In vino veritas

      Рылеев был классным.       Даже не классным — «классный» было слишком слабое для него слово. Рылеев был потрясающим. Крышесносным. Неповторимым. Он красиво рисовал небрежные злые плакаты, красиво потягивал кофе через трубочку, красиво одевался в стильные мешковатые шмотки. Еще красивее раздевался. Красивее, чем раздевался, только толкал Сергея на кровать, забирался сверху, перекидывая через него стройную ножку, обтянутую потертой, рваной на коленке джинсой, и с хитрой-хитрой улыбкой расстегивал на нем рубашку.       Они и познакомились соответствующим образом: хаос царил страшный, космонавты зверели и винтили всех подряд. Сергей уже успел освоиться и занять относительно приемлемое место подальше от двери, когда два здоровенных омоновца с трудом затолкали внутрь шумное облако, состоящее из темно-русых кудрей, инстаграмного пальто и размалеванного гуашью куска картона. Освобожденное от захвата, облако выпрямилось в полный рост, демонстративно отряхнуло рукава в тех местах, где недавно были омоновские лапы, и смерило головы в тонированных шлемах таким презрительным взглядом, что Сергей на секунду всерьез заволновался, не впаяют ли ему теперь причинение вреда сотрудникам органов. Оказание сопротивления при задержании почему-то сомнений не вызывало.       То, что он сделал дальше, с трудом поддавалось хоть сколько-нибудь рациональному объяснению. Студент с плакатом — у него на лице был написан первый-второй курс бесполезного факультета — поспешил убраться от двери, чтобы не быть сметенным с ног следующим счастливчиком, ловко пробрался в середину и остановился в паре шагов от Сергея. И Сергей не нашел ничего лучше, чем встать со своего места и взглядом предложить: «Садись?» Ему, говоря по справедливости, просто повезло: студент с плакатом сверкнул многозначительной улыбкой и упал на освободившееся место, хотя версия с высокомерной ухмылкой, язвительной колкостью или демонстративным игнором выглядела куда правдоподобнее.       В общем, по-хорошему, не стоило этого делать, не зная о Рылееве всего, что он успел узнать за это время — но, с другой стороны, не сделай он этого, возможно, все закончилось бы, не начавшись. И тогда Сергей не узнал бы, собственно, всего, что он успел узнать: что Рылеев был ярким, харизматичным и горячим, как адское пламя. С вечной нехваткой внимания и тягой к безобидному, но зрелищному эпатажу. С поэтичными кудрями, ядовитыми улыбками и привычкой писать неуместные смски, прожигая жизнь на потоковых лекциях.       А еще — что Рылеева звали…       — Кондратий.       — Как-как? — брови сами собой поползли вверх, в ответ на что его собеседник, лишившийся своего плаката, в оборонительном жесте скрестил руки и огрызнулся:       — Как слышал. Сколько раз еще переспросишь?       Сергей готов был переспросить еще — ладно, не сколько угодно, но как минимум раза три. И не потому, что не верил ни единому слову сотрудников, составлявших с ними протокол — хотя и это тоже — а в первую очередь потому, что не верил собственным ушам. Это же как надо не любить ребенка, чтобы назвать его…       — Кондратий, — повторил, очевидно, Кондратий, передёргивая плечами. — Знаю, сам не в восторге. Спасибо, кстати. Угостишь?       Благодарил он, надо думать, за то, что Сергей вовремя пинал под столом его ногу, не давая ляпнуть лишнего, и сочинил правдоподобное оправдание за двоих. С ним рядом определенно хотелось — погеройствовать? поджентльменствовать? — повыебываться, заботливо подсказал внутренний голос. Именно. Повыебываться и впечатлить. Несмотря на то, что звали его, прости господи, Кондратий.       Они затянулись почти одновременно, но выдохнул Кондратий не в пример зрелищнее, и сигарета его киношно-белым, с покрасневшими на холоде косточками пальцам шла, конечно, неизмеримо больше. Курил он так, словно устраивал представление, как делал, видимо, вообще все в этой грешной жизни.       Болтал легко и непринуждённо. А еще он смотрел — да, Сергей отлично знал этот взгляд. Это был взгляд студента бесполезного факультета в инстаграмном пальто, скрывающий разрушительную мощь ядерного взрыва. Внутри что-то знакомо зашевелилось — «Вот этого хочу» — он затушил сигарету о парапет и сказал:       — Какова вероятность, что если я предложу поехать ко мне пить и отмечать наше чудесное освобождение, ты согласишься?       И Кондратий, разумеется, согласился.