Дело пахнет керосином

                           Почему мотылёк летит на огонь?       Вот и Танжиро не знает, почему его манят своим тусклым, тёплым светом керосиновые лампы, рвущие тьму его темницы. От них веет странным теплом, они часто источают чудесные цветочные запахи, приятно щекочущие чуткое нутро мечника.              И сейчас, когда его голова пуста, только этот огонёк пленит взгляд Камадо, удерживая в этом прогнившем мире.              Осталось так мало времени. Всего день.       Пара часов и вот — он станет демоном.       Отвратительно, думает он.              Хочется сделать хоть что-то, но сил и возможности просто нет. Танжиро в клетке. Выход только один и...              «— Нет. Другой в-выход есть!..» — судорожно думает парень, резко садясь на кровати. Опасный. Но он станет эпилогом в этой истории, которую, Танжиро видел собственными глазами; это будет яркое заключение его жизни.              Сегодня он должен умереть.              Танжиро беглым взглядом окинул комнату. Самоубийство — не такой смерти он желал.              Сердце пускается в вальс, а кровь приливает к голове, звонко стуча в висках. Камадо смотрит на стол, на шкаф и даже на пол: в его комнате попросту нет и не может быть чего-то опасного.              — Мальчик мой, утри слёзы.              Мечник вздрагивает, а потом шумно-шумно дышит – ему показалось.              — Не вешай нос! Что ты за слабость себе позволяешь!              Вновь тёплый и знакомый голос разлетается искрами в голове.              — Помнишь, что я тебе говорил перед своей смертью?              Танжиро хватается руками за голову, скручиваясь.              —.. Всего лишь воспоминания...мне это кажется..кажется...              — Ничего, я напомню.              —...фантазия...фантазия...нет..вы умерли, Ренгоку-сан..умерли...              По бледному лицу скатываются слёзы.              — Живи с высоко поднятой головой. А если тебя будут ломать собственные слабость и трусость, зажги огонь в своём сердце, стисни зубы и двигайся вперёд. Понял?              Огонь. Вот ответ!              Танжиро вскидывает голову и смотрит на керосиновую лампу, в которой тлеет фитиль. Окинув взглядом комнату, Танжиро насчитал девять ламп — три справа, три слева и три над кроватью.              Мечник вскочил с кровати и подбежал к одной из ламп, и только коснулся тёплого стекла, как замер не дыша.              Что это было? Галлюцинации? Быть такого не может... Тогда что?       Но отбрасывая эти мысли, а зря; Камадо оборачивается и смотрит куда-то через стены.              — Спасибо...              — Танжиро, ты стал слеп.              — Знаю... — Камадо обращается к лампам вновь и зачарованно смотрит на огонёк за стеклом.              Он псих. Сошёл с ума.              Но он должен сегодня умереть.              Секунда. Рука сжимает снятую с крюка лампу.              Вторая. Еле-тёплая, маслянистая, отдающая желтизной, жидкость стекает по волосам мечника.              Третья. Танжиро около следующей лампы.              Четвёртая и пятая. Всё теже действия.              И так по кругу, адскому, вечному.              Около последней лампы Камадо замирает. В голове лишь туман и скомканные воспоминания о жизни, счастливой, тёплой, хоть и тяжёлой местами.              Последний луч солнца для Танжиро погас. Мир потускнел и потерял свои яркие краски. Что тогда его здесь держит?или кто?              Только он преследует его и, сейчас тот день, когда — бесцветная, чуть отдающая желтизной жидкость — страх, так и манящая разлить её по всему поместью, и поджечь, стекает по одежде отца и коже, блестя во мраке маслом. Остался один фитиль. Одна лампа. Сейчас всё кончится.              Его сердце вспыхнет пламенем.              — Матушка, так нужно. — Винные очи смотрят пусто, а губы только машинально улыбаются натянутой улыбкой. — Отец...ты тоже прости меня.. – В голове мерцают воспоминания о братьях и сёстрах. В какой-то момент, засияли их улыбки. Танжиро тоже улыбнулся в ответ.              Ах да, конечно.              Танжиро спешно подходит к тумбе и отодвигает ящик, шарит рукой и берёт серьги. Надевает.       Теперь, наконец, можно продолжить.              Он шагает беззвучно, словно паря над полом, подходит к самой дальней левой лампе. Касается блестящего во мраке стекла, свет на который падает от тусклого огонька за ним. Слёзы струятся по щекам, а улыбка не сходит с лица.              Как странно.       В груди расцветает тёплое, горячее чувство, словно цветок весной, оно раскрывается и тянется лепестками к солнцу — рука парня хочет прикоснуться к огню, и он снимает лампу с крюка, беря её в ладони.              Он аккуратно достаёт горящий фитиль, после выливая остаток керосина. Танжиро весь в нём, ещё не плавится, не горит, но скоро будет тлеть, задыхаясь от противного запаха горящей плоти. Ему шестнадцать, а он уже отправляется в ад.              Да. Благими намерениями вымощена дорога именно туда. Так нужно.              Сегодня он умрёт.              Танжиро аккуратно подходит к кровати, ложится, неспешно подносит горящий фитиль и смотрит как одежда начинает тлеть, а сам он давно сгорает, хватаясь за каждую мысль, но упускает её, давая улететь ей куда-то в даль с перелётными птицами, бушующим в кронах деревьев ветром и временем, неспешно уходящим от всего мирского, находясь за гранью понимания всего сущего и несущего; живого и неживого.              Он чувствует жар от пламени, который начинает касаться его кожи.       Он горит, сгорает и плавится, задыхается в дыму; он умирает, но не кричит, не плачет и не зовёт, на его устах нет ни единого имени, слова или звука, только самая счастливая, улыбка, на которую он сейчас способен.       Лгать кому-то сложно, но не невозможно, а самому себе — гиблое дело; сгорать дотла, до костей и атомов, крошась на квинтиллион звёзд, становясь пылью — пеплом.              Больно. Очень больно. Глаза закрываются от жара, крови и плоти, которая горит и запекается на его теле, дымится одежда и постель, пахнет гарью на всё комнату, окутанную мраком этих кофейных стен.              Всё кончится его смертью, и он готов принять её всю, пуская её и позволяя забрать его душу и тело, становясь просто обглоданным пламенем скелетом, обугленным.              Танжиро засыпает от этой жгущей боли, охватывающей его тело, веки прилипают к глазным яблокам, а в сознании проносится время, жизнь, слышаться далёкие голоса, и, не важно, что это торопливо говорит Ёки-чан, не важно, что Мудзан вводит в его артерию свой коготь. Всё такое пустое и бездушное, ненужное и скучное.              Камадо Танжиро — Солнечный мечник, сегодня умрёт.                                   Тьма. Поглощающая, тягучая; она так приятно укутывает его тело, становясь с ним одним целым, но этот мрак отступает и в голове яснеет — боли нет. Это ли Ад? И есть он вообще? Но тут словно лучина во тьме ночи, звенят голоса, из далека, но набирая силу. Ничего нельзя разобрать, как бы Камадо не пытался.       — Танжиро, Танжиро! — Наконец более чётко смог разобрать парень. Они отчаянно звали, и были разных тональностей. — Помоги! Нам нужна твоя помощь! — не унимались детские возгласы, то шепча, будто боясь разбудить, то крича так истошно, что наверняка даже через километры можно было услышать.       Голоса всё звали и звали, но с каждой секундой, с каждым рваным вздохом становились тише и тише. Мечник не хотел, чтоб они уходили, ведь он не узнал их имя, чтобы помочь им. Но тут его словно подтолкнули в спину и наставили тёплые голоса, говорящие в унисон:       - Ступай! Тебе ещё рано к нам! Но твоя помощь нам понадобится, не забудь, братец!              Танжиро раскрывает глаза; странно, он видит сразу двумя, словно ничего и не было, даже на оборот, всё стало чётче, но то что он видит, вгоняет его в ужас. Камадо смотрит на потолок его комнаты в поместье Мудзана.              Мечник вскакивает, садясь на кровати, но опускается обратно от сильного головокружения, не успев толком рассмотреть помещение; да и не нужно.              — Отлично. Ты жив. — Дрожью в теле отдаётся этот холодный, пронизанный злобой голос. — Я, честно, поражён, что ты сделал такой, по истине, отчаянный шаг. Умереть столь мучительной смертью, по собственной воле... — Кибутсуджи ухмыляется, но Камадо чуть ли не чувствует, даже с закрытыми глазами, что уголки его губ дрогнули. — Ты псих, Камадо. — Заключает Первый.              — Танжиро-кун, ты чудом выжил... — Мечник чувствует на своей руке ладонь демонессы, нежно поглаживающую его.              «— Не получилось... — Думает парень. — Чёрт! Чёрт! Чёрт! Будь ты проклят, Кибутсуджи! — Танжиро закрывает руками лицо, отворачиваясь от Ёки и жмурится, чтобы не заплакать. — Ненавижу...!»              — Очень рад за тебя, а теперь хочу объяснений.              Танжиро лишь молчит в ответ, закрывая уже уши, стараясь не выпускать рвущиеся всхлипы, ещё не крики.              «— Заткнись...! Уйди...! Оставь меня...» — отчаянно думает мечник, до скрипа сжимая зубы, лишь бы так оно и случилось, словно молился: Кибутсуджи должен просто раствориться, уйти и дать парню свыкнуться с мыслью, что его план провален; за это Камадо винит себя ещё больше, ведь он не справился даже с этим.              — Танжиро, ты, видимо, так и не усвоил, — Скрип отодвигающегося стула и шаги, размеренно приближающиеся к кровати охотника. Сильная рука рывком хватает шею парня, приподнимая его чуть ниже уровня глаз Прародителя, очи которого не горят – пылают бешенством и злобой, и тот продолжает, — Я здесь хозяин. Твой хозяин. Я здесь закон. Ты подчиняется этому закону. Ты слушаешь и выполняешь, ловишь каждый мой вздох, твоё слово, действие, а теперь даже сны и мысли, каждая клеточки твоего тела, будет принадлежать мне, подчиняться мне, откликаться на меня – без исключений. — Последние слова Кибутсуджи шепчет уже на ухо, опаляя горячим дыханием; с бледной, окутанной татуировками из языков пламени щеке, скатывается кристальная слеза, блестя во мраке знакомой комнаты. — Ты теперь демон, Танжиро, — Спокойно выдыхает Первый, прижимая голову сейчас такого покладистого Камадо к себе, поглаживая по только что сжатой шее, на которой даже следов не осталось. — Своим цирком ты только приблизил неизбежное.              Демонесса, которая сидела на краю кровати, решила удалиться, ведь она сейчас явно лишняя; Ёки придёт, когда Танжиро будет готов взглянуть на неё не пустым взглядом, а хотя бы печальным иль сердитым, но и то — тоже плохо.              Ёки смотрит и слова против сказать не имеет. Она тихо шуршит одеждой и ступает по полу невесомо, давая яростным всхлипам Танжиро поглощать каждый звук звенящей, пока, не тишины. Ёки заварит чай и вновь сядет перечитывать затёртую до дыр книжку по химии, которую сама ещё человеком писала. Ёки — второстепенный персонаж в их истории.              Она не злится, не кручинится — Ёки-чан просто томно грустит, напоминая себе, что всё это к лучшему, что всё в этой жизни — не случайно. Но она не верит в судьбу или в Бога, она верна Мудзану. А Мудзан верит ей.       Кетсуёки большего и не просит. Кетсуёки большего и не надо.              Но пока девушка прятал свой взгляд за рукавом, думая о новой фарфоровой кружечке, дабы отвлечься, Танжиро пытался вырваться из рук Кибутсуджи. Но через какое-то время, он опустил руки на свои колени, опершись лбом в грудь Мудзана. Сколько мыслей проносилось ветром в его голове, сколько слов он должен сказать. А сколько его будут слушать, и будут ли? Когда он уйдёт, попробовать сбежать, ведь теперь у Танжиро есть силы... Куда? Даже охотники будут его ловить, особенно теперь. Но одно охотник, вернее сказать, бывший охотник знает точно.              — Камадо Танжиро, я предугадаю твой каждый шаг, точнее, ты мне его и скажешь.              — Не зови меня так.              «— Хм, его мысли и слова слишком быстро синхронизировались.» — удивился Кибутсуджи. — И почему же?              — Потому что не хочу слышать своё имя из твоих...грязных уст. — Танжиро колебался мгновение, но всё же сказал это. Сейчас грянет буря. Теперь мечник демон, Мудзан поступит также, как и в его кошмарах?              Но послышался лишь смешок, усталый, с хрипотой, а после на длинные волосы Танжиро, в районе затылка, осела тяжёлая рука.              — У вас потомственных охотников традиция такая, всегда идти в пекло сломя голову, как ваши прадеды и деды?              Танжиро в ответ лишь хмыкнул.              — Ах да...вот именно, вы же поколениями солнечные мечники. Вы и есть это пекло.              — Не заметил, а ведь ты сам туда лезешь. — Подколол его Камадо. Когда это он так осмелел? Недавно ведь присмерти был, в ожогах огромных, наверное.              — Хпф, твоя правда.              На этом их разговор сошёл на нет и они, лишь сидели, не зная, что сказать. Каждый думал над словами, один слышал чужие, а другой лишь догадывался.              — Мудзан. — Тихо позвал Танжиро.              — Да?              — Незуко ведь...жива, да? Пока я, мгм, умирал, вспомнил красный дым, тогда, когда терял сознание и видел, как Незуко стала человеком.              Кибутсуджи напрягся, хотел промолчать, но ответить надо, иначе мальчишка подумает, что говорит правду. А ведь говорит...А ведь мальчишка распознает его ложь.              — И?              Танжиро чуть помялся с колено на колено, выдохнул, а Кибутсуджи давно услышал его мысли, давно дал ответ, но Камадо об этом не скажет – пусть говорит.              — Когда Ёки-чан использует свою Магию Крови, от неё исходит такой же.              — Тебе показалось.              — Они пахнут одинаково.              — Это ничего не говорит.              — Многое, Мудзан! — Камадо вскидывает голову и смотрит в глаза Кибутсуджи, а тот, пропускает удар от вида очей против него. Винные, глубоко гранатовые радужки с демоническим, словно кошачьим, мягким зрачком.              — Например? — Нахмурившись, сказал Первый.              — Я не последний из рода Камадо; Незуко жива и её смерть – спектакль.              Верховный вскидывает бровь и кривенько улыбается.              — Ты лжец, Кибутсуджи. — Вновь синхронно со своими мыслями произносит Танжиро, уверенно смотря Мудзану в глаза.              — Я знаю кто я. А вот...              — Я тоже знаю кто я, Кибутсуджи.              «— Когда он переходит на фамилии, то пытается сгладить углы своих слов, ха, мальчишка.»              — Я должен спросить «ну и кто же ты?».              — Ты ведь и так знаешь. — С азартом, но без улыбки или хоть толики искорок в глазах, вновь подкалывает Камадо.              — Хмпф, ты прав.       

      

      

«—Исключение.»