Поработители и порабощённые

      20 сентября 1950 года       Родительский дом встретил холодом и пустотой, но не привычной пустотой, когда поместье пусть и казалось безлюдным, но в нём всё-таки текла своим чередом жизнь, а самой настоящей пустотой и бездвижием. Я прислушалась, трепетно надеясь, что вот-вот — и услышу в глубине коридоров тиканье часов, но нет — прошли секунды, а потом — минуты, и ничто так и не решилось потревожить кладбищенскую тишину, царившую здесь… боже, вот уже год. Родовое имение было полностью заброшенным и мёртвым.       Скинув с головы капюшон мантии, я переступила порог семейной обители, прикрыла за собой дверь и, для полной уверенности в безопасности пребывания, направила на замочную скважину кончик волшебной палочки и прошептала:       — Анигиларе! *       Проходя через гостиную, в которой уже давно не горел камин, я остановилась напротив семейных портретов и с ноющим сердцем посмотрела на папу, потом — на маму, взгляд которой сейчас мне показался ещё печальнее, чем обычно и, наконец, на себя. На полотне была изображена маленькая версия меня — девочка, возраста одиннадцати лет, облачённая в парадную мантию первокурсницы Хогвартса, — слишком серьёзная на вид, но всё равно ещё невинная и наивная… как же я ей завидовала. Она живёт, пусть и примитивной, но жизнью, рядом с родными людьми, и жизнь её никогда не закончится, в то время как я, настоящая я, в этом мире осталась совершенно одна, потерянная и безнадёжно уставшая.       Неожиданно, портрет ожил. Я вздрогнула.       Мама подняла тяжёлые веки и оглядела меня: сначала мой силуэт, укутанный в чёрную непродуваемую зимнюю мантию, а затем — моё лицо и, наконец, глаза. Я с трудом сдерживала слёзы. Это настоящее проклятие — видеть умершего человека живым, пусть даже и на полотне картины.       — Что ты здесь делаешь? — вопросила миссис Вилл сухими бесцветными губами. — Здесь опасно, Роксана, немедленно уходи.       — Они были здесь? — сипло ответила я вопросом на вопрос, зная, будучи уверенной, что ответ окажется положительным.       Мама кивнула.       — Они нашли что-нибудь?       — Нет, — отозвался призрак и вдруг, насторожено обведя нарисованным взглядом гостиную, боязливо добавила: — они ищут тебя, дочка, они… очень злы и они ищут тебя.       — Они ищут не меня… — я устало помассировала виски, — они ищут то, из-за чего вы с отцом погибли, и они думают, что я знаю, где это… но это не так. Знает только он, — взглянув на изображение отца, неподвижное, безжизненное, я не заметила в нём никаких изменений либо признаков жизни, его глаза, пустые и надменные, глядели прямо на меня с высока, с холодом и с укором, и от этого упрямства и твердолобости, я начинала ненавидеть мистера Вилла с ещё большей силой.       — Он не расскажет, — покачала головой мама, — он не расскажет…       Я кивнула. Я знала, что он не расскажет, я всегда знала, что свою тайну он не просто унесёт с собой в могилу, но и будет оберегать её даже после смерти.       — Я знаю, ты слышишь меня, — заговорила я, даже не надеясь, что получу ответ, — я понимаю, почему ты молчишь, я понимаю, что твои… знания, стоят очень дорого, и цену за них ты заплатил большую, но грядёт война, отец, и люди… человек, что ищет твой секрет, намного страшнее Грин-де-Вальда и намного могущественнее. Он обязательно найдёт способ добраться до того, что ты охраняешь, и тогда ваша жертва… твоя жертва вашими жизнями будет напрасной. Позволь мне помочь, ты ведь видел его, — теряя веру, проговорила я, — он был здесь, я чувствую, и ты, конечно, понял, насколько этот человек, — мне не хотелось произносить это имя, — страшен и силён.       И вдруг, губы мужчины едва заметно зашевелись и моё сердце радостно подпрыгнуло куда-то в область глотки.       — Страх перед именем лишь усиливает страх перед его обладателем, — папа посмотрел прямо на меня, — ты не должна бояться, ты должна смотреть своим страхам в глаза, Роксолана.       Я сглотнула.       Но что, если эти глаза — не глаза вовсе, а настоящие бездны, в которые стоит заглянуть хоть раз — и непременно провалишься вниз?       — Я смотрю, и я пытаюсь сражаться, — соврала я, — отец, отдай мне то, за чем я пришла.       Мужчина кивнул, сверив меня подозрительным взглядом. Кивнул и осёкся на маленькую версию меня, и только сейчас я заметила, с сильным разочарованием, что в волосах девочки пряталась практически незаметная, но вместе с тем очень важная, если не сказать самая важная деталь — красная рубиновая заколка — то, что я так долго искала, всё время было у меня на виду…       Девочка ожила, подняла маленькую ручку и извлекла предмет из волос, а потом внимательно посмотрела на меня, поражённо застывшую прямо напротив картины. Роксана озорно подмигнула и швырнула заколку в мою сторону. Зачарованный предмет в прямом смысле этого слова вспорол полотно и глухо приземлился на пол.       И сердце снова, когда уже начало казаться, что оно перестало что-либо ощущать, сжалось в болезненном спазме. Захотелось завыть. Нет, закричать от боли. Схватить палочку и разрушить всё вокруг, сжечь и закопать под землю, лишь бы не видеть, лишь бы не наблюдать.       Раз — и свет, багрово-алый, озарил тёмную комнату и заставил прищуриться, а вещица, ради которой погибли мои родители и ещё множество хороших, порядочных и благородных людей, воспарила в воздухе — нагло, цинично, холодно освещая навсегда застывшие, серые, теперь окончательно безжизненные лица родителей.       Я устало рухнула на колени и заплакала.       — Будь ты проклят, будь проклят, — шептали мои губы, всё шептали и шептали в тишине.       Теперь, слова, не так давно произнесённые, даже нет — выплюнутые мне в лицо, заиграли с новым смыслом:       »… и ты потеряешь всё, Роксана, даже то, что тебе казалось уже давно потерянным».       Помнится, тогда я лежала на холодной плитке очень похожего на этот дома, лежала, мучаясь в агонии, пока боль ядовитыми змеями расползалась по телу, охватывая льдом и пламенем клеточку за клеточкой, пока голос… боже, этот голос, подобный грому и скрежету веток об окно, холодный, страшный, взывающий, повелевающий, подчиняющий, захватывающий волю и заглушающий мысли твердил:       «Круцио», «Круцио», «Круцио»…       Твердил он тихо и громко, вторил зло и устало, словно в наказание, словно в назидание.       «Круцио».       Шептал, пока я не пойму.       «Круцио».       Цедил, чтобы я усвоила, проникал в сам разум, и уже слышался прямо в голове, и голос этот был даже страшнее самой пытки, потому что голос этот был злой и разочарованный.       «Круцио». СНОСКИ: *«Анигиларе» — заклинание, запирающее дверь, после чего её нельзя открыть «Алохоморой»