Дело пахнет керосином

             — Что это значит?! — Паренька начало трясти от злости.              — Успокойся. Ты не думал, что это могут быть люди из твоей деревни? Сначала надо думать, Камадо. Очень полезный навык.              Мечник резко оборачивается и, смотря слезящимися глазами, хватает Мудзана за ворот его белой рубашки.              — По этой причине ты не хотел меня сюда приводить?! Да, Мудзан?! — Выкрикнул Танжиро, а имя Первого словно выплюнул в лицо его обладателю, с таким ядом, что, наверное, если бы была возможность (или хотя бы малейшая вероятность), лик Прародителя расплавился бы.       Парень продолжал.              — Неужели эта вся история со мной, похищением и песнями про «мне одиноко жить», из-за старой ненависти к Ёриичи-сану?! Ты даже заставил меня снять его серьги..моегоотца..мои серьги! Что там...ты вырезал мою семью ради этой мести, через поколения! — Мудзан опешил от того, насколько много знал Камадо, и насколько был слеп Прародитель в своём видении мира и мира Танжиро, в совокупности.              — Откуда ты...              — Закрой рот! Твоих оправлений по поводу этого мне не надо. — Камадо глубоко вдохнул воздух, переводя дыхание. — Где. Сейчас. Незуко. — Этот голос, пышущий ненавистью к Кибутсуджи, принадлежал больше не мальчишке, грезившему о мести.              Он принадлежал великому человеку, который давно умер, но переродился в этом юнце. Кибутсуджи окутал первородный, липкий страх, который вселил ему Солнечный мечник при первой — единственной, как думал тогда Мудзан, встрече; он ошибся.              Ёриичи Цугикуне стоит прямо перед ним. В новом, юном теле. Вот кто действительно обрёл бессмертие.              Первый поймал себя на этой мысли и, хватаясь за неё последней крупицей своего разума, он взял себя в руки. Ёриичи сдох. Давно. В старости. Как и хотел. А пацан даже рядом с ним не стоит.       Мудзан смеётся. Безумно. Гортанно и хрипло.              — Камадо, ты, чертовски выводишь из себя. — Кибутсуджи ехидно смеётся в лицо мальчишке, — Неужели так сложно смириться, — Хватая его запястья, аккуратно, но властно заставляя переместиться чужие руки на свою шею. — Что ты, — демон делает акцент на местоимении — Даже при большом желании, рвении и вашей идиотской «силе духа», покалечить или нанести мне хоть одну царапину, пока я тебе не позволю, — Он наклоняется к уху мечника, который дышит шумно и отрывисто, пылая яростью–являясь воплощением злости, прекрасно знает, что демон говорит правду. — Не–смо-жешь!              Танжиро непроизвольно сжимает руки на шее Верховного, ощущая каждую венку подушечками своих пальце, чувствуя холодное тело в своих руках — долгожданную шею змеи, но понимание, что отрубить — и окропить инфекционной кровью землю под своими ногами невозможно.              Безвыходность. Жертва, загнанная в угол. Побеждённый, но не сломленный.       Кибутсуджи не до конца удовлетворён. Надо доломать. Закончить это дело.       Разрушить.              — Но не переживай, я...              — Закрой..пасть...падаль... — Каждое слово ударяет подобно хлысту, а следы о них жгут и прижигают задетую плоть. Танжиро смотрит в ярко-алый, подобный крови омут, ныряя в него с головой. Он отмечает — эти глаза хочется выколоть. Камадо так и сделает.              — Ха...хаха...хахаха... — С каждой секундой хвалёное самообладание Мудзана утекает словно вода, пропусти ты её через пальцы; он тонет во взоре гранатовых глаз, имеющий пьянящий винный оттенок, но с ещё человеческим зрачком. Кибутсуджи это исправит.              — Танжиро, ты, наверное, тот единственный псих, готовый лишится жизни прямо на моих руках. Так хочется умереть?              Мечник только с силой сжимает шею, хватая ртом напряжённый скорым дождём воздух, хотя гроза уже грянула.              — Ты жалок, Камадо. В своих мечтах ты, видно забыл, что живём мы не по принципу сказок, а в реальном мире, где слабые целуют землю под ногами сильных. Ты хочешь также?              — Мой долг...              Кибутсуджи закатывает глаза. — Что у тебя есть кроме долга? Чести? Или всего вместе? — Танжиро кипятился с каждым тошным словом, вылетающем из бледных губ мужчины. — Ах, может любовь? Та девушка, что сейчас так похожа на тебя! Тоже с одним глазом хоронила старшую сестру под глицинией. Мне докладывали, что вы, весьма неплохо смотритесь. Хотя тот факт, что ты снизу, думаю, омрачняет ситуацию. — Танжиро подпрыгнул, в попытках сесть демону на шею, опрокинув его, но парня схватили за ногу и приложили телом об землю.              — Или друзья? Они может и ищут тебя, но организация ещё с другими демонами борется, хотя большую часть я отозвал. Дел у них по горло и без тебя. — Танжиро попытался встать, стараясь не внимать словам Мудзана, ведь они не раз заставляли задуматься. Ложь. Чистая ложь, всё, что он говорит.              — Думай, Камадо, думай. Хороший навык, данный даже таким твердолобым как ты. — Кибутсуджи присел на корточки рядом с Танжиро, прижимая одним лёгким движением младшего к земле, давя на позвоночник.              — Ответ совсем на поверхности воды, Танжиро. Руку протяни, голос подай, у тебя будет всё что нужно. — Мужчина шепчет с некой тоской, усталостью, желанием достучаться и добиться своего, но мальчишка слишком праведный и «добренький».              —..От тебя мне..кха...ничего не нужно!..— Сипло отвечает мечник, привставая на локтях и смотря в красные глаза. Его пронизывает дрожь.              В них пляшут черти злобы и горечи, обиды и серой тоски, всё это сливается в кровавом танце с искрами жестокости, завораживая и одновременно отталкивая своей принизывающей горькостью огня. Но глаза врага играют тёплой краской рассвета. Мужчина тоже борется с этими противоречивыми чувствами.              С болезненно-бледной щеки мечника скатывается слеза, которую Кибутсуджи смахивает большим пальцем своей руки, касаясь ладонью молочной кожи. Вновь лёгкий румянец. Это так глупо и по-детски невинно, что хочется плакать вместе с мальцом в отчаянии.              Танжиро накрывает своей дрожащей ладонью чужую, чувствую, как очередная стена внутри него рушится. Кибутсуджи тоже это чувствует.              —...Зачем?.. — Камадо смотрит в лицо – душу Прародителя, пронизывая искренней болью, ненавистью и непониманием «почему!?» до костей.              — Не знаю, как это правильно описать, но желаю, чтоб ты был возле меня, как, наверное, напоминание о моих ошибках, промахах; ты опасен для меня. – Признаётся Мудзан, - Я не могу тебя отпустить. Возможно, это потому что ты потомок Ёриичи. По этой же причине ты и жив. Наверное, это и правда некая месть. И твоё рвение против – прекрасно понимаю. Но дать добро не могу. Не хочу. — Мечник всхлипывает и, отпуская руку с тонкими, точёными пальцами, закрывает руками лицо, стараясь сдержать вскрики отчаяния и боли. Демон опять лжёт, мечник знает.              А Мудзан и не скрывает, смотрит. Смотрит и вглядывается в это образ, пропитанный скорбью по своей жизни, сломанной, отданной в чужие руки. Жизнь Кибутсуджи тоже отдали в чужие руки, которые позже сам Верховный и оторвал. Но мальчик так не сделает. Ему не хватает этой силы мести и злобы. Топливо негатива — не долгосрочно.              «— Тебя предали, Камадо. Продали, как скотину на рынке.» — Думает Мудзан, отрешённо глядя на Танжиро, бьющегося в истерике тихо, низко.              Он всё ещё цел. Надо доломать. Надавить. Кибутсуджи так и сделает, не останавливаясь перед своей целью – абсолютной властью над мечником.              — Они тебя предали, Танжиро. Тот договор о «Временном перемирии» был, увы, немного иным. — Парень поднимает заплаканный, уже чуть туманный взгляд на Верховного, вздрагивая. Слова об DHO* никогда не сулят хорошего для Танжиро.              — Ты – разменная монета в руках Организации. Никто тебя не ищет, не искал и искать не будет. Я сразу выдвинул условие: либо ты со своей кровью, либо крах Охотников и людей. Кирия принял решение в пользу человечества и я, по договору, убил колоссальное количество демоном. — Первый положил ладонь на косматую голову Танжиро, поглаживая. Это напомнило демону о Ёки-чан и Даки, которых он тоже часто гладил по голове. Они обе это так любили. — И забрал тебя на свою землю.              Танжиро находился в положении полулёжа-полусидя, смотря слезящимися, красными глазами в землю—сквозь неё. Он весь дрожал. Осознание, что его предали собственные предводители, ради которых он готов был положить голову — и сейчас положит, — ударило в голову вместе с горячей кровью. Камадо давно догадывался, что с «Перемирием» что-то не то. Забрать парня как трофей? Бред. На пустом месте выдвигать требования? Иррационально для обеих сторон. Да, его кровь похожа на кровь Незуко, но ведь есть множество факторов, играющих не малую роль. Словно играть в «Угадайку». Попадёшь, не попадёшь. Смехотворно и глупо.              Всё встаёт на свои места.              — За могилами твоей семьи правда ухаживают. К сожалению, не владею информацией, кто именно. — Кибутсуджи поерошил тёмно-бордовые патлы, заплетённые в уже не неряшливый хвост, а в аккуратную, явно сделанную Кетсуёки, причёску.              — Я также и не знаю, что с Незуко. Но предположу, что она мертва. — Последнюю фразу он сказал тише, на много тише. — Не многие выживут при таком ранении.       Эти слова вселяли хоть какую-то надежду в мечника. Танжиро молчал, обдумывая услышанное, сказанное и недосказанное Мудзаном.       Какие-то подводные камни всё же остались, парень уверен.              Мудзан Кибутсуджи «отлично» лжёт. И Верховный, и Танжиро это знают.       — Пойдём домой, Камадо. Тут думаю, мы уже закончили. К тому же скоро дождь, надо успеть добраться до подножья...              Договорить ему не дала крупная капля, упавшая на фарфоровую щёку. А потом ещё одна. И ещё.       Мудзан схватил в охапку мечника и без прелюдий забрался в дом Камадо. Секунда — грянул ливень.                                          Танжиро уже несколько часов сидит на пороге дома, вглядываясь в стену дождя перед ним. Мысли, чувства, всё сливалось в бешено бегущие слова и строки, создавая рассказ об искуплении и боли. Его лицо опухло от слёз; сейчас его ресницы обрамляли полуприкрытые вежды, такие тяжёлые, словно на них лежали громадные камни.              Так и есть.              Кибутсуджи наблюдал за пареньком со спины, из тени комнаты. Дождь он не любит также, как и солнце. Ливень очень сильный. Гул стоит на всю округу, капли произвольно барабанят по земле, крыше дома и листве деревьев.              Камадо сидит, скрестив ноги «бабочкой» **, а после, наконец двигается; медленно встаёт и Мудзан видит его лицо. Глаза словно погасли, а губы стали равны тонкой полоске ленты. Бледное лицо обрамлялось румянцем на скулах. Это от слёз.              Мечник проходит куда-то в глубь дома и Первый встаёт, направляясь за ним. Танжиро проводит руками по стенам, словно незрячий на ощупь пробираясь по дому. Мужчина будто видит, как играют воспоминания перед глазами парня, заставляя уголки его губ слабо подняться, видимо, в попытке улыбнуться.              Камадо останавливается возле приоткрытых сёдзи; он чуть поворачивает голову в сторону Кибутсуджи, давая понять, что сейчас ему стоит подождать. И демон выполняет, понимая без слов.              Танжиро аккуратно отодвигает сёдзи и проходит в спальню своих родителей. Маленькую комнату, в которой до сих пор лежит футон стариков, теперь поеденный молью. Прошло четыре года.              Камадо проходит к одному из углов и, присаживаясь, проводит кончиками пальцев по заветным половицам. Танжиро вспоминает о матери. Её словах. Её слезах, которые она хотела скрыть за улыбкой.              Похороны Танжуро Камадо проходили болезненно для всех членов семьи. Киэ не была исключением. И вот, после поминок, она скрылась в полумраке их с мужем комнаты. Мужчину провожали в похоронном костюме, по этому его клетчатое хаори осталось с женщиной, как напоминание о любимом муже, подарившем ей любовь, детей и счастье.              Киэ тихо рыдала, сжимая рыжую в клетку ткань, родную, и как ей казалось, всё ещё тёплую, пропитанную запахом любимого.              Танжиро всё видел, слышал всхлипы матери, наблюдая из-за сёдзи. Ему тоже было грустно, но надо быть тихим. Матушка не одобрит подглядывание; но старые половицы скрипнули под ногами, и старший сын дрогнул, как и его мать.              Женщина быстра вытерла слёзы рукавом своей одежды и повернув голову, увидела знакомый силуэт. С её губ чуть не сорвалось имя мужа, но она, с горечью и любовью улыбалась сыну, так похожем на своего отца.              — Проходи, Танжиро, милый.              И мальчик робко подошёл к матери, прикрывая за собой сёдзи. В комнате было окошко, пропускавшее закатные лучики ржавого солнца. Глаза Киэ переливались в этом сказочном свете.              Мать жестом попросила сына сесть возле неё; мальчик не стал заставлять матушку ждать.       В руках женщины что-то блеснуло в свете и, Танжиро с удивлением и благоговением, принял подарок, который мать протянула в ладошки сына. Это были карточные серьги Ханафуда его отца.              — Отец ведь тебе говорил о их ценности? — Киэ улыбнулась удивлённому Танжиро.       Мальчик активно закивал, всё также с блестящими глазами смотрел на знакомые серьги.       Женщина положила свою ладонь на макушку парнишки, поглаживая.              — Теперь они твои, сынок. Носи их в память об отце, его отце и наших предках. Теперь ты – старший мужчина в семье. Ты моё сокровище, Танжиро.              Эти слова на долго отпечатались в сознание мальчика, напоминая – ты должен быть сильным. Устал? Продолжай пока ноги не откажут. Больно? Терпи и улыбайся, мать на тебя надеется.              — Танжуро очень гордится тобой, мальчик мой. Он всех нас очень любит и смотрит оттуда. — Киэ поднимает взгляд в верх, невесомо кивает, словно кому-то, кто не даст свой ответ, но женщина верит: её слова услышаны.              Она обнимает плачущего сына, стараясь не плакать. Она мать. Она должна поддерживать своих детей и улыбаться им, пока может. Пока последние силы её не покинут, пока болезнь не охватит и её, утаскивая в этот омут за собой – к горячо любимому мужу.              Они сидели так, какое-то время, пока в доме отовсюду слышались тихие перешёптывания родственников и всхлипы детей. Потеря кормильца для семьи – тяжёлый удар.              — Танжиро, дорогой, — позвала Киэ, — у меня для тебя есть одна просьба.              Она отпустила сына из тёплых объятий и мальчик, вытянулся, вытирая слёзы. Он старший мужчина в семье. Старший сын. Он должен помочь матушке. Чего бы это ему не стоило.              Женщина встала с футона, хранившего тепло двух любящих сердец, одно из которых больше не бьётся, направляя к пыльному углу в маленькой комнате.       Женщина отодвинула половицу не без усилий, и сложив с трепетом одежду покойного мужа, положила в созданную нишу.              Танжиро наблюдал за руками своей матери, ловя каждое движение – только он знает об этом. Киэ повернулась к сыну и посмотрела с такой тоской и любовью, безграничной, горячей материнской теплотой, что мальчик опять заплакал под напором чувств.              Женщина тихо прошептала. Камадо, сидящий на полу, на том же месте, где сидела его мать, ровно через пять лет, вспоминая, вторя нежным словам из далёкого, детского прошлого.              — Когда придёт время, надень хаори своего отца. Не забывай о нём, любимый.              Голос женщины эхом отозвался в голове мечника, заставляя вернутся в реальность. По щекам вновь струились слёзы. Он, унимая дрожь в руках, отодвинул пословицы и, увидел клетчатое хаори отца. Танжиро аккуратно взял одежду. Удивительно, она не поедена молью, не пыльная и в том же состоянии, что и при той «церемонии».              Камадо встал и, недолго думая, накинул хаори. Когда они прибудут в поместье, он обязательно оденется более «традиционно» для этих одежд. В память об отце. О семье.       Тело наполнилось какой-то силой, слово сам Танжуро направляет сына, помогая. Спокойствие опустились на плечи мечника.              Танжиро выходил из комнаты не спеша, даже не замечая взгляда Кибутсуджи, который с интересом наблюдал, как мальчик из побитого, вновь предстал перед Прародителем с новой силой.              Мудзан чуть помедлил, прежде чем направиться за Камадо. Выйдя вновь к комнате, ведущей на улицу, Верховный опешил умиротворённому спокойствию мечника. Он сидел и вновь смотрел на стену дождь. Где-то в дали слышался гром. Сияли молнии, а небо начало темнеть. День близится к концу.              Кибутсуджи не смел нарушать эту тишину. У него не хватало сил переступить через эту грань. Мальчик тоже не сможет. А вот взрослый парень — не увидев перед собой преград, переступит и сломает эту границу. Он восстановил сломанную ранее стену.              — Это одежда моего отца, Мудзан.              Камадо повернул голову и слабо, совсем незаметно ухмыльнулся.              — Ты не посмеешь отобрать её.              Мужчина прошёл к пареньку, не намереваясь отвечать сразу же, присел рядом с ним. Танжиро сидел на пятках, ровна держа спину. Кибутсуджи присел рядом с ним, почти в плотную.              — И не собирался.              Лишь кинул он, словно случайно двигаясь ближе. Он ненавидит дождь, но, как говорилось ранее, Танжиро Камадо — исключение из всех правил Мудзана Кибутсуджи, и он готов ради своей цели, идти против своих принципов.       Они понимают, что их судьбы переплелись на этом же месте пару лет назад, а союз закрепился кровью обоих. Но эта связь, ничто иное как взаимноеотмщение и насмешка над судьбой. Разные расы, возраста и жизненное положение.Как такие разные существа могут поладить? Никак – ответ прост.       Когда-нибудь один из них оступится, войдёт в пекло отчаяния и сгорит в собственных мыслях, а второй, пойдёт следом, отдавая потерянный луч «отступнику», и когда они справятся, над их головами вновь появится солнце, или сырая земля, их собственноручно вырытых могил.              Они встретились через лета – Солнечный мечник и демон, что боится его как огня.