Невозможность

Захотелось Васе чем-нибудь Федю порадовать после той ночи. И отправился он для этого к купцам товар поглядеть. Перстни, серьги, бусы кругом висят. Самоцветы сияют, серебро сверкает. Красота. И тут Вася их увидал. Яркие. Алые. Как сердце его, что пламенеет от одного только взгляда Фединого. Словно сама любовь в камешки красные заточенная - серьги рубиновые. За такие и деньги отдать не жалко было. Купил их Вася и призадумался, примет ли своенравный Федор подарок от него, хотя Басманов та еще сорока, любит все блестящее да красивое, может и примет. Чуть помявшись на пороге, Вася стучит и входит в комнату кравчего. Вмиг в голове оживает воспоминание, как он в ней Федю целовал. — Что тут забыл? — суровый голос демонстрирует Васе, что здесь ему явно не рады. Федор, сидевший за столом, нехотя отвлекается от румян и зеркала, сверля холодным взором Грязного. — Я тебе тут это, принес кое-что, — Вася протягивает серьги в бумагу завернутые и кладет их на стол пред Федей. — Обхаживать меня решил как девицу? — фыркает Басманов. — Немного у тебя ума, я смотрю. — Да ты глянь. Красивые. Федя хоть и демонстрировал незаинтересованность, но все же поглядывал на подарок. А потом и вовсе не удержался и развернул. Серьги рубиновые, красные как кровь, в руках его белых заблестели. Федор поразглядывал их и отложил. Промолчал, видимо, придраться не к чему было, даже в дурновкусии Васю не уличить. А простого «спасибо» не дождешься от Басманова, это уж Грязной понял. — Что встал как пень в чистом поле? Что хотел — сделал, теперь ступать можешь, — заявил Федя, опуская палец в баночку с румянами. — Да уж постою еще немного. На тебя вот погляжу. — Что ж, погляди, коль так хочется, — Федя внезапно всхохотнул от этой Васиной честной непринужденности. Грязной взгляд не отрывает от того, как Федор легонько пальцами скул касается, румяна растирая. Как сурьмой брови да глаза подкрашивает. Как цвета губам добавляет. Умело, ловко красоту свою подчеркивает, еще ярче ее делая, еще желаннее. — Ну, как? Нагляделся? — спросил Федор у Васи, придирчиво в зеркало себя разглядывая. — Да разве можно на тебя такого наглядеться? Федя хмыкнул, словно его такой ответ устроил. — Вот на что ты мне, Васька? Пользы от тебя ни-ка-кой. Камушки эти свои приносить будешь, побрякушки дарить, да у меня их знаешь сколько? Складывать уж скоро некуда будет, — Федя убирает свои баночки, но вдруг замирает и резко на Ваську поворачивается, словно удумал что. — Хотя стой-ка, даже от такого как ты пользы сыскать можно. Ты же на хорошем счету у Скуратова находишься, доверяет он тебе, ведь так? — спрашивает Федор голосом внезапно подобревшим. — Ну, доверяет. От чего б не доверять-то, — пожимает Васька плечами. — Ты же во все дела его вхож, которые он там в темницах у себя творит. Все видишь, все слышишь, все знаешь, да? — Басманов медленно подходит глаз своих с Грязного не сводя. — Вроде того, — Вася неловко сглатывает скопившуюся во рту слюну. — А я Малюте не люб, ой как не люб. Не ценит он меня, не доверяет. Дела какие-то с государем моим ведет, к которым я не допущен. А я ведь люблю все знать, Васенька, — голос у Феди как мед сладкий, взгляд томный липкий. — Страсть как люблю все знать. — Ты это к чему клонишь? — спрашивает Вася, теряясь в этих глазах колдовских. — А к тому, что предлагаю тебе все мне рассказывать, Вася, все-все про Малюту нашего, — Басманов наклоняется к чужому уху и шепотом горячим обжигает. —Выведывать все умыслы, все тайны, что в его буйной голове хранятся. Прознать, что с царем обсуждает, что про меня говорит. А я уж в долгу не останусь. Вася почувствовал, как Басманов ласково прикусил мочку его уха зубами своими. — Я не настаиваю, не тороплю, ты подумай над предложением моим, подумай хорошенько. И коли согласишься, то дай мне знать, а теперь ступай, Васенька, — Федор легко отстраняется, рукой на дверь указывая. Побледневший Вася секунду мнется и уходит. От случившегося Ваське дурно. Дурно от предложения этого, дурно от шепота горячего да укуса ласкового. Хочет втянуть его Басманов в дело темное, мутное, которое страшно подумать, чем кончиться может. Скуратова он, что скрывать, и сам побаивался, лютый был этот мужик, страх наводящий. В темницах своих такое творил, что даже у видавших виды опричников кровь в жилах стыла. Да прознай он, что Васька ему неверен, что слова его кому доносит, замучает до смерти, истерзает хуже зверя дикого. Мурашки пробежали по спине Васькиной от дум этих, как вдруг навстречу сам Малюта идет. Легок на помине. — Здорово, Васька, — приветствует его Скуратов. — Здорово, Лукьяныч, — не своим голосом поздоровался Грязной, застыв как столб. — Ты что такой побледневший, будто призрака увидал? — кривится устрашающей улыбкой Малюта и хлопает Ваську по плечу. — Странный ты экий в последнее время, то тоскуешь, то шалеешь. Пить, надо тебе меньше, Васька, вино оно, как известно, никого еще до добра не доводило. Малюта удаляется, что-то насвистывая, направляясь в темницы. А Ваську дрожь прошибает, словно мог сейчас Скуратов в глазах его мысли недобрые прочитать, прознать все о его помыслах. Судорожно выдохнув и головой тряхнув, Грязной к себе пошел. Зайдя в избу, Васька окинул свой скудный быт взглядом. Холопов он не держал, лишь одна Машка по хозяйству ему помогала, сирота немая. Пожалел он девку бедную и к себе взял, когда семью бояр, где она прислуживала, опричники растерзали. Не обижал ее, за что она ему верой и правдой служила. Хоть деньги у Васи и водились, быт его был простенький, необустроенный, в избу свою он только спать захаживал. Вот думал, женится на девке какой, тогда и заживет. Да как-то с женитьбой не заладилось, в сердце вовсе не девка засела, а Федор. А его, уж ясно дело, в избу к себе не приведешь, женой не сделаешь. — Тьфу ты, — плюется Вася прямо на пол и за бутылкой тянется. Без вина решения было не принять. Потом глянул на иконы, перекрестился и за стол сел. Посидел, подумал, повспоминал. Раньше вот был псарем у князя Пенинского, простую жизнь вел, непримечательную. А когда к Грозному на службу попал, так дела его в гору пошли. Зачислился в опричники, и пошло поехало, был он на хорошем счету у Ивана Васильевича, Скуратов его уважал, Афонька, да и другие товарищи тоже Ваську ценили. С таким как Грязной и в пир и в мир можно было. Ваську жизнь своя шальная устраивала. Учиняли разбой, убивали, грабили, но и веселились на славу, словно в угаре каком. Вот только теперь одно решение могло поставить все под угрозу. Хоть разум Васи и был любовью затуманен, понимал он, что ввязаться в дело это, равносильно, что нож Басманову вручить и горло свое подставить. Одна оплошность и все, Васенька, все. Но Федор.. Федя, сводящий с ума, такой желанный, красивый и недоступный. Это был единственный шанс, чтоб хоть как-то приблизиться к нему. Вася сам не заметил, как напился и задремал прямо за столом. Снилось ему, что Федя сидит пред ним на кровати в одной рубахе исподней. Руку свою к нему протягивает, шею открывает, приглашая к поцелуям. А потом тянет рубашку вниз, оголяет плечо и шепчет ласково: — Иди сюда, Вася. Теперь это тебе дозволено, теперь можно. И как только Вася ближе подошел, Федя губы свои ухмылкой недоброй искривил и толкнул его в темницу, в которой громогласно смеялся Скуратова. Вася, проснувшись, вздрогнул, пот холодный на лбу выступил, а в голове до сих пор звенел недобрый смех Малюты.