Unstoppable

      Странное, еще пока неизведанное чувство поселилось внутри нее. Руки налились свинцом, и шевелить ими стало сложно, но не от страха вовсе. Глаза горели, когда она оглядывалась вокруг. Это и есть свобода? Свобода, от которой ограждали до этого три стены? Свобода, развивающая светлые, выбившиеся из прически пряди? Свобода, обдающая бледное лицо слабым ветерком? И, к сожалению, свобода, на территории которой они в большой опасности.       Юнона смотрела по сторонам и восхищалась. Чистое небо и даже обычные деревья здесь выглядели совсем иначе. В груди горело. Горело ярко и горячо, перехватывало дыхание, не давая вздохнуть полной грудью. И все же, было бы странно, будь все так прекрасно. Страх щемил где-то совсем далеко, отдаленно. Выбраться из клетки — это только полбеды, больше стало тревожить то, как выжить в этом свободном от стен мире, когда в любой момент могут напасть жуткие высокие твари со страшными мордами.       Пятьдесят седьмая вылазка началась не очень удачно. Как только строй покинул Каранес — навстречу тут же бросилось несколько титанов. К счастью, с ними быстро справился отряд поддержки, поэтому ни основной силе, ни новобранцам не пришлось вступать в бой. От этого на время стало легче, но Юнона понимала, что «сухой из воды» выйти не получится. Всю дорогу до того, как отряды рассредоточились, она смотрела на брата. Легкое волнение за него неприятно жгло, но она понимала, что сейчас Эрен находится с самыми умелыми солдатами разведкорпуса, а значит и находится в полной безопасности.       Только вот когда она успела бы подумать про себя?       И не думала. Не думала ровно до той минуты, когда из более-менее спокойного «путешествия» вылазка превратилась в сущий кошмар. Аномальный титан появился позади неожиданно, застав отряд врасплох. Юнона помнит то, как сильно дрожала земля. Помнит и то, как быстро гигант приближался к ней, буквально дышал в спину, доводил до паники устрашающим видом, который, кажется, стал еще более жутким, когда они с Армином додумались до очевидной вещи. Этот титан не выглядел, как другие. Вместо непропорциональных конечностей — подтянутое женское тело. На осознанные голубые глаза падали пряди светлых волос. — Она как Эрен, — скрывая панический страх, прокричал тогда Армин.       Внутри был человек, и это не подлежало сомнениям. По крайней мере, Арлерт почти всегда прав. Осознание того, что за всеми убийствами стоит человек в теле титана, пробралось в голову нехотя; Ноне было чуждо, Ноне принимать это не хотелось.       А потом пустота. Юнона плохо помнит следующие события, будто в голове ее кто-то поставил на них тяжелый замок, не дающий даже заглянуть в это прошлое.       В коридоре послышались голоса. Йегер точно знала, кто это. Новобранцы разведкорпуса собрались в общей комнате поделиться эмоциями или, быть точнее, их отсутствием. Юноне идти, честно говоря, никуда не хотелось, поэтому пришлось соврать о том, как сильно ей хочется спать. Посильнее укутавшись в одеяло, она прикрыла глаза. Слез уже не было, страха тоже. Лишь необъяснимая тревога поселилась в груди, сдавливая органы. Руки уже не тряслись, но тело налилось свинцом, пуская по коже болезненные токи.       Шло время, сон не шел, и уснуть так и не получилось. Вместо красочных снов Йегер около получаса проворочалась в постели. Вздохнула и вздрогнула, когда в дверь постучали. Ответить сил не оказалось, поэтому стук остался проигнорированным.       Но Жану по той стороне, кажется, ответ был и не нужен. Несмело проворачивая ручку, он входит в комнату. В полнейший мрак. — Саламандра, — пытаясь выдавить смешок, Кирштайн виновато улыбается. — Ты спишь? — Нет, — служит хриплым ответом.       Жан проходит глубже в комнату, остановившись напротив кровати. Его плечи опускаются при виде такой Ноны, которая выглядит даже хуже до чертиков напуганной Кристы. Растрепанные, кажется, еще мокрые волосы хаотично разбросаны по подушке, под уставшими глазами залегли тени, и Жан надеется, что ему это кажется из-за полутьмы небольшой комнаты. Он закусывает губы, неловко заламывает руки и садится вдруг прямо на пол, спиной опираясь на кровать Юноны. — Ты чего? — Йегер, удивляясь, приподнимается на локтях. — Жан, пол холодный ведь, сядь на кровать.       И, освобождая ему место, Юноне приходится и самой сесть. Кирштайн удивлен, но виду не подает, занимая предложенное место. — Как ты себя чувствуешь? — немного погодя, он спрашивает тихо.       Юнона не знает, что ответить, а потому молчит. Трет лоб, не смотря на Кирштайна, который взгляда с нее не сводит. Она не замечает, как ее болезненно трясет, зато замечает Жан. Аккуратно хватает ее руку в свою, слабо сжимает. — Да тебя трясет, — делает вывод он.       Юнона нервно смеется. Забавно, и не заметила даже. — Погоди, я сейчас приду.       Кирштайн с места подрывается, Нона даже спросить ничего не успевает, молча наблюдая за тем, как дверь за ним закрывается. А Жан, тем временем, нервно и резко шагая, чуть не падает с лестницы, споткнувшись о собственную ногу. Бежит на кухню, желая по-настоящему помочь. Честно говоря, он и не думал, что на Юнону первая вылазка сможет произвести такое влияние. Он ожидал слез, истерики, но не такой тревоги, что он успел разглядеть в ее глазах. Жан не ожидал этого беспокойства и дрожжи во всем теле. Жан облажался, когда сразу после вылазки не смог просто подойти к ней. Просто спросить о самочувствии. Жан чувствует вину за то, что оказался рядом не так скоро.       В столовой тихо. Луна в окне освещает просторную комнату, столы и лавки, а потому парню удается пройти к кухне без происшествий. Здесь значительно светлее — работают лампы и несколько свечей. — Что тут забыл? — неожиданно спрашивает кто-то справа.       Жан нервно дергается, не ожидая увидеть тут кого-то еще, и удивляется, когда узнает в человеке Капитана Леви. Мужчину, кажется, вид подопечного не смутил. Все так же стоя у столешницы, он не свел ожидающего взгляда с Кирштайна. — Нервишки шалят? — полетел следующий вопрос.       Жан теряется: — Нет… Точнее, не у меня, — широкими шагами приближается к чайнику, касаясь его «животика» пальцами. — У моей… подруги, кажется, проблемы. Я подумал, что чай поможет ей успокоиться.       Леви усмехнулся бы, да настроения нет. Леви проигнорировал бы, да настрой не тот. И вместо этого, отодвигая от себя чашку крепкого черного чая, он со вздохом присаживается на корточки, открывает нижний шкафчик под внимательным взглядом рекрута. Ищет там что-то, а когда находит, встает, протягивает Жану что-то в пакетике. — Это мята с мелиссой, — капитан трясет пакетиком, чтобы Жан взял его быстрее. — Юноне должно помочь.       Жан теряет дар речи и глупо улыбается вдруг. Капитан, по слухам, разбирается в чае лучше любого солдата в разведкорпусе. А что Кирштайн? Кирштайн бы налил первый попавшийся, надеясь на чудо. — С-спасибо.       Берет пакетик с засушенной травой и засыпает ее в пустую чашку. Легкая улыбка-таки озаряет его лицо до того времени, пока он вдруг не понял одну вещь: — Как вы поняли, что это Юнона? — Кирштайн, я что, похож на слепца? — цокнув, Леви качает головой, а потом и вовсе выходит из кухни.       Жан, кажется, покраснел. Прикасаясь ладонью к своей горячей щеке, он дергается недовольно, как от наваждения, вновь возвращаясь к своему делу — готовке чая. Кирштайн быстро преодолевает путь от кухни до темной комнаты. Ногой раскрывает дверь, пропуская полоску света во тьму, так некстати попадающую Юноне прямо в лицо. Йегер жмурит глаза, отвыкшие за это время к яркому свету, прикрывает их рукой, но все же неловко и благодарно улыбается Жану.       А внутри у нее буря, штормовая и свирепая. Крушит все внутри на мелкие кусочки, собирает в ураган, а потом на время успокаивается, когда кровать под весом Жана немного прогибается. Дрожь, правда, никуда не делась. Юнона паниковала. Паниковала молча, в одиночестве, не желая с кем-то делиться своими переживаниями.       «Это глупо», — думала она.       «Ты просто слабая», — твердил голос в голове.       Кирштайн так не считает. Он весьма трезво смотрит на ситуацию и может сказать, что даже понимает такое поведение, но как бороться с ним не знает, а потому подает Йегер чашку горячего чая, аккуратно передает в дрожащие руки и внимательно следит за тем, как несмело она делает первые глотки. — Расскажешь, что в твоей голове? — нарушая звон тишины, он в знак поддержки касается ее слабого плеча.       Но она молчит. Мысли в голове сворачиваются в запутанный клубок, а чтобы распутывать его, Юноне нужно больше времени. И, несмотря на это, Йегер все же произносит слабо то, что первое пришло в голову: — Мне просто… Страшно осознать то, что те, кого я видела с улыбками на лицах до вылазки, сейчас уже улыбнуться не смогут.       У Юноны взгляд пустой и стеклянный, но она не плачет. Она не плачет, потому что не может и не хочет, и Жану впервые захотелось, чтобы она зарыдала. Просто потому что сам наблюдал за тем, как после моря слез на плече Имир Кристе стало намного легче. Потому что понимает, что вместе со слезами выходят негативные эмоции, которые Нона, увы, отпускать не хочет. И Кирштайн не знает, что ответить, не подозревая, что ответ тут и не нужен был. Юноне достаточно лишь присутствия близкого человека, чувство защищенности и комфорта. — Знаешь… — наконец, осмелившись, Жан находит в себе силы что-то сказать. — Я прозвучу как эгоист, но самое главное то, что живы мы.       Юнона где-то глубоко внутри соглашается, не имея никаких возмущений на этот счет. Она пьет чай, приготовленный для нее Жаном, и слабо улыбается, когда в груди становится горячо от теплой жидкости. Принюхивается, улавливая слабый аромат успокаивающей мяты, и чувствует, как сердце мало-помалу перестает стучать так быстро. — Как остальные? — спрашивает Юнона, искренне переживая за друзей. — Они в норме, шокированы немного, но вроде успокоились.       Пустая чашка вскоре ставится на тумбу. Юнона укутывается плотнее в одеяло, а в голове Жана появляется совершенно бредовая идея. И когда он говорит о ней, то даже подумать не успевает: — Выйдем на улицу? Свежим воздухом подышать.       Юнона активно кивает головой. Это неплохая идея — думается ей, пока немного онемевшее тело спрыгивает с кровати. Йегер будто ожила, когда натягивала на свое тело теплую кофту, а затем и ботинки. Поправив выбившиеся волосы, она, подзывая Жана, выходит из комнаты первая.       Они оба уже точно знают, куда пойдут. Старая скрытая от чужих глаз дверь, лестница, освещенная зажженным Жаном факелом, еще одна дверь и вот она — крыша. Небольшой балкончик со старыми подушками у стены. Юнона смотрит в небо, когда удобно устраивается на этих подушках, а Жан наблюдает за тем, как глаза ее ненадолго загораются. Яркие звезды с не менее яркой луной освещают спящую землю и бледные лица солдат, отражаясь в глубине глаз. Резвый теплый ветер слабо развивает светлые волосы.       Они молчат. Молчат долго, но весьма комфортно и расслабленно. Смотрят ввысь, думая о своем, но не игнорируют друг друга. От прикосновения плеча к плечу чувствуется приятный жар и кажется, будто так и должно быть.       Юнона выдыхает, тихо шмыгая носом. — Хочешь… порисовать? — словно дожидаясь момента, спрашивает Жан. Потому что хочет помочь так, как легче справляться ему. Переносить свои чувства на бумагу, если не получается словами, — лучшая терапия для него.       Он не смотрит на нее в этот момент, явно стесняется, но жалеть о вопросе уже поздно. Но если бы Жан только взглянул в ее лицо; уголки губ смело полезли вверх, а глаза загорелись огнем. Юнона Йегер не умеет рисовать. Юнона Йегер не любит рисовать.       И Юнона Йегер с радостью принимает потрепанный альбом из горячих жилистых рук.       Кирштайн делает вид, что не смотрит на то, как карандаш касается бумаги, но от желания взглянуть одним глазком не убегает. Косо смотрит, как тонкие пальцы, несмело обхватывающие серый стержень, замысловато водят концом карандаша по бумаге. Он не понимает, что на самом рисунке, но может с уверенностью сказать то, какая эмоция на нем изображена.       Юнона рисует скорбь и тревогу. Юнона рисует бурю, срисовывая ее прямо с глубины своей души. Юнона замечает пристальный взгляд Жана, но не стесняется показать ему это, открыть, наконец, двери в гущу своих чувств. — Петра сказала, что мы попьем чай после вылазки, — хрипло и тихо, подстать трели ночной цикады. — Петра умерла.       Жан замирает. Жан опять не знает, что сказать, а потому челюсти плотно сжимает, почти до крови впивается ногтями в свою ладонь. Но Жан собирается с силами и, обернувшись к Ноне, уже собирается сказать что-то, но вовремя замолкает от следующей картины. Йегер нагло, но с особым интересом листает его альбом, внимательно разглядывая каждый рисунок.       Кирштайн помнит историю каждого. Утренний вид из его окна еще в комнате кадетского корпуса, озеро, отражающее в себе пушистые облака. На странице с веснушчатым Марко Юнона задерживается подольше, прежде чем вновь перевернуть лист. И замирает. Жан, смотрящий до этого только на ее эмоции, непонимающе хлопает глазами.       Опускает взгляд и тут же жмурится, борясь с желанием вмазать самому себе.       Самый старый рисунок. Самый некогда любимый портрет.       Ровные линии соединяются в лицо чертовой Микасы Аккерман.       Кирштайн паникует. Кирштайн думает, что Нона может надумать себе чего-нибудь лишнего, как девчонки делают это всегда, но она… — Жан. — Слушай, я зна… — Это потрясающе, — перебивает таким восхищенным голосом Йегер. — Это так красиво, Микаса такая замечательная… Ты так красиво ее нарисовал.       Она хвалит его. Юнона хвалит Жана с нескрываемым восторгом. Жан разглядывает в Юноне что-то новое.       Кирштайн, теряясь, смотрит на ее мягкие черты лица, наполненные искренней радостью из-за простого рисунка, и осознает вдруг, что симпатию к Микасе унесло из его головы давным-давно. Кирштайн смотрит на нее и не понимает, как мог вызвать в ней такие эмоции рисунком… на котором изображена другая девушка. — Ты чего? — прерывая поток его мыслей, Юнона хмурится, слегка толкая в плечо. — Нарисовать тебя хочу, — слетает бессовестно с языка.       Она замерла.       В голове Жана безудержно полились проклятия на свой поганый рот.

***

      Юнона съежилась под тремя пристальными взглядами. Кресло вмиг показалось до жути неудобным, слишком твердым, да и стоит оно в центре — так, чтобы видно Йегер было со всех сторон. Она потирает неловко ладонь, боясь и с места двинуться, будто сейчас на нее направлены десятки ружей. Неверное движение — и будут стрелять. Юноне на секунду кажется, что лучше уж так, чем холодные глаза всех трех начальников. — Значит, регенерация? — задумчиво протягивает Эрвин Смит, почесывая подбородок.       Йегер сглатывает скопившуюся слюну, молча кивает.       Когда они с Жаном рассказывали об этой особенности майору, Нона и подумать не могла, что все это выльется в такую ситуацию. Знала бы, обязательно бы зашила себе рот нитками. Но уже предпринимать было что-то поздно. — И становиться титаном ты не можешь? — очередной вопрос, вызывающий каплю пота на лбу. — Нет… думаю, нет, — и не врет она вовсе, хоть и весь вид ее говорит о неуверенности.       С чего все началось? С того, что разведкорпус всеобщими усилиями пытался узнать, кто может скрываться в теле титана. Юнона не знала подробностей, да и узнавать их было пока страшно, честно говоря. А поэтому и особо не интересовалась этим, пока ее вдруг сами не втянули в разговор, молча затащив в кабинет командора. Страх Юнона испытывать начала уже у двери. По спине прошелся холодок.       «Они знают», — испуганно кричал голос в голове. — «Все знают!».       Так и оказалось. Ханджи Зое рассказала начальникам о некой особенности Йегер, чем и сумела вселить неуверенность в солдате. Юнона не хотела, чтобы ее считали предателем только потому, что она молчала. Юнона не хотела, чтобы предателем считали Эрена только потому, что он титан. Юнона вообще всего этого не хотела.       Но было слишком поздно. И говорил ведь Жан когда-то: «Не стоит никому говорить, а то проблем наберемся». Вот и набрались, в общем-то.       Юнона видит недоверие в глазах капитана Леви. Видит и недоверие в лице Эрвина Смита. Теперь видит и подозрение в движениях Ханджи Зое. Это тяготит ее. Это мешает. — Я не предатель! Это не я была на женщиной-титаном, вы же знаете! — что-то внутри ее взрывается. — Я была с капитаном Нанабой и другими отрядами, когда вы сражались с ней в лесу!       Йегер кричит, хотя у самой в уголках глаз слезы собираются от обиды. Она тычет пальцем себе в грудь, пытаясь хоть немного повлиять на старших, но, кажется, это безуспешно. — Успокойся, дорогая, — округлив глаза, Ханджи явно не ожидала такого выпада от тихони-Йегер. — Никто не считает тебя женщиной-титаном, — холодно отзывается Леви. Но в чем тогда?.. — Дело в том, что ты можешь быть их сообщницей, — отчеканивает Эрвин, тяжко вздыхая. — Мы не можем поверить тебе на слово, Юнона. — Отправим ее с остальными из сто четвертого с Майком, пока будем проводить операцию в Стохессе, вот и все, — Леви говорит спокойно, будто складывает два и два. — Я могу задать вопрос? — Юнона говорит несмело, поднимая зеленые глаза из-под ресниц. Немое соглашение позволяет продолжить: — Кто подозреваемый? — Энни Леонхарт, — без капли сомнений отвечает Эрвин.       Йегер замирает, прикрывая рот рукой. Осознание. Чертовы голубые глаза, как два огромных озера. Чертовы светлые волосы по плечи.       В глазах командора заиграли заинтересованные нотки. Он наклонился чуть ближе, внимательно разглядывая удивленное лицо Йегер. — Насколько хорошо ее знаешь? Что можешь сказать о ней? — Ну… — Нона мнется, думая, что говорить. — Она была немного отчужденной и ни с кем не общалась почти. Но когда-то они с Микасой помогли мне усвоить основы ближнего боя… Это все.       Начальники многообещающе переглянулись.       Нона сгорбилась. Энни? Та самая, спокойная и тихая? Та самая, что хотела спокойной жизни в Стохессе? Юнона не хочет думать о том, что Леонхарт, та самая Леонхарт, которая когда-то помогла Ноне, может быть титаном. Может быть предателем.       Буря все не утихала.       А потом начало происходить слишком много шокирующих событий, хоть сначала все и было относительно спокойно. Юнона с остальными ребятами из сто четвертого находилась под строгим контролем капитанов, за исключением Жана, Армина, Микасы и Эрена. У них не было оружия или УПМ, а потому защита ближайших деревень от титанов, взявшихся будто из ниоткуда, далась отряду очень сложно.       У Юноны время от времени тряслись руки, но здравый смысл возвращал голову на место. Им даже удалось на время защитить себя, спрятавшись в одной из заброшенных башен, но и эта мнимая безопасность сумела исчерпать себя.       Крепость окружили титаны.       И Йегер не знает, что пугало ее больше: смерть капитанов перед глазами, огромный титан-обезьяна, проходивший мимо так, будто показательно игнорирует их присутствие, или то, что Имир оказалась гигантом. Гигантом, который старался всеми силами защитить своих друзей ценой собственной жизни.       Так или иначе, ситуация стала набирать обороты. Башня беспощадно разрушилась, кирпич за кирпичом повалились на тела мерзких титанов, пока Юнона с Кристой, Бертольдом, Конни и Райнером, крепко зацепившись за каштановые волосы титана Имир, почти спокойно оказались внизу. Но все так просто не оказалось: титаны — твари слишком живучие. И Йегер было бы страшно представить события, не подоспели разведчики вовремя.       Голова шла кругом, раскалывалась. Напрягало каждое лишнее действие, а страх в груди не успевал успокоиться. Йегер, кажется, успела сто раз пожалеть, что вообще родилась в этом чертовом мире. Йегер хотелось безопасности и спокойствия, а не войн с чудовищами. Йегер хотелось прожить нормальную жизнь.       Но нет нормальной жизни в этом мире. Неразгаданные тайны начали проявляться не в то время. Ноне не хотелось быть их свидетелем. Ноне не хотелось видеть то, как полумертвая Имир не умирала от смертельных ран, Ноне не хотелось верить в титанов на территории стен, если самой дыры в этих стенах не было. Ноне и думать не хотелось о том, что ее брат — осознанный титан, о том, что Энни Леонхарт — убийца, и уж тем более о том, что сама Юнона скрывала в себе какую-то тайну.       Юноне Йегер хотелось потеряться, забыться в череде событий мелким пятном, о котором никто не вспомнит. Но кто ее спрашивал?       Небо очистилось от темных туч, прошел и мелкий мерзкий дождь. Мокрые грязные волосы неприятно прилипли к щекам. Юнона обнимает себя за колени, сидя на холодной стене, и болезненно жмурит глаза. Хочется, чтобы все это оказалось чертовым сном. И лишь разговоры Эрена с Райнером позади напоминали о том, что и не сон это вовсе. — Ты как? — присев возле, спрашивает брат, касаясь девичьего плеча. — В порядке, — нагло врет, а брату не до того, чтобы различать ложь и правду.       Сквозь облака просачиваются лучи солнца. Сейчас им нужно вернуться в штаб и всем отдохнуть. Отоспаться на пару лет вперед, помыться и расслабиться. Кроме того, поскорее помочь Имир, оказать ей медицинскую помощь. Сделать хоть что-нибудь, чтобы эта девчонка осталась в живых. Йегер поворачивает голову туда, где лежит подруга, и закусывает губы от бессилия; хоть и тело ее скрыто плащом, Йегер помнит дыру в ее животе, превращающую органы в неразборчивую кашу, помнит откусанную часть ноги и руки. Кажется, будто рвотный позыв опять застревает где-то в горле; Юнона, жмурясь, сглатывает слюну. — Ладно, вставай, нам нужно идти, - отвлекает ее Йегер.       Эрен подает руку сестре, а та, крепко сжимая его ладонь, встает. Поправляет волосы, облизывает потресканные губы, молча шагает вперед. Домой, поскорее бы оказаться дома в теплой и привычно твердой кровати, в окружении подруг. Но у судьбы другие планы на этот счет. Мешкаясь, Нона все же оборачивается на речь Райнера, не понимая ни единого его слова: — Я не понимаю, что правильно, а что нет. Но одно я знаю точно. Я должен достигнуть своей цели как воин.       Юнона смотрит на Эрена, надеясь увидеть в глазах брата хоть какое-то объяснение, но его нет. Делает мелкие шаги назад, когда смотрит, как лицо Брауна меняется. Райнер хмурит брови, когда развязывает своеобразный бинт с руки, свободно шевеля конечностью. Нона моргает пару раз, ведь точно помнит, как эту самую руку на битве в башне чуть не откусил титан.       Юнона не понимает, что происходит. Юнона не улавливает момента, когда за спиной резко появляется Микаса, атакующая и Райнера, и Бертольда сразу. Испуганно расширяет глаза, почти падает, запинаясь о твердый камень. Не понимает, о чем говорит Бертольд и Райнер, не понимает, почему их атакует Микаса, приказывающая Эрену с Ноной бежать.       И, кажется, будто верная мысль бьется о стенки в голове Ноны, но не может преодолеть преграду.       А потом все вокруг освещается желтыми молниями и взрывом. Глаза ослепляет яркий свет, и Юнона вдруг осознает все. Она понимает, что происходит, а потому внутри все тягостно замирает. Она подносит ладонь к лицу, чтобы не ослепнуть, а сама уже готова рухнуть прямо здесь.       Райнер и Бертольд — титаны.       Райнер и Бертольд — те самые ублюдки, убившие ее мать, ее отца, тысячи мирных жителей.       Юнона чувствует замешательство с примесью шока, страха и настоящей каши из самых разных эмоций. Вот только бурей ее уже назвать нельзя. Буря утихла, оставляя за собой пустоту, в которой эхом бьется осознание:       Ее друзья — убийцы.