Орбитальная станция Керес, планета Лакун, система Флэр
В жилом отсеке ярко светили люминесцентные светильники, утопленные в ниши по периметру потолка, не так, как тусклая лампочка в плафоне в его метр на два конуре, словно петля висельника в камере смертника. Кирие провел ладонью по обивке дивана, настоящая кожа скрипела под рукой, выпуклости рельефа щекотали подушечки пальцев. Он присел, восторженно ощущая, как утопает в мягкости, как эргономичное сидение подстраивается под тело. Блаженство! Не то, что металлическая койка с протертым матрацем, колтунами впивающимся в спину. На журнальном столике стояла миска с зефиром, будто наполненная кусочками облаков. Кирие потянулся за одним, осторожно взял, поднес ко рту. Силой воли заставил себя откусить лишь кусочек, покатать на языке, не торопливо, не заталкивать впопыхах все сразу, не жевавши глотая. Нет, он не звереныш. Он больше не будет потакать инстинкту босяка, не будет хватать руками и жрать со скоростью ветра, страшась, что все отберут. Он человек, гордый, волевой. Он ровня всем. И даже этому напыщенному болвану. Кирие перевел взгляд на хозяина отсека. Парень сидел в кресле напротив, закинув ногу на ногу, скрестив руки на груди, выпятил обиженно губу. В своей неизменной куртке с вышитым волком на спине. Какая безвкусица! Хлыщеватая бравада. Да какой из него волк, даже не щенок, так хорек с крысиными глазками. Маленькими, серенькими, вечно прищуренными. Кирие отчетливо представил эти бусины глаз на вытянутой крысиной морде, подергивания усатого носа. Мурашки пробежали по спине, а ладони покрылись холодным потом. Яркий свет ламп, казалось, померк… Он снова в полумраке трюма. Где-то за переборками гулко шумит двигатель. Стена ледяная, поясница прилипла уже к ней, дернись, и с куском мяса оторвется. Холод. Руки онемели, кончики пальцев и ногти посинели. Едва удается держать их на острых коленках. Изо рта идет облачко пара. Вдох, выдох. И смотришь, как оно едва клубится и тает в темноте. Он уже не знает, сколько они едут в этом трюме. Их привели с улиц и затолкали сюда. Может, это было вчера, а может, неделю назад. Еды уже нет, и вода кончалась. Сначала они все сидели по углам, как по норам. Грызли брикеты, что им выдали. Но тех больше нет, обертка обсосана до дыр. Он самый мелкий, залез за трубы подальше от остальных. И правильно сделал. Мальчишки, кажется, забыли о нем, а может, и не умели считать. Разберись тут в полумраке, сколько их. Может, десять, а может, больше. У Кирие только десять пальцев, вот он каждому дал по мальчишке. Когда у него кончился брикет, стало шумно. Из полумрака слышались крики, брань, ругань, вой. Пальцев стало восемь. Потом стало холодно, очень холодно. Зубы стучали, руки и ноги мерзли. Он сжимался в комочек за трубами, так было теплее. Кто-то кашлял, чихал, плакал, просился обратно. Но к ним никто не приходил. Мальчишки стучали в дверь трюма. Но она не открывалась. Только двигатель где-то шумел. Прижмешь ухо к полу, а он шумит, будто жук в спичечном коробке. Так не было слышно жуткого кашля, а потом кашель прекратился. Пальцев стало семь. Они снова плакали, подвывая, снова стучали в дверь. И снова глухо. Хотелось пить. Во рту сухо, едва язык ворочался. Один лизнул стену, на ней от холода были капельки. А потом выл, истошно, будто зверь в подворотне, так собаки выли на свалке. Выл долго, хрипел, потом стих. Пальцев стало шесть. Кирие — не дурак, он гладил стенку ладонью, а потом лизал ее опухшим языком. Они опять ругались, кричали, возились, что-то бухало. Пальцев стало пять. Они больше не плакали, не звали, к двери не подходили. Сидели кучно, рядом. Снова кто-то кашлял и хрипел. В темноте был слышен то ли свист, то ли шелест, тихий такой, словно листья или пакет шелестит на ветру. Один шептал, что ему жарко, очень жарко. А Кирие холодно, очень-очень. Он всё обхватывает себя ледяными ладонями, все ребра можно посчитать. Он и считал иногда, семь твердых косточек насчитал. Пальцев стало три. Однажды кто-то заметил его, окликнул. Но Кирие промолчал, может, испугался, а может, зубы сильно стучали о коленки, и слова не вымолвишь. Но больше его не звали, вновь забыли. Было тихо, совсем. Кажется, остальные спали. Он тоже хотел, ему даже что-то снилось иногда, когда немножко смыкал веки, кажется, большая кровать с балдахином. Но потом пришли они. Большие, серые, мохнатые. Шуршали, клацали когтистыми лапами по полу, пищали. То одна, то другая выползет. Остальные их не боялись, даже не просыпались. А Кирие вздрагивал, больше отползал к стене. От той холодом тянуло. Он даже решился окрикнуть мальчишек, мол, крысы рядом, неужели они вам не мешают?! А потом увидел, как те ползают по ногам мальчишек, по груди, по лицу. Их становилось все больше. А те не просыпались, все лежали и лежали. Потом Кирие разглядел, что у Мизинца нет носа. Больше он не спал, даже глаза не закрывал. Сидел спиной к стене, ноги подтянул и все смотрел на копошение серых, грязных телец. А те замирали иногда, водили усатыми носами и глазели на него этими мерцающими бусинами. Пальцев больше не осталось. Он был один, совсем один. — … они, ублюдки, говорят, мы не на тебя работаем, а на твоего папашу, хочешь дури — плати, — что-то тарахтел вечно недовольный Манон. Воспоминания развеялись, лишь кончики пальцев немного подрагивали. — Конченные отморозки, что с них возьмешь, — машинально поддакнул Кирие. Он вновь внимательно оглядел парня напротив. Русые волосы, тонкие губы, морщинка между бровей — такие же, как у директора. Копия только молодая, но вот стержня в нем не было. Это Кугер смотрел так, будто вскрытие проводил: цепко, холодно, властно. Вся детвора тайно завидовала Манону, у того за спиной всегда был отец. Кирие вырос и в родителе больше не нуждался. Он сам добьется всего, покажет, что и у него есть порода. Станет уважаемым человеком, все еще будут есть с его рук. Он выберет себе фамилию, что-то броское и хлесткое, например, Рок. Кирие Рок. Или что-то благородное, вычурное, как у нуворишей. Может, Ашер, Ротчестер… Да, на платиновой визитке будут сверкать его инициалы — фамилия и имя, как положено в обществе. Никаких босяцких кличек кересских безотцовщин. А имя у него звучное — К-и-р-и-е, будто марка дорогой выпивки. Не то, что Рики — скрип сортирной дверцы. Еще Дарком нарекли, трущобные болваны! Темная только его немытая метиская рожа. Кирие сжал челюсти, представляя надменный взгляд черных глаз вожака Бизонов. Возомнил из себя невесть что. Он никто без своих мужиков, которые носятся с ним. Талисман. Едва сдержался, чтоб не сплюнуть. Кокер — вот он кто! Такой же, как тысячи на этой старой станции, гниющие в отсеках. Сколько эта жалкая банда уже болтается на рынке, а все здесь?! Да кому сдались эти Бизоны! Это он к ним не пойдет, а не они его не взяли. Ему не по пути с потасканными боргами. Он не задержится в этом космическом могильнике, по головам пойдет, если надо. — … куда он делся? Ничего не сказал, денег не оставил, на звонки не отвечает, — продолжал надоедливо зудеть Манон. Хотелось схватить того за русые вымытые душистым шампунем патлы и треснуть холеной мордой об журнальный столик. Кирие сжал кулаки и натянул льстивую улыбку. — Найдется твой папаша, — проворковал он, протягивая младшему Кугеру бутылку стаута. — Не парься, давай выпьем. Я слышал, ты уделал Бальдра в партии! — Восьмерку в лузу! Он мне триста кредитов должен! — самодовольно засиял Манон и затрещал с новым воодушевлением. Щебечи золотая птичка, ты мне еще пригодишься…Сектор ϖ037, туманность Дельвия
Кугера мутило, желудок схватывали спазмы, голова кружилась, а ноги едва переставлялись. Во всем теле чувствовалась слабость от перегрузок. Он уже слишком стар, чтобы скакать по гиперпутям без перерыва. За последние двадцать лет, как обосновался в «Гардиане», он покидал планету только по особо важным переговорам несколько раз в год. За две недели шаттл, на который его загрузили, совершил с десяток прыжков в пространстве. Не мудрено, что Джадд просто разваливался по частям, мучаясь отдышкой, гипотонией и мигренью. Он потерял счет времени, все портативные устройства у него отобрали, как только они вступили на борт, возможно, прошло уже больше дней. Он ориентировался только по отключению электричества в каюте, символизирующему отбой. Где они находились, Кугер тоже не имел представления, иллюминаторы в каюте были заблокированы. Он сидел безвылазно в своей камере, как в металлическом гробу. Пока они не пристыковались к чему-то. То, что они находились до сих пор в космосе, Кугер ощущал по легкому дискомфорту и магнитным полям, заставляющим волоски на теле электризоваться, от включенной искусственной гравитации. Да и спуск в атмосферу он явно бы не пережил в таком едва сносном состоянии. За ним пришлось бы не конвоиров с автоматами посылать, а каталку с медперсоналом. Сопровождающие солдаты были не многословны, кивнули головой, мол, шагай вперед по трапу, а направление указали дулом автомата. Кугер не ерепенился, шел, едва поспевая за молодыми бойцами. Грубая ткань комбинезона неприятно терла иссушенную вентиляторами кожу. Джадд досадливо вспоминал свой удобный костюм из жаккарда, сделанный на заказ, между прочим, одним из лучших портных Лаокоона. Еще не улеглось негодование в душе из-за того, что его раздели догола, как какую-то шпану, и облачили в ярко-оранжевый комбинезон, явно напоминающий тюремную робу. За все время заточения с ним никто не общался, не проводил допрос, не предъявлял требований, не выдвигал обвинений, будто ему уже негласно подписали приговор и отправили отбывать срок черт знает куда. Он все больше задавался вопросом: чего от него хотят эти люди? Они вышли в ангарный отсек то ли станции, то ли корабля. Пол причудливо раскрашен в форме шахматного поля облупившейся черной и белой краской. В ангаре стояли еще несколько десантных шаттлов, пара истребителей дальнего следования, бронированный штурмовик при полном вооружении. Эти вояки были неплохо экипированы. Они минули ангар, завернули в коридор. Шаги эхом отлетали от поржавевших стен. В коридоре душно, от труб проложенных вдоль стен поднимался пар. Трубы также были изъедены коррозией, залатаны сварочными швами. По лицу катился пот. К отдышке добавился кашель. Кугеру с еще большим усилием давалось поспевать за размашистыми шагами солдат. Наконец, они вышли из тесного и душного коридора в просторное помещение, заставленное контейнерами и ящиками, по всей видимости, трюм или склад. Ящики блестели хромированными боками, на которых четко виднелась военная маркировка. Они остановились у потертой компрессионной двери. Один из бойцов приложил магнитную карту к считывателю, тот отрицательно пикнул. Солдат ругнулся и треснул ладонью по датчику. Загорелся зеленый огонек и дверь с шипением отъехала в сторону. Они зашли в бокс. Дверь закрылась. Солдат набрал какие-то команды на панели, и их обдало дезинфицирующим газом. Кугер зашелся кашлем. Прежде, чем пересек порог бокса, он обратил внимание на стену с выцветшей эмблемой в виде человека с раскинутыми руками и раздвинутыми ногами, заключенного в круге. В животе образовался тугой узел, а дыхание еще больше сбилось. Джадд даже в маразме не забыл бы это изображение. Эмблема главного научного института Федерации — Генезиса, которому он отдал семнадцать лет молодости. Кугер учился, затем работал там до тех пор, пока его не линчевали, лишив лицензии, практики и регалий, и вышвырнули на задворки вселенной. Тупая боль пульсировала в висках, мысли путались. Он абсолютно заплутал в раздумьях. Оптимизма не внушало и то, что его вели по этому месту открыто, ничего не скрывая, после столь долгого и таинственного полета. Это могло значить только одно — живым он отсюда не выберется. Погруженный в мысли, он не заметил, как конвоиры остановились. Кугер едва не влетел в спину солдата. Тот, отсалютовав, отступил, открывая обзор на стоящего возле лифта «коршуна». Директор не видел его с того самого момента их встречи в своем кабинете. Командир, как понял Джадд по выправке и пресмыканию солдат перед ним, был гладко выбрит, собран и самоуверен. Он усмехнулся и приглашающе указал ладонью в кабину лифта. Кугер вошел. «Коршун» занял место рядом с ним и нажал на кнопку. Двери клацнули, лифт дернулся и скользнул вниз. — Вы неважно выглядите, док, — буднично произнес командир. Кугеру хватило сил только укоризненно хмыкнуть. От «коршуна» отчетливо пахло гарью. — Не волнуйтесь, у вас скоро появится компания. Джадд не считал нужным поддерживать светскую беседу со своим похитителем. Он стиснул зубы, стараясь успокоить сбившееся дыхание и не потеть, как загнанный конь. В поле его зрения попала панель управления лифтом. Еще одна странная особенность заставила нахмуриться. Надписи на ней были выполнены буквами на латыни и кириллице. Где он, черт подери, находится?! Они вышли из лифта и вновь оказались возле герметичной двери бокса. После копошений «коршуна» с кодовым замком Кугер попал в белоснежную лабораторию, оснащенную манипуляторами, компьютерами, химическим и медицинским оборудованием. В помещении находились трое мужчин в таких же ярко-оранжевых комбинезонах. Они столпились возле хирургического стола и о чем-то спешно и взволнованно беседовали, пока не заметили посетителей. Их взоры вмиг обратились на командира, а лица исказились недовольством и затаенным страхом. Джадд искренне удивился, узнав одного из пленных. Доктор Сарториус — лауреат Нобелевской премии по физике не нуждался в представлении. Однако «коршун» счел нужным познакомить сокамерников: — Итак, доктор Кельвин, доктор Снаут и доктор Сарториус, прошу любить и жаловать доктора Кугера. — Бывшего доктора, — поправил один из ученых, одарив Джадда презрением. — Крис Кельвин — доктор психологических наук. Действующий! — Потрудитесь объяснить, что мы здесь делаем? — напористо спросил Сарториус. — Вы скоро все узнаете. А пока, господа, обживайтесь, — бросил через плечо «коршун» и направился прочь из лаборатории. — Что значит обживайтесь?! — возмущенно воскликнул Снаут. — На каком основании вы нас здесь держите?! Я ведущий кибернетик марсианского филиала Генезиса, я не оставлю этот произвол безнаказанным! Командир лишь хмыкнул, захлопывая дверь бокса. Его коммуникатор зажужжал, оповещая о принятом сообщении. Он развернул окно: «1110011 1110100 1100001 1110010 1110100 100000 1110010 1100101 1100011 1111001 1100011 1101100 1101001 1101110 1100111». Декодер на секунду завис, а затем на экране цифры сменились надписью: «start recycling». Он оправил форму и, чеканя шаг, скрылся в коридоре.