Невозможность

После случившегося дела как-то не задались. Кажется Ваське, что Федя его нарочно избегать начал. А если мимо проходил, то демонстрировал брезгливое холодное безразличие. И от всего этого так тошно на душе становилось, что даже к вину Вася потянулся на одном из пиров, не выдержал. Сидел, пригорюнившись, пил и на Федора смотрел. Басманов в белом атласном кафтане, что жемчугом был украшен, да поясом серебристого цвета подпоясан, выглядел страсть как хорошо. Глаз не оторвать. — Глянь-ка на Федю, как невеста в белое вырядился, — шепчет Афонька, сидевший рядом. — А рожу-то опять как нарумянил, мерзость. Будь моя воля, я б его выслал из Слободы куда подальше, чтоб царя нашего не развращал, содомит поганый. Афоня отхлебнул из кубка и, закусив огурцом, на Васю уставился. — Да что с тобой? Сидишь словно в воду опущенный, не узнаю Ваську нашего веселого. Аль зазноба какая в сердце засела? — Засела. — Вот оно что, так и думал. Красивая? — Очень. Афанасий улыбкой расплылся и по плечу Васю похлопал. — Не тоскуй, твоя она будет. Твоя. Грянула музыка и Афоня побежал хороводы водить, решив, что это куда веселее, чем с угрюмым Васькой сидеть. Федор тоже в хоровод входит, как лебедь белый скользит меж всех этих людей. Изящный, ладный. Краше любого молодца, любой девушки, что подле него находятся. Улыбкой тянет губы яркие, плечом красиво ведет. Совсем тоскливо стало Васе. Решил он себе чего покрепче налить. Позже, наблюдая, как Федя к руке царя ластится, налил еще. Потом еще немного. И уже под конец пира, когда на ноги еле-еле поднялся и к себе пошел, он был удостоен презрительной Фединой насмешки, всю он ее не расслышал, но слова «дурак» и «пьяница», там явно были. Где-то раздался смех. Вася кивнул, словно соглашаясь со словами этими. Сегодня он точно дурак и пьяница. А может и не только сегодня. Время шло, тоска сердце Васькино съедала, непонимание в душе засело. Сначала значит целовать себя дает, а потом нос воротит? Хрен поймешь этого Федю, он как загадка, которую Ваське разгадать не под силу. Когда бездействовать надоело, решил он опять на службу ночную выйти к покоям царским, чтоб встречи с Басманов сыскать. Но Федор мимо него надменно прошел, лишь кивнув в знак приветствия. Уперевшись взглядом в закрытую дверь, Вася даже сказать ничего не успел. Что ж, насильно мил не будешь, как говорится. Уж к полночи время близилось. Как вдруг из дверей выскочил Басманов, за щеку держась. И стремглав направился на выход, но увидев Васю — замер. — Ты чего? — спрашивает Грязной. — Случилось что? — Нет. — Ну-ка, иди сюда, — Вася взял его за плечо и за угол завел, свечи тут чуть ярче горели, хотя все равно полумрак сохранялся. На удивление Басманов послушно за ним последовал. — Дай посмотрю, — Вася осторожно за подбородок его берет и на свет поворачивая, Федя дергает головой, но не вырывается. Покрасневшая щека и ранка маленькая. Ударил его царь, да перстнем видимо зацепил. В глазах Феди обида, непонимание засело. Словно ни за что ему прилетело. И сейчас он был какой-то уязвимый, живой и настоящий, без привычных масок, которые умело менял. — За что это он тебя так? — Не твое дело. — Ну, не мое так не мое. Государь он ведь как, одной рукой милует, другой карает. Больно? — Ты меня остановил, чтоб вопросы свои глупые задавать? — Сейчас сделаю, что б не болело, — Вася наклоняется ближе и осторожно дует на ранку. Федя морщится. — Ну, лучше? — Ты совсем дурак? — прошипел Басманов. Молчание повисло в воздухе. И тут Вася, поддавшись порыву, обнимает Федю, прижимает к себе. Словно желая защитить от всех невзгод, от немилости царской, от обид злых. Басманов сначала напрягся, стремился отпихнуть, а потом обмяк в сильных руках, и вдруг плечи его начали дрожать. Так, когда Вася умудрился дожить до момента такого? Норовистый, высокомерный Федор Басманов плачет в его объятьях. Трясется как лист осиновый. — Я ничего сделать не могу.. Он.. он временами словно с цепи срывается, —сбивчиво шепчет Федя, глотая слезы горькие. — Уж отваром из трав успокаивающих его пою.. ни черта не помогает. — Тшш, тихо-тихо, Федя, — Вася гладит его по плечу, опешив от такого потока откровений. Видимо сильно выходка Ивана Федю задела, в самое сердце ранила, раз не смог Басманов сдержаться, и позволил себе подобную слабость в виде слез проявить. — Вася.. он ни за что меня сейчас, буквально наотмашь. Сказал, что мешаю ему, когда он книгу какую-то читал. А я ж.. я просто ласки его хотел. Только и всего. Разве можно за такое меня бить, а? — Нельзя. Тебя вообще ни за что бить нельзя, Федь, ты такого не заслуживаешь, — горько отзывается Вася. — Нельзя. А он считает, что ему можно. Думает, наверно, я стерплю. А я ведь и правда, стерплю, лишь бы любил он меня, лишь бы не прогнал как пса паршивого, ненужного больше. — Чушь какая. Ты это из головы своей выкинь, нельзя тебя обижать, — уверенно говорит Вася. — Не чушь. — Чушь. Понятное дело, любит Федя Ваню своего, любит до безумия. Все простить, все стерпеть готов, лишь бы царь и дальше взаимностью отвечал. И от этой мысли Васе даже страшно становится. Что-то в этом есть неправильное. Федя же ничего плохого не умышлял, ластился как обычно, а в итоге попался под руку горячую. Получил оплеуху, просто потому что царю так вздумалось. Басманов потихоньку успокаивается, а потом спрашивает шепотом: — Может не мил я ему больше, раз он так со мной обходится? — Да как же не мил? Что у нас поговаривают, что царь так тебя любит, что жить без тебя не может. — Поговаривают, — вдруг шипит Федя и отстраняется резко. — Чего только не поговаривают про меня, да? Думаешь, нравится мне это? Похоже, опять Васькин язык все испортил, задев тему больную, только теперь Федю не в слезы, а в злобу кинуло. — Ты не знаешь, каково мне, когда захожу, и все смолкают разом, потому что меня обсуждали секундой ранее, а я все слышал пока за дверью стоял, — шипит Федя, глазами бесовскими в полумраке сверкая. — Ведь всем хочется послушать да обсудить, какой бесстыдник я, какой срамник, как царя умело ублажаю губами своими ласковыми, пальцами проворными, как ложусь под него по ночам. Как службу свою в царской спальне несу, словно не умею ничего больше и являюсь просто мальчиком для утех, ничего не значащим. Почему-то никогда не задумывался Вася, как все эти сплетни на Феде сказываются. А ведь Грязной сразу ухо востро держал, когда про Федора очередную байку травили. Ну, хоть совесть чиста, сам никогда слухов поганых не распускал. — Ты же любишь такое про меня слушать, Вася, да? Грязной отчетливо услышал какую-то странную интонацию в заданном вопросе. — Нет, — врет он, потому что правду сказать себе дороже. — Да неужели? Вновь повисла тишина. — Зря ты, Вася, это.. — вдруг сощурил глаза Басманов, и тень недобрая на его лицо легла. — Что? — Зря сюда меня пустил, — Федя тыкает пальцем ровно в то место, где у Васи бешено стучало сердце. А после резко разворачивается и уходит, словно вовсе и не он рыдал только что на чужом плече.