In vino veritas

Сергей почти заталкивает его в машину — как будто на движущей силе остаточной ярости, хоть и не на него буквально, а просто — ярости, падает следом, захлопывая за ними дверь. — Романов ждет вас завтра в десять, — сообщает в ухо Апостол.— Пока свободны. Приятного вечера, господа. Он отключается раньше, чем Сергей успевает пробормотать невнятное “и тебе того же”, и, странно, даже не просит немедленно явиться в штаб сдать уцелевшее снаряжение. Тем не менее, отдышавшись, Трубецкой отодвигает заслонку на стеночке между салоном и водителем: — В ателье, будьте добры. Он только тогда решается вновь посмотреть на Рылеева — Рылеев все еще взъерошенный, раскрасневшийся и дышит так, будто драка закончилась не больше минуты назад, зло сверкает глазами, не в состоянии сфокусироваться на чем-то одном. И надо бы перед ним извиниться за то, что чуть не сорвал его операцию, и Сергей еще пока не растерял свои манеры настолько, чтобы вовсе этого не сделать, и даже почти открывает рот, но — — Твою мать, Трубецкой, твою мать, — шипит Кондратий то ли недоуменно, то ли раздраженно, то ли все сразу — не разберешь. — Ты совсем? Ты что творишь? Все было расписано! Еще полчаса, и он позвал бы меня к себе, и еще через час я бы его тихо ликвидировал, никто бы ничего не узнал, проще простого, мы в учебке сложнее делали! Ты мне сам говорил — если все в порядке, не импровизируй! — Говорил, — тупо соглашается Трубецкой. Он бы рад не игнорировать всю эмоциональную и, безусловно, обоснованную тираду, но все то, что спровоцировало ее — бессовестное вмешательство вместо отстраненного наблюдения, фантастическая по зрелищности перестрелка, он сравнял бы с землей и гостиницу, и парковку, и парочку близлежащих кварталов, если бы не определенные этические соображения, — снова поднимается откуда-то из глубин, снова застилает все сплошной красной пеленой, снова, снова, снова… — Так нахуя ты полез?! — предсказуемо взвинчивается Рылеев, только сильнее взбешенный его неуместно спокойным тоном. — Нахуя, Сереженька, ты можешь мне объяснить? Не надо мне помогать! Не-на-до! Я умею делать свою работу и я справлюсь как-нибудь сам, окей? В следующий раз попрошу от греха подальше, что... Единственное, что Трубецкой успевает отследить, — его коротит именно здесь, ровнехонько в эту секунду, когда он слышит чудовищное: «В следующий раз». Дальше срабатывает рефлекс — поначалу Кондратий еще возмущенно мычит и пытается что-то сказать, но Сергей слишком устал, слишком на взводе, слишком не хочет больше слушать по кругу однотипные доводы и возмущения. Его сопротивления хватает не больше, чем на несколько секунд: Трубецкой сжимает пальцы прямо над красным галстуком, весь вечер маячившим перед глазами, вжимает его затылком куда-то между окном и сиденьем — наверняка неудобно, но пусть расскажет про неудобство ему, последние несколько часов не знавшему, как унять злость и куда девать сами сжимающиеся в кулаки руки.