Unstoppable

      Юноне все было в новинку. В первую очередь, конечно, бескрайние берега океана, волнующаяся гладь и огромные ракушки на самой глубине синей пучины. Необъятные дали, скрывающие в себе таинственную неизвестность. И корабль. Корабль, пожалуй, был самым удивительным открытием. Не зная как объяснить свои эмоции к железной махине, она столбом осталась стоять возле мостика, не находя в себе силы и шагу вперед сделать, а этим самым бессовестно задерживала солдат позади. Которые, кстати говоря, терпением почему-то не отличались. Им бы стальные нервы капитана Леви бонусом, но это уже другая история.       А пока, стоя так несколько секунд, Юнона вдруг поняла, что забираться на борт ей крайне не хочется. Страх и неизвестность, все-таки, в ней оказывались сильнее безграничного любопытства. Выбора, правда, никто не давал, поэтому слабый толчок в спину вернул Йегер с небес на землю. — Ай, — недовольно шикает она, оборачиваясь. — Вы что там все как в каменном веке живете, — продолжает упорно бурчать вражеский солдат. — Иди уже! Он тебя не съест.       Юнона не обиделась, наверное, только потому что не поняла, что имел в виду этот мужчина. Глубоко вздохнула, пытаясь откинуть мысль о том, что пора бы рвануть отсюда в ту же секунду; все-таки, капельки здравого смысла все еще имеют влияние на Йегер. И пошла по деревянной «тропинке» на борт корабля уже смелее, но сожалеющий взгляд назад пару раз она все же бросила. — Да прекрати ты уже, дьявол островной, своими вздохами меня не возьмешь! — судя по разговорчивости, солдат, сопровождающий Нону, явно молод.       Йегер зло сверкнула глазами, но не обернулась. Обиду сглотнула вместе со скопившейся слюной. — Сам ты дьявол, солдат недоделанный, — обидчиво бурчит под нос так, чтобы он не услышал, наконец, оказываясь на ровной поверхности судна.       Величественность корабля удивляла, но разглядеть все до мельчайших деталей ей просто не дали. Суета на палубе слегка сбивала с нужной мысли, солдаты то и дело бегали туда-сюда. Юнону это бесило. Но еще сильнее бесило то, что Имир неожиданно пропала с ее поля наблюдения. И спросить Юнона не решилась; светловолосый солдат, кажется, компании Йегер был не рад. А потому приходилось постоянно вертеть головой, надеясь наткнуться на каштановую ветреную макушку. В конечном итоге, найти ее так и не получилось, а потом просто не имело возможности. Нервный солдат, как негласно назвала его Юнона, привел ее в каюту, спрятав от других глаз.       Это помещение представляло собой небольшую комнатку с узкой кроватью, столом и стулом на противоположной стороне. Привлечь внимание Юноны смогло только странной формы окно. Оно было круглым, с необычно толстым стеклом. К сожалению, из- за ночной тьмы Йегер не смогла разглядеть что-то в нем, но это ее не расстроило. Куда больше обрадовала кровать, хоть и жесткая, совсем неудобная. Юнона после долгой ходьбы была согласна и на это. Садясь на тощий матрас, она наконец-то смогла спокойно выдохнуть, только догадываясь о том, что могло ждать ее дальше.       За закрытой дверью слышались постоянные шаги и голоса. Юнона не думала, что кто-то так скоро захочет стать посетителем ее своеобразной тюрьмы, а потому расслабилась, разваливаясь на кровати. И совсем неожиданным обстоятельством для нее стал звук открывающейся двери. На пороге остановился тот самый мужчина, которого Юноне уже посчастливилось видеть на берегу. В принципе, хоть и казался он весьма отталкивающим человеком, судя по стеклянным голубым глазам и особого доверия не внушал, Йегер его отчего-то не боялась. — Ну, здравствуй, сестренка, — серьезно на выдохе проговорил незнакомец.       Юнона встрепенулась и все же села. Слабое подозрение в ее взгляде обоснованно увеличилось, но мужчину, кажется, это не смутило. Зик оглядел каюту, скорее, размышляя над тем, что сказать, а не для того, чтобы рассмотреть что-то. Немного погодя, он прошел ближе, тут же садясь на стул напротив Ноны.       Йегер обращение смутило, но задавать вопросы она не спешила. Нижняя губа нервно дернулась в нерешимости, но Нона пришла к выводу, что будет упрямо молчать.       Зику, судя по вздоху, поведение ее не понравилось. — Меня зовут Зик Йегер, Юнона, — имя ее он как-то странно выделил, будто анализировал, разобрал на слоги, чтобы лучше понимать звучание. — И у нас одна фамилия. Мне же не придется объяснять тебе, что это значит?       Йегер нахмурились. Шестеренки в ее голове определенно зашевелились. Проблема была в том, что слова его могут оказаться ложью. Тем не менее, Нона все еще молча принялась разглядывать Зика. Слегка косматые и густые, того же цвета, что и у Ноны волосы — это единственное, что кажется одинаковым. Но, присматриваясь внимательнее, можно заметить и схожесть в таких деталях, как разрез глаз или форма ушей. Юнона не слепая — видит это, но все еще почему-то не верит.       Зик, словно бы предугадав такое поведение, почти тягостно лезет во внутренний карман кофты и достает какую-то карточку. Молча протягивает ее своей сестре. Она берет ее в руки почти сразу и тут же удивляется; карточка на обычную бумагу не похожа, но изображение на ней — явный портрет. Юнона с особой внимательностью смотрит на черно-белую картинку. Светловолосая женщина, сидящая в кресле, держит на руках ребенка. Рядом светловолосый мальчишка. Йегер проходит глазами чуть выше, чтобы разглядеть лицо стоящего мужчины и вдруг теряет дар речи. — Это наш отец, — приблизившись чуть ближе, Зик тычет пальцем по лицам на фото. — Наша мать. На ее руках ты, а рядом я.       Нона непонимающе хлопает глазками. Если чуть раньше она не говорила потому что не хотела, то сейчас она не говорит просто потому что не может. Ее взгляд потерянно бегает от фотографии до Йегера и не может найти ответ ни на одной точки своего внимания. И Зик терпеливо ждет. Откидывается на спинку стула, кладет ногу на ногу, следит за реакцией. — Ты… мой брат? — наконец озвучивает свои далекие мысли Нона. — Но как… Отец же… с мамой… там… и Эрен…       Из ее рта то и дело доносятся какие-то звуки. Глаза шокировано расширяются, а новая информация в голове просто не усваивается, не помещается. Нона вновь ошарашено оглядывает изображение. Вглядывается внимательнее, осматривает каждую деталь и вдруг понимает, что эта картина слишком точна для обычного художника. — Картина не может быть настолько точной, — озвучивает она свои мысли, надеясь, что все это и правда сейчас окажется ложью. Хватается за единственную зацепку, будто хочет неосознанно сменить тему разговора.       Но Зик Йегер непреклонен. Зик Йегер вздыхает, поправляет круглые очки на переносице и забивает на то, что ему надо бы объяснить Юноне о том, что существуют фотографии. Вместо этого мужчина начинает говорить: — Он выглядит, как спокойный человек, но на деле творит много спонтанных вещей. Он стучит пальцами по ноге, когда о чем-то думает, — перечисляет Зик. — И кусает внутреннюю сторону щеки, когда нервничает.       Нона неосознанно повторила действие — зубы плотно сжали кожу щек внутри рта. Но понимая, что она повторяет привычки отца, о которых Зик Йегер знает, чувствует табун мурашек, бегущих по спине. — Я бы еще что-то рассказал, но у нас были не настолько близкие отношения, я не помню, — как-то желчно договаривает Йегер.       Юнона сминает в руке край сарафана. Зик говорит о вещах, о которых не мог знать враг; привычки Гриши были бытовыми. Поэтому ей не оставалось ничего, кроме как понять и со временем принять это. И все же кажется странным то, как грубо сказал Йегер последнюю фразу. — Плохие? Почему?       Зик будто бы ждал этого вопроса. Зик медленно подводил к этому вопросу. Зик видит то, как разнится у них представление об отце и его это раздражает. Юнона — маленькая глупая девчонка, не видящая в Грише гнилую сторону. Сторону, которая сделала из Зика оружие еще в самом детстве. Йегер не скупается на слегка грубые выражения, когда рассказывает о своем детстве. У Юноны желание слушать отпадает — неженка. Но Зик не пытается угодить. Он говорит кратко, но весомо, чтобы стереть ее представления о семье в размазанную линию, но этого оказывается мало. Йегер видит — она шокирована и полностью принимать ей все еще ничего не хочется. А когда он говорит о том, что он — звероподобный титан, в глазах Юноны возникает целая буря отрицательных эмоций. Она испуганно дергается, будто он вот-вот обратится в титана. Ее напрягает даже его присутствие в каюте, Йегер вполне хватило лицезреть его из далека еще в стенах. А теперь он сидит здесь и пытается убедить ее, что их связывают кровные узы.       И Зик Йегер решает добить ее. — С тобой что-то не так, верно? Ты не титан, но твое тело регенерирует. Знаешь почему? Потому что наш папочка хотел и из тебя сделать свое оружие, — мужчина внимательно следит за спектром ее эмоций, но не видит нужных себе чувств. — Когда ты родилась, он ставил эксперименты над тобой и еще несколькими младенцами, которых добровольно отдавали эти безумцы. — Чего они хотели?.. — несмело спрашивает Нона, все еще держа дистанцию.       Позиция молчуньи с крахом рушится, в глазах загорается огонек любопытства. Зика заинтересованность ее радует, а потому отвечает он честно и без промедленний: — Поднять восстание. С помощью детей. Теперь ты понимаешь, как наш отец ужасен?       Ох, Юнона однозначно не понимала. Она все еще заблужденно хлопает глазками, готовая вот-вот вновь расплакаться. Даже если это правда — принимать не хотелось. В голове обрывками воспоминаний появлялись уже позабытые моменты прошлого. То, как заботливо отец укладывал их с Эреном спать, когда матушка приболела и не могла подняться с постели, или то, как славно они гуляли за городом по бескрайним зеленым полям всей семьей. Гриша однозначно был загадочным и сдержанным человеком, но Юнона не могла представить его жестким мужчиной, готовым на все ради своей цели. — Даже если и так… зачем ты мне это рассказываешь?       Тень ухмылки плавно легла на губы Зика. — У меня есть план, но для этого мы должны объединиться. Сначала пообещай, что не будешь рваться домо…       У Юноны, кажется, задергался глаз, но продолжить она ему просто не дала: — Ни за что! Ты хоть знаешь, сколько человек погибли по твоей вине? Ты!..       Зик понимал, что Юнона не встанет на его сторону по щелчку пальцев. Он слегка надавил на нее взглядом, а Йегер уже показалось, что он вновь начнет что-то говорить. С плохо скрываемой паникой, Юнона резко забралась на кровать с обувью. Прижимая к себе колени, она по-детски закрывает уши и жмурится. Хочет уйти. Хочет оказаться дома. Юнона хочет надеяться, что вот-вот сюда ворвутся солдаты разведкорпуса. Хочет надеяться, что сюда сейчас же вбежит Жан вместе с остальными, вытащит ее из этого пекла и никогда больше не отпустит. — Не говори мне ничего, — потерянно шепчет она, утыкаясь лбом в колени. — Хватит, молчи.       Двери каюты тихо хлопнули.       Юнона, потерявшись, поднимает глаза и долго смотрит на опустевшее место. Внутрь не вошли ее близкие, а вышел чужой и одновременно родной человек.       На пол упала фотография.

***

      Единственная радость за последние несколько дней — это теплый душ, который Юноне позволили принять после долгого путешествия. Снисходительная улыбка доктора даже сумела вселить в Йегер отголоски надежды что, возможно, все не так плохо, как она думала. А думала она много. Все пыталась предугадать то, как выглядит государство ее заклятых, как оказалось, врагов. Но то, что она увидела никак не вязалось с внутренним представлением. Здесь все было совершенно по-другому. Ночной город освещали фонари от электричества, о котором Йегер, к сожалению, узнать пока не удалось. Еще больше ее поразили автомобили. Шумные движущиеся штуки с четырьмя колесами отдаленно напоминали повозки с лошадьми, но Юнона смогла убедиться в том, что едет это чудо техники без помощи животных. Это было далеко не все, что могло поразить неокрепшую подростковую психику, но Йегер просто не смогла нормально уместить все в своей голове. В последнее время жизнь круто перевернулась. Череда не совсем радостных событий вселили в нее животный страх перед будущим.       Рассматривая коридоры, Юнона приходит к выводу, что ее привезли в госпиталь. Об этом говорили белые стены, запах лекарств и ходящие туда-сюда люди в военных формах и халатах докторов. Йегер поежилась; пристальное внимание сопровождающего ее мужчины не приносило удовольствия. Тем не менее, избегая конфликта, Нона молча следовала его указаниям. Мужчина привел ее в комнату, хотя, судя по обстановке, правильнее будет назвать ее палатой. Здесь не было чего-то удивляющего или необычного. Обычная кровать и тумба, окно с решеткой с той стороны.       Юнона подошла к кровати несмело и медленно, а от того вздрогнула, когда дверь за спиной захлопнулась.       Вновь в одиночестве. Как в тюрьме.       Из плюсов только мягкая кровать и подушка, которая «утопила» голову Ноны своей воздушностью, стоило ей только лечь. Расслабилась, чувствуя как ноют конечности по неизвестным для нее причинам. И все же, после душа стало намного легче. Будто смыла с себя прошедшие дни, но они, к сожалению, так просто Йегер не оставили. Голова не переставала гудеть. Хотелось домой.       Спустя несколько минут, Юнона поняла, что лежать становится почти невозможным. Хотела поспать, но и этого сделать у нее не получилось. Неприятные мысли липкой листвой после дождя облепили голову. Она встала. Оглядела палату так, будто ей могло это чем-то помочь, а после просто подошла к окну. На улице было светло, но солнце в глаза не светило — комната оказалась не на солнечной стороне. Юнона оперлась локтями на подоконник, наблюдая за спешащими куда-то людьми. С пятого этажа их было видно не очень хорошо, но разглядеть незнакомцев — это не главная ее цель. У нее вообще цели нет.       По приезде сюда, конечно, были некие сомнения, желание сбежать, план медленно строился в голове, но каждый раз что-то мешало. Финальным убеждением стал тот факт, что идти было просто некуда. Даже если у Юноны получилось бы сбежать, что бы она делала? Кто может помочь ей, вражескому солдату, в незнакомом городе? Будь она умной, как Армин или хотя бы сильной, как Микаса, Йегер обязательно бы выкрутилась! Но она не они. Юнона Йегер не имеет и капли сильных качеств ее родных. Она чувствует себя беспомощной и слабой, настолько обременяющей, что самой становилось тошно.       Юнона, утопая в собственном бессилии и слабости, чахла. Под глазами залегли тени от усталости. Хоть она и пыталась как-то повременить с раздумьями, в голову то и дело лезли всякие мысли. Кем на самом деле был ее отец? И раз, по словам Зика, она родилась здесь, Карла ее матерью не являлась? Знала ли она обо всем и почему отец не попытался объединиться с жителями стен и рассказать им все? Йегер не знала ответа ни на один вопрос. Ее слегка волновал Зик и его позиция. Юноне хотелось знать, чего он хотел, но понимание, насколько ее брат чудовищный даже рядом находиться с Зиком не позволяло без тихого ужаса. По правде говоря, она его боялась. Боялась до дрожжи, потому что мысли о нем сопровождались ужасными воспоминаниями о битве в замке Утгард. Перед глазами до сих пор рисуется то, как огромный звероподобный титан кидается в них булыжниками.       И куда, черт возьми, дели Имир?       Дверь позади вновь открылась. Йегер, оборачиваясь, вздрагивает и мысли, которые так тяготили ее, мигом покинули уставшую голову.       Очередной незнакомец выглядел более безобидно, нежели несколько предыдущих. Седые усы внушали доверие вместе с обворожительно теплой улыбкой на тонких губах. Поднос с едой в его руках привлекал все же куда больше внимания. Мужчина аккуратно представился Альбертом Уотсоном, прежде чем пройти чуть дальше и поставить поднос на тумбу.       Ведет себя, будто разговаривает с опасным животным. Осторожно и медленно. Один неверный шаг — и зверь нападет. — Если ты не против, я посижу здесь, нам есть о чем побеседовать.       Юнона промолчала. Даже если бы и была против, доктор бы не ушел, а потому и говорить что-то было бы бессмысленно. Она лишь пожала худыми костлявыми плечами, подходя к кровати. В тарелке на подносе было что-то странное, но по запаху весьма съедобное.       Увидев замешательство на юном лице, Альберт поспешил пояснить: — Это суп с кальмаром. Попробуй.       Йегер недоверяюще оглядела блюдо, но поверила на слово и взяла в руку ложку.       В общем-то, на вкус блюдо оказалось даже вкуснее, чем на вид или запах. Тем не менее, съесть все содержимое тарелки не вышло. В желудок больше ничего не лезло, и когда Юнона поняла, что вместо насыщения еда может вызвать лишь дискомфорт, немного отодвинула от себя тарелку. В голове она прокручивала рассказ профессора про морепродукты, которым он делился во время ее трапезы. Эта информация оказалась интересной; Йегер вдруг осознала, сколько всего от нее скрывали титаны и стены.       Но доктор, естественно, пришел не для того, чтобы удивить Юнону. Когда она доела, лицо Адольфа стало серьезнее. Он оперся локтями в колени, кладя подбородок на руки, нахмурился слегка, наверняка думая, как начать разговор. Йегер желанием слушать не горит. Она вообще уже не горит. Лишь уставшим взглядом рассматривает мужчину, терпеливо ждет. — Я хочу рассказать тебе о том, зачем ты нам здесь.       Юноне захотелось застонать в подушку. Разговоров было достаточно за этот промежуток времени.

***

пять недель после рождения Юноны.

      Белый свет плавно ложится на стены комнаты. В лаборатории Гриши Йегера пахнет лекарствами, детским плачем и наукой с долей безумства. Пять кроватей с детьми разных возрастов. Бирки на маленьких ножках кратко информируют о личностях. Гриша медленно подходит к одному из детей. С нежной улыбкой вглядывается в еще мало схожие черты лица, закрытые глазки и слегка нахмуренный носик. Юнона Йегер. Подопытная номер три.       Он ласково гладит мягкую голову, шепча что-то совсем невнятное. Йегер видит в своей дочери надежду. Маленькую, пятинедельную, еще не знающую, какой вклад она сможет сделать в далекое великое будущее. А он уверен, что точно сможет! Изучая человеческий организм, Гриша чувствовал себя всесильным. В его идее было что-то фантастическое, но он точно знает — реальное. Нужно только рискнуть. Попробовать.       Сама идея заключалась в создании идеального человека. Живого оружия, не болеющего, сильного, способного регенерировать. Может, против мощи титанов Марлии они были бы не так полезны, но в самой войне!.. Гриша Йегер четко решил для себя: раз у революционеров не получится вернуть власть количеством, они отвоюют свою честь силой. Гриша Йегер до фанатизма просиживался в скрытой от чужих глаз лаборатории, изучал, проверял и создавал. Гриша Йегер смог убедить и других в том, что сыворотку, меняющую клетки человека, сделать точно возможно.       Они поверили. Они поверили ему потому что точно знали; Гриша Йегер не обманет. И он не обманул.       Он создавал эту сыворотку несколько лет — это точно. Ученый должен ввести в неокрепшие организмы детей новые клетки; особенные, дающие безграничную силу. Гриша отчего-то был уверен в своем успехе и начал действовать почти сразу, внедряя в родителей детей настоящую надежду. «Ваш ребенок станет нашей гордостью», — все твердил он, что в конце и сам поверил.       Мало Грише стало Зика, на которого тоже возлагались большие надежды, поэтому он решил использовать и свою новорожденную дочь для достижения великих целей. Дина сначала противилась; рискованно и страшно было. Но Йегер имел невероятную способность к убеждениям. Фриц сдалась и надеялась, что идеи Гриши — это не пустые слова.

*

      Зик Йегер смотрит на свою сестру с детским интересом, стирая в пыль выдержку неудачливого солдата. Малышка Нона часто спит, иногда еле-еле открывает маленькие глазки. В такие моменты губы Зика расцветают в улыбке. В улыбке искренней и живой. У Зика внутри все замирает, когда он представляет уже подрастающую сестру. Мама говорит, что она вырастет красавицей. Мама говорит, Зик будет рыцарем, защищающим свою маленькую сестренку. Мама говорит, Зик будет для Юноны героем.       А отец говорит, что Юнона сама сможет за себя постоять.       Зик не понимал, почему малышку редко забирали домой, чаще всего оставляя в лаборатории. Зик не понимал, почему отец держит там же еще нескольких детей. И лучше бы Зик и дальше не знал. В нем сыграло любопытство. Он в тот день вернулся домой раньше. Зашел тихо и оказался неуслышанным. А потому тихий разговор в комнате родителей оказался не прерванным. Зик прислушался. Кажется, Гриша говорил Дине о детях с его лаборатории. Говорил фанатично и эмоционально, почти забывая дышать. Зик скривился. Ему казалось это полнейшим бредом, и слушать дальше не имело бы возможности, пока голос отца не стих: — Сегодня умер ребенок.       Зик замирает. Его пугает это не меньше будущего. Он затыкает рот ладонью, чтобы не выдать своего присутствия и жмурит глаза. Совсем недавно он сам наблюдал за тем, как пятеро детей размахивают своими ножками, смеясь с того, как Йегер корчил для них рожицы. А сейчас он понимает, что погибло маленькое дитя. Погибло по вине отца, который, кажется, стал совсем одержимым своими идеями. Йегер растерян и он не знает, что делать с этой информацией.       А время спустя, Зик уже тычит пальцем на своих отца и мать перед толпой марлийских солдат. Время спустя, Зик чувствует какими мокрыми становятся глаза. Его не радует поддерживающее похлопывание солдата по плечу. Его уже, кажется, ничего вообще радовать не будет.       Зик не уверен, что именно сподвигло его на это решение: совет Тома Ксавьера или осознание того, что именно творил Гриша в своей лаборатории. Но теперь он знает точно — так будет лучше. Лучше для всех. И спустя пару часов беспрерывной истерики, в его голове вдруг щелкнуло кое-что важное; среди тех детей была его сестра. Зик бежит в лабораторию сломя голову в ту же секунду. Ветер морозит мокрые глаза, но он упрямо вытирает их краем рубашки, не останавливаясь. Верит и надеется, что она будет там.       Но внутри пусто. Внутри запах лекарств, старых книг и воспоминаний о детском плаче. Пять пустых кроватей.

*

      У Гриши не было и шанса на спасение. Руки в кровавых бинтах, отсутствие всех пальцев — последствия пыток, которые ему пришлось пережить. У Йегера в голове каша из-за предательства сына, из-за встречи с монстром, что натравил на Фэй собак и из-за встречи с тем, кто буквально спас его от бессмысленной смерти. Гриша с ужасом в уставших глазах наблюдает за тем, как Гросса внизу поедает титан, затем переводит взгляд за спокойного Эрена. Крюгер даже бровью не повел. На выдохе мужчина представляется Филином, а у Йегера в голове пазл начал складываться в картинку замысловатую.       Филин. Тот самый Филин, анонимный шпион стоит сейчас перед ним, кусает ладонь свою и все, что доступно человеческому глазу, в секунду озаряется тепло-желтым взрывом. Гриша отходит на пару шагов, прикрывает лицо ладонью, или, быть точнее, тем, что осталось от рук без пальцев. Почти с животным страхом смотрит на то, как Эрен в образе титана рушит пароход вместе с солдатами. Его глаза расширяются не только от шока, но еще и от непонимания происходящего. Гриша сглатывает скопившуюся слюну, когда до его ушей вдруг доносится детский плач. С плохо скрываемой паникой оглядывается, стараясь как можно скорее уловить, откуда идет звук. Крики марлийских солдат заметно мешали в этом деле; они сбивали с мысли, делая вой ребенка почти неслышным. Йегер сосредоточился, прикусывая внутреннюю сторону щеки. Жмурится, поднося беспалые ладони к лицу и вдруг спешит к ступенькам. На одной из них его глаза находят корзинку небольшую. Гриша бежит к ней со всех ног и с трудом вытаскивает оттуда маленькое тельце, окутанное в одеяло. Прижимает ребенка к себе, поддерживая голову дитя на локтевом сгибе, и по-отцовски прижимает к груди, старясь абстрагировать ее от шума, создаваемого по вине Эрена. С каким-то теплом в глазах он глядит на знакомое личико и для полной уверенности оголяет маленькую ножку.       «Юнона Йегер» — твердят аккуратные буквы на бирке.       Гриша, кажется, счастлив. Он с улыбкой поднимает взгляд на атакующего титана, так безжалостно уничтожающего последнего солдата, понимая, кто принес сюда его дочь.       Крюгер выкарабкивается из тела титана минутами позже. А когда подходит к Грише, слова летят из его рта, сбивая дыхание: — Она единственная из той лаборатории, кто остался в живых.       Грише кажется, что не все потеряно.