Damn the past, kiss the future

Эдика вырвала из сна острая боль. Как будто кто-то ударил его по щеке. Оказалось, не как будто. Он попробовал потянуться — не получилось. Начал понимать, что это было за тёплое прикосновение ночью. Хоть бы только его, хоть бы только его… Он разлепил глаза. — Неужели, проснулся наконец-то, — перед ним стоял мужчина. Одетый в чёрное. Огромный. Незнакомый голос. Эдик попробовал дёрнуться. Он сидел на стуле, руки у него были связаны за спиной. Ноги привязаны с ножкам стула. Твою мать. Эдик знал, Эдик чувствовал, что когда-нибудь с ним это произойдёт. Когда-нибудь ему пришлось бы расплачиваться за свои ошибки. Ну или выдавать чужие секреты. Он оглядел комнату, насколько мог из-за этого мужика. Холодный тусклый свет. Мебели не видно. Окон нет. Скорее всего, подвал какой-нибудь. Эдик поднял голову. Лицо мужчины было изрезано многочисленными шрамами. Важные лица так не мараются. Этот, скорее всего, просто исполнитель. Или киллер. Вопрос, от кого он… Мужик отошёл. Кажется, услуги киллера им не понадобятся — он умрёт сам. Точно напротив него, на расстоянии метров десяти, точно так же привязанный к стулу, сидел Веня. Челюсть Эдика упала вниз. Он не смог сказать ни слова. Миллион мыслей выстреливали в голове. Где мы, что мы здесь делаем, как давно мы здесь, я люблю тебя, кто этот мужик… Веня понял всё по его лихорадочному взгляду. «Я не знаю», — ответили его грустные испуганные глаза. — Ладно я, — обратился Эдик к мужчине, — но его-то за что? — Перетереть надо. Обкашлять вопросик один. — Вы кто вообще? От кого? — И всё тебе расскажи. Я от Коврова, — Эдик закатил глаза. Сколько ещё этот старый козёл принесёт проблем? — Ты мне скажи, не стыдно тебе? Он же тебя так любил, машину тебе купил… — Как и следующим трём, — фыркнул Эдик. -…на руках тебя носил, а ты его так сдал… — Ну убейте меня теперь, что вам сказать… — Не надо, — подал голос Веня, — лучше просто скажите, что вам нужно. — Ах ты ж сволочь, — он проигнорировал Веню и подошёл к Эдику, — меркантильная мразь. Правильно мне тебя назвали, Эдик-микрозайм. — Почему микрозайм? — Потому что всем даёшь! Сука, мне всё о тебе рассказали! И сколько хуёв ты в себя запихал, и сколько денег потом с них стряс. На машину свою ты какой из своих дырок заработал? Или, может, обеими? Блядь ты, Эдик, самая обыкновенная. Что, доехал таки до Америки? Или так и прыгаешь по чужим членам? — Прекратите, — Эдик покраснел. Впервые. Впервые! Мужик сел перед ним на корты. — Слушай, ты, — Эдик постарался максимально отвернуться, — в глаза мне смотри! Я могу тебя здесь сейчас убить. А могу трахнуть. А могу трахнуть и убить. Но, — он отошёл. Эдик выдохнул, — я не пидор. Убийца — да, но не пидор. Ну ты-то, — подошёл к Вене и поднял его голову за подбородок, — ты же умный мальчик, ты-то как с этой шлюхой связался? — А я люблю его, — выдохнул Веня. Внутренности Эдика обдало как будто бензином. Отчаянно захотелось крикнуть «И я тебя», чтобы, если (не «когда», а именно «если») Веню всё-таки убьют, он знал, что умирает любимым. Нельзя, нельзя, нельзя. Нельзя давать понять, что он ему дорог. Иначе его застрелят прямо сейчас. Чем громче он крикнет об этом, тем быстрее Веню убьют. — Ага, тут его полгорода любит. А что, — он сел рядом с Веней и за подбородок развернул его к Эдику, — хорошо он ебётся? Он реально такой узкий, как мне рассказывали? Насколько у него глубокая глотка? — У нас ничего не было, — прошипел Эдик. Слёз в голосе не было. Были только злость и задолбанность. — Ой, да не пизди. Чтобы у тебя да с кем-то не было? Да вас же взяли в одной кровати! Хотя не похоже на тебя, конечно. Ты и какой-то ханурик из телека. Что, Сапогов на твою пользованную задницу уже не клюнул? Или, — он обратился к Вене, — приходится донашивать начленники за начальством? Ладно, буду я ещё в вашей постели копаться. Эдик, у Константина Ивановича к тебе предложение. Он сейчас в Швейцарии. Зовёт тебя с собой туда. Насовсем. Он всё простил, поверь. Я бы, конечно, на его месте бы тебя убил, но он человек добрый. Самолёт завтра в два. Полетишь? Жить будешь вообще алмазно. Я ж знаю, что ты так любишь. — Нет! — если бы Эдик мог, он бы вскочил. Моргая, он буквально высекал искры. — Нет, нет, нет, ни за что! — Ой, да хорош тебе ломаться. Будешь жить в какой-нибудь деревушке, купит тебе новый Мерс, у него денег сейчас — хоть жопой жуй. Что, собственно, тебе привычно делать. Не говори, что не хочется. Соглашайся, забирай свой новый паспорт и послезавтра будешь в норковой шубе пить шампанское с видом на Альпы. — Нет, никогда и ни за что. Если дело в этом, то лучше сразу убейте меня. — Да тебя-то убивать мне не приказано, — мужик достал из кармана нож. Тот самый, которым вчера пытались убить Веню. Он взял его (то есть Веню) за волосы, поднял его голову и приставил нож к горлу. — Так не полетишь? — Спросил он. — Не соглашайся, Эдь, пожалуйста, — в слабом Венином голосе оставалась уверенность, сбивающая с ног. — Я тебя ему не отдам. Эдик сидел с открытым ртом, метаясь между двух огней. На одной чаше весов были собственная свобода (не путать с одиночеством) и независимость, спокойная (не путать со скучной) жизнь без унижений, чистая совесть, наконец, возможность не притворяться и не кривляться, не прогибаться, не терпеть, не прятать отвращение за фальшивой натянутой улыбкой, возможность быть одним из серой массы, быть с друзьями, возможность просто быть. На другой чаше была Венина жизнь. Выбор был очевиден. — Ну? — повторил амбал. — Эдик, не надо, — голос Вени ощутимо дрожал, — я умру счастливым, зная, что ты свободен. Немая пауза повисла в воздухе. Эдиково тихое «полечу» заглушил хлопок входной двери, судя по всему, металлической. — Саша, ты здесь? — позвал женский голос. Голос, знакомый Эдику. У него этот голос долгое время звенел в голове, заставляя по ночам заливать подушку слезами. Только бы не она, только бы не она, только бы не она… Мужик быстро спрятал нож в карман В комнату (точнее, в подвал) вбежала она. Дочь Ярослава Николаевича. — Саш, ты опять за своё? — её голос звучал спокойно и умоляюще. — Саш, ну мы же с тобой несколько раз об этом говорили, — она обняла его, — мы же с тобой учили. С людьми надо разговаривать. Разбирать проблему, искать решения, идти на компромиссы. А ты что тут устроил? — Оленька, ну, — он буквально сжался, — тебя так долго не было, я тут начал уже совсем с ума сходить… — Ну, ну, — она погладила его по голове, которая была как треть этой Оленьки, — всё хорошо. Теперь я рядом. Отпусти людей… — Она узнала Эдика, — отпусти их, пожалуйста. это очень хорошие люди. Я их отвезу, и поедем домой. — Сейчас, Оленька, сейчас, родная моя, — он перерезал верёвки на стульях и руках. Мужчины бросились друг к другу, хрустя затёкшими локтями и коленками. — Саш, что надо сказать? — Саша выглядел, как провинившийся ребёнок. — Мужики, вы это… Вы извините. Ну мне Ковёр сказал, я и начал делать… Я ж не умею пока в эту… В димпломантию эту, я только учусь. А Ковру я скажу, что ты отказался, тебя убили, и всё. И вас больше никто искать не будет. Ну, хотите, побейте меня, чтобы мне стыдно не было! — Н-нет, спасибо, можно мы просто пойдём? — спросил Эдик, прижимая к себе Веню. — Да идите, мужики, конечно. Ты это, Эдик… Ты особенно меня извини. Мне про тебя наговорили… — Да ничего, — Эдик махнул рукой, — я привык. — Я вас отвезу. — Ольга вывела их из подвала. Местность вокруг была совсем незнакомая. Видимо, они были не в городе, и даже не рядом с ним. — Садитесь, — она открыла перед ними дверь серебристой «девятки». — Садись, Вень, — они сели на заднее сиденье. Эдик прижал к себе Веню, который конкретно отрубился. Ольга нажала на газ, и они тронулись. Ехали какими-то полями. Оставалось только догадываться, как их привезли. Ехали долго. — Ольга, простите, — заговорил Эдик, убедивший, что Веня спит у него на груди, — можно вопрос? — Да, конечно. — Что это всё вообще было? — Ох, не знаю… Саша человек импульсивный, порывистый, и возражать совсем не умеет. Я уехала на пару дней, ему тут видимо поступили какие-то инструкции, вернулась, смотрю — его дома нет. Ну и рванула сюда. Вот, тут вас и нашла. — Почему вы… Мне кажется, вы были обо мне невысокого мнения? Ольга тяжело вздохнула. — Знаете… До вас у моего отца было много мальчиков. Они приходили, уходили, появлялись, исчезали… Когда его похоронили, они все повылезали. Требовали свою часть наследства, со слезами на глазах рассказывали, какая у них была возвышенная любовь… А я из них никого не знала. Папа меня только с вами познакомил. Он говорил, что я должна к вам относиться, как к брату, потому что ему вы как сын. Я ждала, что вы тоже появитесь, затребуете свою долю. А вы так и не появились. Вы вообще как сейчас? — Я, — после всего, что он услышал сегодня в свой адрес, Эдик произносил это почти с гордостью, — продавцом работаю. — Ой, здорово. На Стрельниковском? Я к вам как-нибудь зайду. А… с кем вы сейчас? — С ним, — он кивнул на Веню. — Я в вас не сомневалась, — она по-доброму улыбнулась. — А вы… Ну, вы с этим… Александром… — Ах, Саша… Да, мы вместе почти полгода. Он много сделал для меня после похорон. Сами понимаете — папины конкуренты… — И вы с ним из-за этого? — Нет, я просто люблю его. Вот таким, какой он есть. У него есть сердце, на самом деле. Вы видели — он всегда смягчается. Я его лечу. От его прошлого, от его методов разговоров с людьми. Мы все друг друга лечим любовью. От прошлого или от настоящего. Любовь всегда побеждает, несмотря ни на что. — Любовь? — переспросил Эдик, — простите, вы можете мне объяснить, что это такое? — Сложный вопрос. Вот козёл! — Девятку чуть не задел проезжающий мимо Гелик. Она посигналила, но ответом ей были две руки — одна в белом пиджаке, другая в пёстрой олимпийке, демонстрирующие средние пальцы, и ругань на незнакомом языке. — Любовь… а чёрт его знает. Саша говорит, что со мной чувствует себя другим человеком, как будто и не было всей его предыдущей жизни, как будто он только начинает жить. У него до меня много девок было, что я, не знаю, что ли. Но вот полгода вместе, и уже на счету у моей любви несколько спасённых жизней. — И вы его такого любите? — Люблю. Вот просто так люблю. Какое мне дело до его прошлого, до его бывших? Я его сейчас люблю. Помолчали. — А всё-таки вы отказались, — начала Ольга. — Я согласился в тот момент, когда вы пришли. Он просто не услышал. — Ты всё-таки согласился! — вскинулся Веня. — Нет, блин, я бы дал им тебя убить, а потом бы дальше жил спокойно! Да я сам бы умер, чтобы они тебя не трогали. А вообще спи дальше, дома поговорим. Ехали долго. Наконец подъехали к дому Эдика. — До свидания, Ольга. Спасибо вам за всё, что вы сделали… И сказали. — Не за что. До свидания… Брат. Удачи вам. Берегите друг друга. Они поднялись в квартиру. Первым делом Эдик отправил Веню в душ — смывать этот отвратительный день. Сам засел на кухне. Считал секунды. пытался приготовить речь. Речь была то пересолена, то переперчена, и в итоге пригорела. Веня вышел из душа. В домашней одежде, с мокрыми растрёпанными волосами, он выглядел таким… Таким родным. — Веня, — Эдик вскочил. Пепел сгоревшей речи попал в мыслительный аппарат, существенно затрудняя его работу. — Веня, сегодня тебя чуть не укокошили из-за меня второй раз. Извини, я… Я ходячая мишень, я столько раз подвергал тебя опасности. Я не могу знать, что ещё может случиться. Мне лучше уйти. Ты заслуживаешь другого, ты заслуживаешь большего… — Эдик, — он заглянул ему в глаза, — ты — часть моей жизни, теперь уже неотъемлемая. Твои проблемы — мои проблемы, а тем, кто захочет убить тебя, придётся убить и меня, потому что без тебя жить я не могу. Я поставлю чайник? — Господи, Вень, — он остановил его, взяв за руку, — Я… Кхм, прости, я первый раз в жизни говорю это искренне, и вот, волнуюсь… Я люблю тебя. Я люблю тебя! Я люблю тебя, и я не хочу без тебя существовать, — он положил руки на Венины плечи, — если ты всё ещё хочешь быть со мной, после всего, что ты пережил… — Эдик… Господи… Я… Эдик, я всю свою жизнь жил, чтобы это сейчас услышать. Я хочу быть с тобой всегда. Я умру за тебя, если надо будет. — Не надо… — Я буду драться за тебя, я убью за тебя… — Вень, не надо… — Господи, Эдь, счастье ты моё, солнце моё… Ты будешь… Ты будешь со мной? — Буду, — выдохнул Эдик, еле сдерживая слёзы. Над головой щёлкнула лампочка — они остались в слабом свете окна. Опускались сумерки. Их тёплое, взволнованное дыхание касалось лиц друг друга. Взгляды обоих бегали от губ до глаз и обратно. Веня снял сначала очки Эдика, потом свои, положил их на стол. — Можно? — Спросил он. — Конечно, — чуть ли не восторженно шёпотом ответил Эдик. У него ещё никогда не спрашивали о подобном. Тёплые, мягкие, осторожные губы. Целующие медленно, осторожно, без напора. Как в замедленной съёмке. Целующие так, как зимой ходят по льду. Эдика никогда не целовали с такой любовью. Веня целовал так, как будто на колени перед ним становился. Как будто вшёптывал заветное «люблю» ему в губы. По щеке скатилась слеза, в которой смешались стыд, любовь и счастье освобождения. Веня отодвинулся на пару миллиметров, вытер эту слезу пальцем. «Прекрасный», — коротко поцеловал его в уголок губ. «Я люблю тебя», — повторил Эдик и вернулся к его губам. Веня обнял его за талию. Эдик обхватил его за шею. Когда они оторвались друг от друга, на улице уже совсем стемнело.