Преступление и воздаяние

Мэй Чансу очнулся – нет, правильней сказать было «осознал себя», ведь он отчетливо помнил миг своей смерти. Он услышал свист ветра, не нарушаемого иными звуками, ощутил холодную и каменистую землю под собой. Неужто то, что окружает его сейчас, и есть неласковый иной мир, где он должен предстать перед судом у Желтого источника? Он попытался воспарить и двинуться в положенную сторону – но что-то держало его на месте. Как будто его дух был связан заклятием. Мэй Чансу в испуге дернулся, породив какой-то непонятный шелест и шевеление вокруг. – но стронуться с места не смог. Открыл глаза – ни одна из ученых книг не говорила, чтобы души могли распахивать глаза или зажмуриваться! – и обнаружил, что иной мир ничем не отличим от настоящего, и наверху, видные в прорехи ветвей, несутся знакомые серые облака, обещая близкий снегопад. Что же получается, он остался призраком по эту сторону границы миров за все свои прегрешения? И вдобавок привязан к мертвому телу – поскольку даже воспарить над смерзшейся грязью и колючими ветками у него не получалось. Уж не станет он одеревенелым трупом-цзянши? А ведь Линь Чэнь предупреждал его! Но почему тело командующего армией брошено в каких-то кустах, неважно, был ли он тяжко ранен или сражен на месте? Они проиграли битву?! Оборони от этого боги всех девяти Небес! К счастью для своего рассудка, пока он бесполезно дергался среди колючек и веток, он расслышал голос. Звучный и безошибочно узнаваемый голос Линь Чэня – воистину, помяни тигра, и тот появится! Бессмертный посланец ругался так, как не в каждом припортовом кабаке услышишь, зато безошибочно можно было понять, что тот движется сюда, к нему. – Ого! – воздвигшийся над ним Линь Чэнь с изумлением прищёлкнул языком. – Ну не гений ли я? Я и не думал, что такое возможно, а вот гляди! Он склонился в кусты, где лежало тело, так неудачно привязавшее к себе дух погибшего, и, распутав ветви, поднял его на руки. – А хорошенький получился! Воистину, я молодец! Мэй Чансу не успел толком возмутиться услышанному и тем более попробовать, подвластно ли ему не только зрение, но и голос, как его поставили на ноги. На все четыре ноги. * – Ты превратил меня в животное, Линь Чэнь?! – В цилиня! В небесное создание, а не в животное. И это было вовсе не специально, а исключительно в порыве вдохновения. Когда я… когда ты вознамерился умереть, несмотря на все мои запреты, я, разумеется, разозлился, схватил твой отлетающий дух за то, что у него там от естества оставалось, намотал этот хвост на кулак и воскликнул!.. Что воскликнул Линь Чэнь, можно было и не напоминать. «Цилинь недоделанный»! Теперь-то Мэй Чансу выяснил, что разговаривать цилини умеют превосходно, даже едва появившиеся на свет. (И слава милосердию владычицы Сиванму, не иначе как приложившей к этому свою длань; он просто не перенес бы еще одного первращения в дикого и безъязыкого зверя). Также ему немедля стало ясно, что воплощенные цилини превосходно сохраняют не только способности к риторике и ум, которыми славился ученый муж господин Мэй, но и точную память обо всех заковыристых ругательствах, которым молодой командующий Линь Шу научился в армии с юных лет. – Нет, в животное! С хвостом, шерстью и копытами! – выдохнул Мэй Чансу, когда его запасы брани иссякли. Все предания сходились на том, что цилинь – благодетельное создание, но сейчас он ощущал в себе неукротимую жажду кого-нибудь разорвать на клочки, и останавливало его лишь то, что Линь Чэнь был для него неуязвим. – Да лучше бы ты дал мне умереть пусть мучительной, но почетной смертью, ты, гуев естествоиспытатель! У тебя язык втрое длиннее, чем твои волосы! – Неужто ты бы хотел за свои увертки и ложь сам превратиться в змею с раздвоенным языком? – огрызнулся небесный посланец, тоже далекий от должной кротости. – Или прожить новую жизнь тупым крестьянином, возделывающим просо? Так получилось, значит, так и было суждено! Не спорь со мной, я лучше знаю. Ты как, идти можешь? Цилинь из Мэй Чансу вышел хиленький и умилительный. Прямо скажем, юный цилинчик. Увидит его какая-нибудь глупая девица – не удержится, чтобы не повязать шелковую ленту на шею. Ни один ученый трактат не рассказывал, чтобы волшебные посланцы Небес приходили в этот мир голенастыми созданиями, больше похожими на недавно родившихся жеребят. А уж взрослому мужу, давно миновавшему пору юности, находиться в таком облике было вовсе несообразно. Но идти он мог, слава богам. Даже бежать, что давало ему шанс припустить со всей возможной прытью и уединиться на изрядном расстоянии от шутника Линь Чэня, чтобы предаться сокрушениям. – Ты куда? – заорал Линь Чэнь ему вслед. – От тебя подальше! Туда, где ты не вырастишь у меня на лбу сливовое дерево и не наградишь девятью хвостами вместо одного – просто в порыве вдохновения! – ответил Мэй Чансу с достоинством и перешел на легкую рысь. Смерзшийся снежок поскрипывал под его копытами. Под копытами! Буквально только что он был человеком, обладавшим ясным представлением о собственной судьбе, долге и совершенных ошибках. А что теперь? У кого ему спрашивать совета и откуда узнавать о своем будущем? Цилинь – повелитель всех копытных зверей, ступающих по земле, и истинно совершенномудрый среди них, но почему-то вместе с новым обликом небесное знание на Мэй Чансу не снизошло. Хвост – есть, оленьи ноги – извольте, бока на самом деле покрыты яркими чешуйчатыми пластинами с торчащими из-под них прядями шерсти, насчет рога и драконьей морды он не убедится, пока не отыщет незамерзшую тихую воду… а вот цилиньей мудрости ему явно недодали. Цилини – не хули-цзин, про них пишут весенних историй, которые так любят юнцы, и знания Мэй Чансу были случайны и обрывочны. Что-то он прежде читал про повадки небесных зверей, вот только в голову сейчас лезли одни глупости. Что там умеет цилинь – повелевать погодой? Знаменовать своим появлением мир и гармонию? Распознавать ложь? Покровительствовать каллиграфам и делиться с ними шерстью из своего хвоста?! Ах да, приносить в семьи новорожденных мальчиков, отмеченных высокой судьбой и процветанием. И цилиний век, к слову, составляет добрые пару тысяч лет. Мэй Чансу представил, как неопределенно долго разгуливает по Поднебесной, разнося счастливым парам детишек, и заскрипел зубами. Он достиг гребня холма и замер. Поле боя простиралось перед ним, опустевшее и почти безлюдное. Тела уже убрали, чтобы похоронить, но и без лежащих на земле останков было очевидно, что хаос битвы безвозвратно искорежил все вокруг. Тут и там виднелись переломанные копья и стрелы, разбитые повозки, трупы лошадей, осколки разорвавшихся горшков с порохом и спаленные огнем кусты. Взрытый тысячами ног, перемешанный с гарью и политый кровью снег, смерзшийся и грязный, являл собой поистине адское зрелище, и, если бы Мэй Чансу не знал южное ущелье Мэйлин как свои пять пальцев, он бы решил, что небесному лекарю не удалось его воплотить в живое тело и он нынче оказался не снова в Поднебесной, а на нерадостном пути в Диюй. Линь Шу – командующий войском – находило это грозное и горестное зрелище привычным. Мэй Чансу в теле цилиня, человеколюбиво сострадающего всему живому, почувствовал, как горе сдавило его сердце при виде стольких смертей, а из горда вырывается крик, звучностью и чистотой подобный звуку колокола. Погребальным звоном разнесся он над полем, и несколько солдат, что–то искавших среди обломков пронёсшейся битвы, подняли головы. Издалека Мэй Чансу не мог расслышать их возгласов, но раскрытые в изумление рты и тыкающие в его сторону пальцы сомнений не оставляли. «Поймаем линя – стране тысячу лет благоденствия!» Когда солдат припустил к нему, бедолага цилинь прянул с места, как обычный пугливый олень, и понесся со всех ног. Если с вершины холма было прекрасно видно все поле битвы, то на его дальнем склоне Мэй Чансу влетел, как в трясину, в невесть откуда взявшийся холодный и плотный туман. Казалось, стоило порадоваться – сюда преследователи за ним не сунутся, как не велико их искушение поймать чудесного зверя, – однако он бессмысленно перепугался, точно малое дитя в темноте. Как будто в тумане таилось страшное, способное даже цилиня поймать и пожрать («мя-я-ягонький козленочек!»). И едва он углядел мало-мальский просвет в этой серости, вроде как отблеск теплого огня, то побежал к нему чуть ли не резвей, чем совсем недавно удирал от Линь Чэня. Пряди тумана расступились, среди серого и вправду проглянуло голубое, цвета знакомого халата. Его небесный лекарь там! Помяни – он и явится? Как удобно. Линь Чэнь и вправду был там, только он – неслыханно! – стоял на коленях, покаянно склонив голову. А перед ним парил над землей и источал сияние владетельный господин с рубиновым шариком на шапке и в синем халате с золотой вышивкой. Вышивка менялась на глазах и сейчас представляла собою знаменитое изречение Учителя: «Не беспокойся о том, что у тебя нет высокого чина. Беспокойся о том, достоин ли ты иметь высокий чин». Полы халата в неподвижном воздухе красиво развевались. Господин гневался. – … что дозволено фениксу, то непозволительно гусю! Допустимо ли для ничтожного чиновника всего лишь шестого ранга воскрешать и воплощать, я вас спрашиваю? Разве получали вы, не имеющий должного почтения, от вышестоящих мандат на чудо? – И тысячью казней я не искуплю свою провинность, – отвечал Линь Чэнь голосом, в котором кротости было не больше, чем мяса в трапезе буддистского монаха. – Ничтожный невоздержан на язык и глуп, но если Небеса решили вознаградить мои усилия, разве я могу с ними спорить? Господина в синем халате, по всему – небесного инспектора чинов, это объяснение не утихомирило, а сам Мэй Чансу внезапно вспомнил свои детские годы, когда ветка мандарина свисала над самым чужим забором, и кто же в этом был виноват? Отца подобное оправдание обычно тоже не смягчало, и доставалось сяо Шу за шалости по полной. – Дурно составленный доклад вводит начальствующих в заблуждение, и в этом вина исполнителя! – громыхнул инспектор. – Кто же мог подумать, что у вас хватит и дерзости замахнуться на невиданное, и силы его совершить? Цилини не проходят по вашему ведомству, господин Сымин-четвертый, и я должен признать этот проступок не иначе как расхищением небесной казны и нарушением человеколюбия! – Человеколюбия? – удивленно переспросил Линь Чэнь. Или Сымин, четвертый по счету. Судья, Ведающий Жизнями, он же лекарь, он же управитель двух звезд на небе? Неплохое прозвание. – Судьба этого человека была предопределена, – заявил господин, перед которым небесный следователь покаянно стоял на коленях. – Воистину скверное дело вы задумали! Не насмешка ли над установлениями Небес: дать награду провинившемуся, серьезный проступок которого вас и отправили расследовать? Не попрание ли гуманности: заставить этого бедолагу, которого жизнь и так не щадила, воспринимать бесконечным наказанием великую небесную милость? Из него ведь цилинь, как из вас самого – кроткая дева, непутевый! Хоть тот и не обратил карающий взор к Мэй Чансу, а все же он осторожно переступил с ноги на ногу, готовый сорваться с места и бежать. Цилинь из него, может, и никудышный, но кто знает, какое воплощение небесный господин сочтет для него подходящим? Лучше иметь четыре ноги с копытами, чем вовсе ни одной и ползать под камнями. – Стой здесь, – тут же распорядился инспектор коротко, даже не взглянув на него. Если провинившийся чиновник удостоился из его уст хотя бы уважительного «вы», то смертный не заслуживал ни почтительного обращения, ни лишнего взгляда. – Слыхал, ты при жизни славился как мудрец, значит, не настолько скудоумен, чтобы бегать, сбивая ноги, от собственной судьбы? – Ничтожный подчиняется, – церемонно ответил Мэй Чансу. Небесный сановник поморщился. Облачное небо над его головой пошло рябью. Письмена на халате вспыхнули бордовым, рубиновый шарик пронзительно засиял. – Мое суждение по этому делу таково. Смертный, родившийся в семье Линь тридцать четыре года назад, ныне называющий себя Мэй Чансу, нарушал законы, не ведал правил и не знал запретов. Однако он положил свою жизнь на исполнение родительской воли и самоотверженно принял свою гибель, а теперь о нем плачут без притворства сто тысяч человек и уже воздвигли ему алтарь. Посему Небеса предписывают ему научиться смирению и благодетельности, чтобы в свой срок он смог сделаться гением-покровителем с присвоением ему низшего ранга божества. Он потянул паузу, однако Мэй Чансу продолжал глядеть на него в том же почтительном молчании. Указа по всей форме оглашено не было, и при всем своем недоумении он ни за что бы не стал перебивать речь сановника. Инспектор покачал головой, перевел взор на коленопреклоненного Линь Чэня и продолжил: – В то же время облеченный долгом бессмертный-сянь, чиновник шестого небесного разряда Сымин, преступил порученное ему, отказался от должной бесстрастности и замахнулся на деяние свыше положенных ему пределов. За такой проступок следует соразмерное наказание. Он должен разделить судьбу того смертного, сострадание к которому и привело его к этому исходу. Линь Чэнь все так же стоял на коленях, неподвижный, точно статуя. – Выношу решение непререкаемой волей Небес! Мэй Чансу должен пробыть в обличии цилиня два раза по дюжине лет, добросовестно нести в Поднебесную умиротворенность и процветание, покровительствовать правде, чадородию и гуманному правлению. Небожитель Сымин-четвертый в облике смертного по имени Линь Чэнь будет его спутником все это время, разделяя его тяготы, как и положено странствующему мудрецу. Да будет так! В его руке появился свиток наилучшего шелка, накрученный на ручку из драгоценного белого дерева. Наконец-то пришло время Мэй Чансу неловко опуститься на колени (изящно получается, если ты человек, но тот еще трюк в исполнении неопытного цилиня!) и выговорить: – Недостойный принимает указ. Линь Чэнь сложил руки кольцом и повторил за ним: – Преступник принимает указ – и молит о последней просьбе. И распростерся на голой земле, разметав рукава и уткнувшись лицом в смерзшуюся грязь. – Если бы я не знал вас прежде, я бы поразился вашей дерзости, чиновник Сымин, – нарочито нахмурив брови, произнес инспектор. – Что ж, говорите, если сами намерены усугубить свою участь. – Я прошу о снисхождении не к себе, господин! Люди хрупки и привержены страданиям. Мэй Чансу скитался в звероподобном виде в пору своих несчастий, и невозможность вернуться к человеческому облику столько лет подряд станет для него незаслуженной мукой. Лишь моя вина в том, что он сменил обличие; накажите меня втрое строже, но милосердно позвольте ему хотя бы изредка оборачиваться человеком. Молю вас! – Вы оба друг друга стоите, – покачал головой господин, наделенный правом казнить и миловать. – Будь по-вашему. Раз в семь дней, на то время, пока на небе стоит луна, Мэй Чансу станет выглядеть как человек. А вы, сладкоречивый господин Сымин, раз уж изъявили желание заплатить за это, то учтите: пока опекаемый вами цилинь будет ходить на двух ногах, вы лишитесь своего самого сильного оружия. Останетесь немы! Всё, а теперь замолкните сами, ради вашего же блага. Линь Чэнь послушно не произнес ни звука и так и оставался простертым в нижайшем поклоне, пока небесный чиновник не закрутился огненным вихрем и не прянул в небо, растаяв в тумане. Лишь тогда он шумно выдохнул и сел на пятки. – Миновало, слава покровительству владычицы Сиванму! Я уж опасался, что ты начнешь, по своему человеческому обыкновению, умничать и трепать языком. Тогда бы мы не отделались так легко. – Скажешь тоже, легко, – проворчал Мэй Чансу. Паника, в которой он сам себе не признавался до этого мгновения, потихоньку отступала. На ее место приходило понимание неотвратимости приговора. – Два с лишним десятка лет отбывать наказание в чужом теле! Да я состариться успею. – Ты-то что беспокоишься? – непритворно удивился его собрат по несчастью. – Цилинь – бессмертное создание. Ты не козел, обзавестись длинной белой бородой тебе не грозит. Будешь все так же хорош, как сейчас. Он подошел и погладил цилиня по шерстисто-чешуйчатому боку. Прикосновение было возмутительно бесцеремонно – и приятно. Однако это никак не искупало вины Линь Чэня в случившемся! – Прости, – тем временем заявил этот неугомонный как ни в чем не бывало. – Так уж случилось. Клянусь всеми своими перерождениями, я совершил это деяние нечаянно, я сам не знал, что такое могу, и тем более не лгал тебе о своих намерениях прежде. Но раз ты теперь волшебный цилинь, а я – странствующий мудрец, давай извлечем лучшее из этого положения. Если ты печалишься о том, что не знаешь, как тебе исполнять назначенное… – Я не печалюсь. Я в ярости! Линь Чэнь, наглец такой, рассмеялся. – Значит, ты здоров, раз тебе хватает сил на ярость! Неужто плохо иметь тело, не подверженное недугам, старению и смерти? Хорошо ли тебе дышится полной грудью и без кашля, господин Мэй? Вперед, по дорогам Поднебесной! До ближайшего селения я успею тебя научить самым простым цилиньим обязанностям.