. — В этот день… торжественный день…сегодня! — Нэнси резко вздёрнула подбородок, но устояла, вцепившись в стойку. Голова тоже не укатилась с плеч. — Сегодня мы собрались, чтобы почтить память наших минувших дней… наших дней… минувших дней… — с Фрэнсис определённо было что-то не так. Помимо очевидного. Фрэнсис-из-страны-кошмаров так же стояла в периоде полураспада, но эту что-то заставляло держаться всем захудалым тельцем. Леди Грант театрально отвернулась — пора было действовать. — Мы прощаемся с нашей прошлой жизнью и со всем, что связывало нас с теми… Преувеличенно громкий смешок вонзился в тишину. Нэнси вздрогнула. Далее полетело следом: — Банкет? Да, полагаю, скоро. Потерпите немного. Что? Повтори, я не расслы… — Грант не успела закончить. Мелани схватила ту за локоть, несмотря на брезгливо-возмущённые взгляды придворных во главе с ван дер Уолом, и, наклонившись, тихонечко прошептала: — Клянусь богом, Грант, если ты сейчас же не заткнёшься… — Если ты сейчас же не отпустишь мою невесту, я найду, чем заткнуть тебя, — присоединился к шипению ван дер Уол. — Я никогда тебя ни о чём не просила, но умоляю, молчи, — Мелани выстроила в прямой мост слова. Грант ничего не ответила, но концы не обрубила: позволила всем буквам высадиться на своей стороне и только потом отвела взгляд. Только теперь Мелани заметила, что Нэнси выжидательно молчала всю их перепалку. Сумки не было — руки скрылись под платком: — Я просто хочу сказать… я хочу сказать… что никогда больше мы не будем прежними, больше нам не простят… — Благодарю, дорогая, это платье подчёркивает всё, что нужно, — бесконечно-глупая-Пенни-Грант продолжала играть со смертью. Мелани двинулась, но Артур загородил своим телом путь. Нэнси вперила в ту ошалелый взгляд и заёрзала под платком руками — казалось, что очеловечились и зашевелились волосы или мозги. — Мы должны… должны быть благодарны за всё, что с нами было, даже если… — Подождите, ей осталось совсем недолго, — вынырнула кусающая-свой-же-хвост-Пенни-Грант. Зрители замолкли, уступая тем воздух. Нэнси высунула руки и принялась счёсывать одной ей видимых мурашек. Мелани обогнула Артуровскую баррикаду и подошла с другой стороны. — Даже если это… повлияло на вас… причинило вам боль и то, что, как вы думали, вы не заслуж… служ… вы заслуживали, — челюсть открылась как-то вбок и закрылась, не попав по зубам. Секунд десять Нэнси глотала ртом воздух, пока вдруг плечи не заходили ходуном. По толпе прошёлся взволнованный шёпот. — Служить… вы заслужили… никто не заслу… — Это уж точно, милая. Каждый получает по заслугам, — закинула на сцену Пенни-это-конец-Грант. Мелани ринулась и перекрыла ту собой одновременно с щелчком Фрэнсисовской челюсти. — Замолчи! Нет! Хватит! — откуда ни возьмись восставшие силы ударили Фрэнсис в голову, пока ноги безвольно покачивались на каблуковых горках. Мелани замерла — Грант за спиной не двинулась. — Ты… она… — Нэнси зарылась руками в платке и резко выдернула — нутро сжалось — но выстрел слетел со рта: — Она спит с Беленкофф! Беленкофф! — повторила для верности. — Всё это время… пока вы… мы думали, мы верили ей, она была не тем, не той… Ей плевать на всех вас! На всех… Она пережуют вас и выплюнет, когда потеряет вкус! Никто никогда не будет её достоин… Она ненавидит всех вас! Всех нас… — Нэнси сдулась с последним звуком и чуть не упала на стойку. Тишина в толпе натянулась и сосредоточилась на одной коронованной голове. Собрав на себе все взгляды, Пенни послала Нэнси поклон и, высоко задрав руки, один за одним, меряя на слух расстояние, отвесила аплодисменты.***
«Сердце бьёт прямо в грудь, рвёт на мне кожу. Ноги устали слушаться, не хотят больше стоять. Снизу взрываются люди-хлопки, только нигде нет крови… Наверное, убивают воздух — у воздуха крови нет, или она невидимая. Я смогла! Я вскрыла её правде горло. У правды тоже нет крови, но потом появились хлопки. Болит голова — это чешутся мысли. Может, полезут волосы?! Надо дать им воздуха, пока его весь не убили. Чтобы они подышали… чтобы дышали…».***
Перед всеми открылся вид перепаханной головы Фрэнсис — Мелани застыла в первом ряду. Та крутила платок и ловила лысиной воздух. На безволосой поверхности зияли кратеры высохших ран. Нэнси чесала довольно чавкающую язву — толпа отступала, кто-то блевал в углу. — Мысли лезут, лезут волосы… мысли как волосы, мысли-волосы… — бормотала Нэнси по случайности в микрофон. А затем подняла на них взгляд, отчего-то съёжилась и понеслась к двери.***
Нэнси остановилась на последнем пролёте лестницы — верхушку кто-то съел, дальше дороги не было. Она подлетела к спасительному окну и свесилась; болтала ногами, пока отрезвляющий воздух раздавал пощёчины лицу. Сзади подобралось шуршание: — Всё так же тянет к высоте, Нэнси? Она обернулась и покрепче вжалась в дыру окна — из темноты на неё двинулся Пенни-Грантовский монстр. Раздувшийся по бокам, с серой многослойной кожей и замутнённым стеклом глаз. Внутри замесилось гнилое варево. Она обратилась к Грант через монстрову кожу: — Я хочу тебя ненавидеть. — Я знаю, — донеслось из чудовища непереваренным голосом Пенни. — Но я не могу. — И это я знаю тоже, — тот двинулся к ней, скользя по полу щупальцами. Нэнси подняла голову — вблизи монстр оказался совсем нестрашный. Сердце открепилось, забулькало в груди. Сил никаких не осталось. Она приблизилась к нему сама и сквозь протестующий стук из глубины понимала, что любовь действительно слепа. Закрыла глаза — под веками рисовалась всё та же Пенни. Коронованная, недоступная — впервые за год и четыре месяца снова была так близко. — Поцелуй меня, — глядя на монстра, попросила Нэнси. — Поцелуй, а я сразу же прыгну, обещаю, — в доказательство откинулась в пасть к окну. — Кишка тонка, Нэн, — заулыбался монстр её ухмылкой. — Я обещаю. Пенни-из-под-век вырвалась из монстра и сделала шаг навстречу — прижалась лучшими на свете губами и на мгновение осветила её жизнь. Мысли по одной вспыхнули и пропали, память принялась запечатлять поцелуй снимками — снимков было много, больше, гораздо больше, чем Нэнси смогла просмотреть, пока летела спиной к раскинувшейся земле. На всех они были вместе — губы к губам — рядом. Свет поглотил мир вокруг, больше ничего не болело — встали на место выпавшие кости. Любовь внутри не поместилась и вылилась во вне. «Господи! Ей… так… идёт… белый».***
Мелани направлялась к пикапу, припаркованному на заднем дворе, когда услышала глухой стук, но оборачиваться не стала: это был точно не выстрел. Выйдя из того зала, она наконец выдохнула и пошла в противоположную от Грант сторону — принцесса спасена, драконы могут вернуться в башню. В груди ныло, и она ждала момента, когда этот вой можно будет заглушить блюзом, желательно на целую жизнь старше. У певцов выть получалось лучше, как ни посмотри. Пикап радостно скрипнул ей и пустил в облезлое брюхо. Наконец-то стало тепло. Она бросила мимолётный взгляд на гостиницу, но тут же вернула обратно. Они уже всё обсудили, пережёвывать нечего — не отношения получатся, а каша. Мелани мотнула головой, встряхивая присмиревшие волосы: — «Невеста», бля. Охренеть можно.***
В обрамлении разноголосых шепотков леди Грант спускалась по лестнице. — Я своими глазами видел! Точно тебе говорю! — Стояла прямо у окна и смотрела вниз, как Фрэнсис размазало по асфальту. — И что, прямо вот она и толкнула? — Да бред это всё, сама она бросилась. — Сама, как же, помогла ей наша королева! — Да по дурости она выпрыгнула, Грант даже не было рядом. — Пенни уже с нами стояла! — Как она уходит! Своими глазами, я тебе говорю! — С неё станется! — Может, привиделось чего? Вот и кинулась. Рождающиеся на глазах слухи множились, оперялись первыми спорами, перелетали из лагеря в лагерь, ворохом падали с неба. Но ни один даже краешком не задел её — сама-неприкосновенность-Грант шла, не опуская голову, — по пятам стелилась дорожка из брошенных версий; ветер подхватывал эхо. Пенни несла правду как своего младенца, никому не давая взглянуть, — люди расступались перед ней, словно вода, и горластыми волнами сходились обратно. Ещё не остыло окно.***
Пикап почти тронулся, когда левую дверь распахнули и, ругнувшись, ввалились в салон. — Поехали! — скомандовала Пенни, на ходу приминая платье. Рука без разговоров потянулась к рычагу — двигатель пробурчал и известил о готовности. Откусанный шлейф трепался на ветру, подмахивал встречной дороге.***
Полчаса ехали молча. Мелани пыталась сосредоточиться, вышвыривая полученное из сознания: «Ты слышала? В каморке за залом нашли пистолет». Было ещё кое-что, что заставляло бурлить в животе неусвоевшиеся буквы. Мелани пару раз задавила напор педалью, а потом всё-таки сдалась: — Пенни, — позвала, не отрывая взгляд от дороги. — М? — голубые глаза мелькнули в зеркале заднего вида. — То, что там было… Мне-то ты можешь рассказать. Ответ украла ночная тишь, заедаемая звуком мотора.