Долг Пятого.

      — Мне никто не нужен! Слышите?! Никто. Лучше быть сиротой, чем вашим братом.       Мальчик кричал. Из его красных глаз вот-вот должны были брызнуть слёзы. Ему было обидно, больно, плохо и… страшно? Да, страшно, страшно от того, что они чуть не погибли. Страшно от того, что он на этот раз мог не успеть. В конце-концов страшно потому, что он наговорил много того, чего не должен был. Но ведь они сами виноваты. Он же не хотел, чтобы они попали в ловушку. Он же не может быть виноват в том, чего не хотел?       — Мы же оба знаем, что это не так…       Открывать глаза было трудно. Веки были непослушны, а вместо мозгов в голове парил вакуум. Раздражающее пиканье не придавало сил, а только бесило. Пятый аккуратно приподнялся на локтях. Судя по обстановке он был в больнице.       — Моему везению можно только позавидовать.       Он откинулся на белую подушку. Ни острый запах хлорки, ни режущий свет не вызывали в нём абсолютно никаких чувств. Мальчик снова прикрыл глаза, ему больше некуда и незачем бежать. Тут неплохо. Да и что случится, если он всего на секунду закроет глаза… Шаг первый.       Она была красивой. Чертовски красивой, непростительно красивой. Чëрные кудри чуть ниже плеч, синие как море глаза, загорелая кожа, лучезарная улыбка пухлых губ, накрашенных ярко-красной помадой, чуть вздёрнутый носик картошкой. Она была идеальна во всём. Еë рост составлял около метра шестидесяти трёх, она чуть-чуть полновата, но розовое платье со стразами (которое, надо отметить, до неприличия короткое) идеально ложится на её чудную фигуру. Она смеётся, бегая босиком по лужам, мило улыбается, болтая ни о чём и живёт. Живëт, к сожалению, только в его голове. Долорес, милая, маленькая девочка, его единственная любовь, существует только как плод его воображения. Смерть, как и стразы, мне к лицу. Правда, Пятый? <i>Шаг второй.       — Что ты про меня знаешь, отец? Только порядковый номер и способность. Тебе не интересен ни я, ни Клаус, ни Ваня!       — Ты хочешь услышать слова утешения?       — Я хочу услышать правду!       — Тогда да. Ты прав, ни ты, ни твои братья и сёстры без способностей мне совершенно ненужны. Доволен?       — О, да.       — И что тебе дало это знание?       — Ничего. Просто теперь у меня будет иммунитет против таких как ты. Шаг третий.       — Клаус? — мальчик шёл по тёмному коридору. — Клаус? Ты здесь?       — Почему ты такой правильный?       — Что? С чего ты взял?       — У тебя всё и всегда получится. Ты во всём прав и всё умеешь! Отец любит только тебя!       — Ты… Ты не прав! Шаг N.       — Дорогушааа… — женщина сладко протягивает окончания. В ней нет любви, только животное желание. От осознания этого на душе становится противно. А если прибавить к этому постепенно нарастающее осознание предательства по отношению к Долорес, то становилось просто невыносимо до плача. Он сел на край кровати.       — Я же просил не называть меня дорогуша! — в голосе проскальзывают плохо скрываемые нотки раздражения.       — Ну прости меня, Файви… — она провела ярко накрашенным ногтем по его спине, заставляя напрячь плечи. — Давай продолжим?       — Извини, но нет.       Пятый судорожно начал собирать вещи, а потом закрылся в ванной. Вехотка стирает кожу в кровь. Но разве есть смысл мыть тело, когда замарана душа?       Пятый открывает глаза. Воспоминания не из приятных. Но кажется вся его жизнь это непрекращающаяся полоса неприятностей. И даже если очень сильно постараться, ничего хорошего не придёт на ум.       — Настало время свалить отсюда.       Он сжимает кулаки. Привычное синее свечение охватывает руки, вместе с ним приходит боль и облегчение. Комната, милая тёмная комната. Лучше её вообще не покидать. И плевать на навязчивые тени. Час       Новые формулы покрывают стены. Разум бредит, разум сопротивляется. Разум, ищет, ищет смысл во всем происходящем. Тело продолжает напоминать о том, что ему всего 15… Но ему всё равно. Пятый бредит, Пятый измучен. Он сломлен, покалечен, вывернут на изнанку. Но он старается, карабкается, цепляется за стены безысходности, но лишь ломает ногти. Пальцы, покрытые кровью, дрожат, выводя новый знак. Но в этом нет смысла. Час второй       Ручка отлетает в стену, крошась. Вместе с ней крошится душа. Тени, их много, они повсюду. Каждая из них имеет свой голос. Каждая из них стремится найти выход, ломая черепную коробку. Пятый стискивает виски, Пятый кричит, но не слышит своего собственного голоса. Он царапет руки до крови, но и боли уже нет. Ничего больше нет. Час третий.       Кап. Кап. Кап. Кап. Что это? Может, слёзы? Но это невозможно. Тогда почему глаза мокрые? Неважно. Да и не нужно. Он больше не может чувствовать. И выход только один. «Пожалуйста, Господи, если ты есть, прости меня. Милые, дорогие, Ваня, Клаус, Диего, Лютер, Эллисон, Бен, простите меня! Я больше не могу. Мне… Мне нужна помощь.» шепчут упрямо губы, а в руках крепко крепко сжимается лезвие. — «Хотя… уже нет.» Час N       — Вы позвонили Пятому Харгривз. К сожалению, я не могу ответить на ваш звонок, оставте сообщение после сингнала.»       Трубка выпадает из рук. — Пятый… Пятый, можешь бежать сколько хочешь, но тебе не убежать от себя. — В любом времени, в любом месте ты всегда будешь помнить. Эти воспоминания только твоя боль.