The union of hope

Сынмину снится детство. Ему семь. Он дома в своей кровати, она пахнет по-родному и знакомо поскрипывает. Но ему совсем нехорошо. Его лихорадит, голову стрелой — от виска до виска — пронзает ноющая боль, в горле свинец, перед глазами тьма… и другие приятные последствия вчерашнего приключения. Они с отцом охотились под дождем. Это было очень забавно в процессе, но мама не смогла оценить по достоинству степень такого веселья, когда увидела промокшего насквозь воробушка-сыночка с колчаном и сапогами, полными воды. На утро простуда сломила Сынмина, он проснулся под два взволнованных родительских голоса. Мама упрашивала его выпить молока с медом. И пока Мин собирался с силами, чтобы присесть на кровати и принять лекарство из ее рук, действие сна вдруг переместилось в дворцовые покои. Его тело до сих пор ломит и голоса нет, мама все ещё протягивает стакан. Все во сне воспринимается как данное, пока сознание спящего не начинает подкидывать подсказки. Сынмин видит свои руки — и это руки не семилетнего малыша. Точно, ему же семнадцать. Что же он делает в замке? Точно, Хенджин. Да, да, Хенджин, они вчера сыграли свадьбу… А родители? Родителей, наверное, пригласили в гости в замок. Точно, они же его родители. Им, точно, можно в замок. Да… А разве вчера ничего не произошло? Что-то странное, что-то страшное. Что? Нет, все хорошо. Хенджин же был рядом. Хенджин… Новая волна лихорадки проходит по всему его телу, шея начинает гореть. Он балансирует между сном и реальностью. Родители. Метка. Нельзя, чтобы они увидели метку. Родители. Метка. Нельзя… Сынмин проваливается сквозь сон и темные грёзы, он падает, и его сердце делает лишний удар, разбиваясь в мягкости дворцовых перин. Пробуждение его сопровождается глубоким вдохом и резким желанием узнать, что здесь происходит. Он через щелку приоткрытых глаз не видит ничего — со лба скатилась охлаждающая повязка. Очень больно и неудобно лежать на спине, он перекатывается на правый бок, бросая попытки что-либо разглядеть, и натыкается на кого-то лбом. Как во сне, его окликают два голоса (на секунду бета позволяет себе снова помечтать о том, что это его родители): — Миничка? — Сынмин… Второй голос раздается над его головой и явно принадлежит тому, в чье, по всей видимости, бедро он упирается. Мину не удается сосредоточиться на этой мысли и довести ее до конца, логически выявив обладателя конечности. На его голову ложится ладонь. От неожиданности Сынмин вздрагивает, и ладонь тут же исчезает. Он делает новую попытку открыть глаза пошире, ему заново приходится учиться соображать, потому что со зрением прорезалась с новой силой и боль. Два голоса притихли. Мин ждёт, что неприятные ощущения уйдут, если он закроет глаза обратно. Но это вызывает лишь рвотный позыв: погрузившись в темноту, его сознание делает сальто. Он лежал несколько секунд, открывая и закрывая глаза, пытаясь понять, в каком состоянии ему плохо в меньшей степени. — У него жар, — шепчет голос сверху. — Значит, компрессы не помогают. Ему нужно принять лекарство, для этого его нужно поднять, — говорит голос, стоящий немного поодаль. Человек рядом тяжело вздохнул. Сынмину показалось, что он почувствовал чужой вздох физически — уж слишком он был болезненным. Сделав немалые усилия над собой, он приходит к заключению, что рядом с ним Хенджин, а второй голос — это Джисон. Ещё спустя минуту он признает, что это было весьма очевидно с самого начала и другого варианта просто не могло и быть. Бета немного отклоняет голову назад и взглядом упирается в хенджинову линию челюсти и шею — тот смотрел в этот момент на Джисона. Альфа наклоняет голову, почувствовав на себе внимание. — Привет, — осторожно и ласково приветствует он Мина, проводит рукой по его волосам. — С днем рождения, — почему-то Сынмин вспоминает об этом именно сейчас, хотя две минуты назад не мог понять, кто рядом с ним сидит. — Я забыл тебя вчера поздравить, прости… Хенджин моргает быстро пару раз от неожиданности. С него волнами скатывается напряжение, потому что он до ужаса боялся, что Сынмин заплачет или скажет, что ему больно, как только очнётся. — Как ты себя чувствуешь, маленький? — подаёт голос неестественно для него притихший Джисон, аккуратно присаживаясь у свободной половины кровати. Сынмин медленно и, болезненно морщась, разворачивается лицом к омеге. Тот был в цветастом халате с попугаями, волосы топорщились вокруг усталого лица с покрасневшими глазами. Они посмотрели друг на друга, и у Джи покатилась слеза. — Я слышал,.. как ты кричал вчера. — Я кричал? Кан кивнул, вне поля видимости Сынмина с потемневшими глазами кивнул и Хенджин. — Я никогда за себя так не боялся, как за тебя вчера. У Джисон в глазах все ещё отблескивает страх от осознания, в каком мире они живут. Где те, кому на все наплевать, тленно чтут жестокость как традицию, а светлые и чистые повинуются со всей присущей им честью и достоинством. — Тебе нужно позавтракать хотя бы немного, чтобы выпить микстуру, — заметив, что омега ушел в себя и поник, как и бета рядом с ним, говорит Хенджин. Сынмин кивает, шевеля одним подбородком, и позволяет посадить себя у изголовья кровати. Пока Хенджин помогает ему поесть, практически кормя его с ложки, Джисон убегает в лазарет за врачом. Правда Джин его на порог комнаты даже не пускает, потому что не хочет, чтобы кто-то сейчас видел Сынмина и пускал сплетни по замку. Забрав у доктора лекарства и выслушав выплеванные ему в лицо рекомендации, Хенджин закрывает перед его носом дверь. В четыре руки они с Джисоном делают Сынмину повязку на шею с успокаивающей и заживляющей смесью, дают обезболивающее и противовоспалительное. Под действием лекарств бета снова засыпает. *** Вновь бета приходит в чувства лишь ближе к вечеру, когда в комнате уже горела свеча. Рядом никого не было, тело было мягким, а слева в области шеи стягивало кожу. Повязка давным давно съехала со лба на подушку и оставила под собой мокрое пятно. Сынмин присел, оценивая свои возможности. Его внимание привлекла записка на прикроватной тумбе и маленький блестящий колокольчик: «Меня вызвал отец. Постараюсь вернуться быстрее. В горшочке теплый суп, пожалуйста, поешь, как проснешься. Если нужна будет помощь, позвони в колокольчик. Хенджин» На столике у окна стоял поднос. До него было два больших шага, Сынмину понадобилось пять. От пребывания в вертикальном положении его начало мутить, поэтому он откинулся в кресле, ненадолго прикрыв глаза. Когда он их открыл, то понял, что снова заснул, а в комнату в этот момент вошёл Хенджин. — О, ты только проснулся? — спросил он, указывая на нетронутый пока что суп. — Вроде того… Что было нужно твоему отцу? Все линии на лице Хенджина: глаза, губы, брови — повело вниз. Он облизал губы и прикусил язык. — Давай поговорим об этом, когда тебе станет лучше. Не хочу на тебя это сейчас взваливать. Сынмин, в данную секунду пытающийся осилить и без того небольшую порцию супа, легко согласился. *** Восстановление Сынмина шло своим чередом, изо дня в день ему становилось лучше. На второй день он спокойно сидел, не ловя перед глазами темные круги, потихоньку ходил и с тройным аппетитом уплетал все, что ему давали. Ему также помогли принять ванну. Было неловко ощущать, что печать на его шее была мишенью для взоров всех обитателей замка. Он и сам подолгу задерживался на ее разглядывании, каждый раз замечая себя в зеркале. Хенджин скрашивал его ожидание полной реабилитации. Они проводили в библиотеке добрую треть дня, сбегали со всех приемов пищи, избегали контактов с кем бы то ни было, кроме Джисона, собирали цветы и тайком пробирались в город на ярмарку. Сынмин после той ночи ни разу не спал в кровати принца, но всегда оставлял дверь открытой. Каждый день перед сном он с удивлением отмечал, что в замке как будто потеплело, а Хёнджин кивал: «Даже душно немного. Давно дождей не было». И Ким кивал ему в ответ, желал хорошей ночи и перешагивал через порог в свою комнату. У них также завелся и утренний ритуал. Сынмин самым естественным образом просыпался раньше альфы почти на час. Обычно это время он тратил на чтение, сидя в кресле у окна хенджиновой комнаты. Правда оно теперь было здесь не единственным: с другой стороны столика красовалось второе, чуть побольше. Пробуждение Хвана Сынмин встречал наигранно осуждающим взглядом и фразой: «А что это Наше Высочество так рано проснулось?» Хенджин же каждый раз в равной степени наигранно возражал: «Было время — вставал на рассвете, лишь бы тебя успеть увидеть хоть издалека. Благо, эта пытка прекратилась…» — в конце он блаженно растягивал губы в улыбке. Хенджин очень много улыбался. И искренность его улыбки порой доводила Сынмина до состояния забвения. Когда Хенджин улыбался для него — он улыбался всем телом. Его глаз, щеки, плечи, даже его волосы — всё как будто радовалось этому моменту и улыбалось вместе с губами. И это так отличалось от улыбки на публику: с ровной спиной, прозрачным взглядом и без единой складки в уголках глаз. Иногда у них случались неловкие разговоры. Таковыми их, пожалуй, считал только бета. Хенджин же ждал этих моментов с замиранием сердца, после того как убедился, что Сынмину они не доставляют дискомфорта — неловкими они были в самом приятном и волнующем смысле. Например, однажды Сынмин с едва просачивающимся раздражением заметил, что, судя по фасонам и цветовой палитре его одежд, портной при замке не смирился с тем, что Хенджин вышел замуж за бету, а не омегу. В его гардеробе преобладали пастельные цвета и лёгкие ткани, вещи были очень нежными и стремились подчеркнуть фигуру парня. Сынмин не хотел показаться придирчивым или капризным, это ведь всего лишь одежда. Но в ней он не чувствовал себя собой. — Я охотник, а не принцесса, — фыркнув себе под нос, закончил тогда Сынмин. Хенджин склонил голову набок, ему улыбаясь: — Не сердись на них. Я думаю, это просто результат заблуждения, в которое ты их мог ввести. — Я? — Сынмин недоумевающе спросил и тут же пожалел, вспомнив похожие случаи «обвинений» в чем либо со стороны принца — следом всегда шло смущающее продолжение. — Ты слишком красивый даже для омеги, — наигранно серьезно констатировал Хван, вгоняя Мина в краску, и ни единый мускул на лице альфы не дрогнул, даже когда хотелось растянуть губы в улыбке победителя. — Оу, — все, что смог на это сказать бедный Сынмин. Он чувствовал, что горят не только щеки, а все внутри него, и в голове из-за этого была полная неразбериха: «Да что это со мной…» — Мы обязательно сходим к портному и сообщим ему о твоих пожеланиях, — Хёнджин возвращает их к менее смущающей части разговора. — А как бы ты хотел одеваться? — Что-то практичное, удобное и простое… Сынмин оценил сегодняшний наряд принца, который изо дня в день не сильно изменялся: темно-синяя рубашка с шнуровкой на груди, черный жилет с пуговицами в два ряда и подходящие к нему брюки. Совершенно ничего особенного в его наряде не было, но это же Хенджин… — Я одет достаточно просто? — с лёгкой иронией в интонации спрашивает Хван. — Да на тебе вообще ничего просто не выглядит… — слишком честно и слегка отчаянно отвечает Мин. Хенджин польщён. Сказанное бетой означает, что тот наблюдает за ним, оценивает, запоминает. От такого даже слегка кружится голова. Он себя настойчиво учил не впадать в эйфорию при каждом намёке на признаки симпатии со стороны Сынмина. Но получалось у него откровенно плохо. *** Один раз они выбрались на охоту с отцом Сынмина. Печать прикрыли шейным платком, решив, что родителей к такому изменению в сыне нужно сначала подготовить. Стояла тогда немыслимая жара, и глава семейства все уговаривал снять лишнее с себя. Джисон, по счастливой случайности и собственной неусидчивости увязавшийся вместе с ними, каждый раз виртуозно переводил тему, и пару, надо сказать, спасало только это. После охоты их всех пригласили в дом Кимов на завтрак. Там, помимо домочадцев, их ждали и Крис с Чонином. Старший разрывался в выборе, кого из друзей обнять первым, и, не сумев сдержаться, собрал в охапку обоих. Знакомство Криса с Джисоном должно стать отдельной полноценной пьесой хотя бы потому, что началось оно с джисонового: «А это что за круасанчик?» — изучающий взгляд его был направлен на кучерявую темноволосую головушка Бана, который мимо ушей эту фразу не пропустил. Эти двое быстро спелись и на протяжении всей трапезы в свое удовольствие издевались над Хенджином. — Ваше Высочество, подайте соль. — Ваше Высочество, позвольте украсть Вашего супруга на минуточку. — Прискорбно. На весь замок ни одного парикмахера. Ваше Высочество, как Вы живете в таких условиях? *** По мере того, как Сынмин приспосабливался к повседневной жизни в королевском обществе, справедливо, на первый взгляд, считая, что ему все равно придется привыкнуть к такому образу жизни, его не покидало чувство того, что что-то скоро случится. Более того, это ощущение только усиливалось с каждым возвращением Хенджина с встреч с отцом. Вестником новых перемен становится раннее пробуждение Хенджина. Когда Ким по обыкновению направляется в его комнату, чтобы посидеть с полчасика за книжкой, альфа уже не спит. — Ваше Высочество, Вы сегодня ранняя пташка, — опираясь на косяк, обращается бета к сидящему на своей кровати с бумагами в руках принцу. Хенджин поднимает на него взгляд, улыбается глазами и подзывает к себе. — Помнишь, когда мы тебя забирали сюда, Джисон сказал, что твой портрет пропал, и обвинил меня во всяких гадостях? Сынмин кивает, садясь на край кровати и заглядывая в исписанные листы бумаги. — А помнишь, в самом начале я рассказывал, что у меня только двое людей, которым я могу доверять? Сынмин опять кивает. — Ну, теперь трое, — немного другим голосом добавляет Хенджин. — И помнишь, мы говорили про поделиться личным? Я тогда так же с бумажками сидел и сказал, что позже обязательно расскажу? — Да, Хенджин, я ещё молод, у меня нет провалов в памяти, и я все прекрасно помню. Но у меня есть все основания полагать, что я состарюсь прежде, чем ты расскажешь мне, к чему все эти «а ты помнишь». — Так воот… Это письмо. Я писал о тебе своему другу, точнее подруге, о том, что ты принял мое предложение, и другом. Она много лет, в общем-то, о тебе от меня выслушивает, — последняя ремарка альфы превратилась в бабочку в сынминовом желудке. Для Хенджина же говорить об этом было так же обыденно, как заставлять Сынмина смущаться. — И она всегда интересовалась, как ты выглядишь. Поэтому я отправил ей твой портрет, когда он у меня появился. Сынмину понадобилось несколько десятков секунд, чтобы примирить в голове мысли о том, что он фигурировал в хенджиновых письмах, адресованных давней подруге. — Почему она не пришла на церемонию? — Она живёт на западе, далековато отсюда. Наши семьи не слишком дружны, поэтому мы обычно не приглашаем друг друга на свои торжества. Мое знакомство с ней — просто чудо. С того дня мы ни разу не виделись. — И вы стали друзьями после одной встречи? — Ага, она просто прелесть. Сынмин неожиданно для себя напрягся. Хенджин это заметил и улыбнулся. — Вообще, я начал рассказывать с середины, получилась путаница. Ее зовут Шин Юна. Она омега, внучка нынешнего правителя Запада, дочка второго претендента на престол. И ей тринадцать, — Хенджин специально делает паузу и смотрит Сынмину в глаза. Тот то ли расслабляется после услышанного, то ли впадает в ступор. — Вот как, — бета почесывает затылок, отводя взгляд. — Она была совсем малышкой, когда мы встретились. В прочем, так малышкой и осталась… — и очень быстро, как будто между прочим добавляет: — Иногда мне кажется, что я вырастил ее на обожествлении тебя, поэтому ты для нее почти святой. И очевидно, она считает, что ты слишком хорош для меня. Сынмин предпочитает сделать вид, что этого не слышал, потому что сердце и без того спотыкается. «Да что же ты такое говоришь, Хван Хенджин!» — Она между прочим очень вдохновилась твоими рассказами про значения растений. И в последнем письме пишет, что начала готовить нам свадебный подарок, ещё тогда, когда узнала, что ты назвал меня одуванчиком. Сынмин тихо смеётся, сжав щеки руками, и удивлённо округляет глаза, когда Хенджин достает из конверта белый платок, по краю которого вручную были вышиты одуванчики в переплетении с подснежниками. — Какая прелесть, — Сынмин берет платок в руки, чтобы получше рассмотреть работу. Хенджин наблюдает за ним, подперев голову рукой, оперевшись локтем об изголовье кровати. — Сынмин… — М? — Есть ещё кое-что… В эту секунду Мин понял — вот оно. То самое что-то, чего он ждал и заранее боялся. Только что расслабленный альфа изменился в лице. Было видно по его глазам, как сильно он не хочет посвящать его в это «кое-что». «Беречь, охранять, не обидеть, не причинить боль, не разочаровать…» — искренняя альфья заботливая сущность выла и стонала, мучаясь от собственной беспомощности. Сынмин в таком состоянии опеки прежде видел только отца, когда тот был вынужден сообщать семье грустные известия. — Джини, — Сынмин смачивает горло слюной, прежде чем продолжить: — Ты должен мне рассказать, даже если это что-то плохое… Я никуда не уйду. Я не боюсь. Бета перестает теребить платок, откладывает его в сторону на постель и устраивается на кровати так, чтобы смотреть прямо в глаза Хенджина, прижавшись к бортику и обхватив себя руками. — Т-ты что-нибудь знаешь про Битву последних? За вопросом следует минутное молчание — принятие начала новых перемен, первая минута отсчёта до битвы.