Преступление и воздаяние

Следовало помнить, что когда Линь Чэнь уверяет, будто не имеет никакого хитрого умысла, этот его умысел глубок, точно морские воды! Нет, парк Наньхай – «Южное море» – оставался так же безмятежно прекрасен, как его помнил Чансу в своем юном и последующем воплощениях. Разбитый прямо в виду Дворцового города, специально предназначенный для гуляния чистой публики, бдительно охраняемый гвардейцами брата Мэна, он не таил в себе никаких опасностей или неожиданностей, и Мэй Чансу сперва принял тянущее сердце чувство за обычную тоску по прошлому. Что говорить, немало девиц он, молодой и беспечный, водил по здешним тенистым дорожкам к уединенным беседкам, и не с одним приятелем когда-то распил кувшинчик вина на мягкой траве под этими деревьями… Да гуй с ними, со всеми былыми девицами и приятелями по пирушкам, с беспутством и развлечениями! Он бы все вино столицы отдал за возможность посмотреть на Сяо Цзинъяня хотя бы издали. Не оттого ли он так тосковал, что крыша надвратной башни дворцовых ворот Пуцин проглядывала меж деревьев? Будто нежный неслышимый зов шел с той стороны, тянулся на одной непрекращающейся ноте, слышный только чуткому уху цилиня, и Мэй Чансу легким шагом заскользил меж деревьев все ближе и ближе к северному краю парка, позабыв об осмотрительности. Он опомнился, лишь когда вышел на дорожку и услышал изумленный крик: «Цилинь!» – и тут же краем глаза заметил проблеск плеснувшего голубого шелка. Линь Чэнь словно из воздуха соткался. Однако его точно охватила заклятая ночная немота: он не произнес ни слова, не прикрикнул «Беги!», даже не смерил Мэй Чансу возмущенным взглядом, коря за неосторожность. Всего лишь молча повернулся вполоборота и слегка приподнял посох, преграждая путь к чудо-зверю всем досужим зевакам, но не мешая тому идти, куда он желает. Желание влекло Мэй Чансу к выходу из парка. И ко входу во дворец, отрезанному от прочей столицы рвами и пурпурно-красными стенами. И добро бы это было обычное человеческое желание, пусть хотя бы и сладострастное! Цзинъянь оставался сокровищем его сердца даже в вечной разлуке, но никакое безрассудство не заставило бы Мэй Чансу – умершего, должным образом оплаканного в храме и первоплотившегося – заявиться к нему. Уж если он лишь под давлением обстоятельств сознался, что Мэй Чансу – это Линь Шу, то признать, что четвероногое чудо – это все еще он, было совершенно невозможно. Но зову, который сейчас вел его во дворец, эти неловкость и отчаяние были безразличны. Просто – надо было, и он шел. Стражники на дворцовых воротах – простые, исполнительные парни, крепко блюдущие отданный им командующим Мэном приказ, – попытались преградить ему путь, скрестив копья, и Мэй Чансу возмущенно закричал: не человеческими словами, но пронзительным цилиньим криком, отдающимся между воротными стенами, как звон серебряного колокола. Звук ударился в вышину и рассыпался ломким звоном, словно Дворцовый город был накрыт куполом из тончайшего невидимого льда, и крик отколол от него краешек. – Если благовещающему цилиню нужно вступить в Дворцовый город, дорога перед ним открыта, – произнес левый стражник, тем не менее не опуская копья. – Мы не смеем оскорбить небесное создание. Но вы, господин, кто бы вы ни были, не занимаете почтенного положения и не имеете пропуска, дозволяющего вам войти. Ах да! В своем предельном сосредоточении Мэй Чансу и забыл, что спутник, следующий за ним в полушаге, не обладает способностью проникать сквозь стены и беспрепятственно миновать караульные посты. – Этот ничтожный носит имя Линь Чэнь и волей Небес назначен неотступно сопровождать чудесного цилиня, – ответил тот спокойно. – Если господа позовут своего главнокомандующего, недоразумение разрешится. Доблестный генерал Мэн знает меня. Но прошу вас поторопиться – если цилинь проявляет нетерпение, это не потому, что по ту сторону стены трава слаще. Верно. То осязаемое, что находилось в этих стенах – трава, цветы, статуи, карпы в прудах, голуби в голубятне, дворцовые постройки и драгоценности императорской сокровищницы – не интересовало его в равной мере. Он стукнул копытом и крикнул еще раз, нетерпеливо и звонко, странным образом не желая прибегать сейчас к человеческой речи. Он знал, что вправе сюда пройти. И должен пройти. Мэн Чжи поспешил на призыв так быстро, как только позволяло его достоинство. Застали ли его во дворце Янцзюй или в караулке – он явно оставил все свои дела и примчался. Не каждый день к воротам подходит цилинь в компании былого товарища по оружию, причем Линь Чэнь определенно заинтересовал брата Мэна больше, чем чудо-зверь. – Вот уж кого не ожидал увидеть, мастер Линь! – Мэн Чжи прищурился, окинул его внимательным взглядом. – Где это в своих странствиях вам посчастливилось встретить цилиня? А вы странствуете уже не один месяц, если судить по загару и сапогам. – Приветствую генерала Мэна, – Линь Чэнь поклонился в ответ, сложив ладони поверх посоха, как иной воин держал бы меч. – Вы проницательны. Увы, все эти месяцы мне не было пути в родные стены. Батюшка изрядно на меня разгневан, и если бы Небеса не послали мне навстречу цилиня в знак своего благоволения, изгнанием бы я не отделался. Теперь куда он – туда и я. «Так сплести правду и ложь – это еще надо уметь!» – молча восхитился Мэй Чансу. Но Мэн Чжи такого объяснения оказалось довольно. Они с Линь Чэнем перебросились еще буквально парой фраз (старина Мэн старался не коситься на цилиня слишком явственно), и бляха-пропуск легла в ладонь незваного гостя. Стражи отвели копья, и копыта цилиня процокали по плитам внешнего дворика. Посреди шла полоса из «золотых кирпичей» из глины семи главнейших уездов Лян – особым образом обожженных, звенящих при ударе подобно металлу и предназначенных для того, чтобы по ним шествовали только члены императорской династии. Мэй Чансу проскакал через эту почетную дорожку не задерживаясь. Вперед! Зов тянул его вглубь дворцовых построек, к северу. В ворота Внутреннего дворца, между пары бронзовых шиши. По галереям, потолки которых расписаны сложными узорами с преобладанием красного и золотого. По дорожкам с растительным узором из разноцветной гальки, окатанной морскими волнами до гладкости. Через садики и вдоль склонов искусственных холмов, засеянных «волшебными» травами. Мимо стен дворца Чжило – нет, туда его совсем не тянуло, хотя мысль о спокойных руках тетушки Цзин отозвалась мимолетным уколом приязни. Линь Чэнь скользил за ним быстрым походным шагом, лицо его было сосредоточено и напряжено. Даже когда Мэй Чансу осознал, что они приближаются к драгоценному центру всей жизни женской половины – дворцу Чжэньянь, обиталищу императрицы – им двоим никто не препятствовал. Служанки, евнухи, дворцовые охранники – все следовали на боязливом отдалении. На самом пороге дворца, между красных колонн из дерева нань, Мэй Чансу почувствовал, как его безумный порыв иссякает, и улегся, подогнув ноги. Линь Чэнь покосился на него, хмыкнув, и плавно протек мимо, прямо в двери. Свою бирку-пропуск он сунул старшему евнуху дворца чуть ни в нос. – Её высочество императрица все еще в родовых тяготах? Я – второй лекарь Поднебесной, молодой мастер Архива Ланъя, и я прислан помочь. – Голос Линь Чэня постепенно стихал в отдалении, пока он напористо теснил ошеломленного слугу в глубь покоев. «А-ах, вот в чем дело. Небеса на этот раз соблаговолили указать цель самому цилиню. Ну и то, императорский сын рождается, не овечий хвост…» – подумал Мэй Чансу. Да, если бы не понукание Небес, он бы и шагу не ступил в эти стены. А сейчас чувствовал себя таким уставшим, словно и вправду протащил на своей спине через весь Дворцовый город мальчишку, причем тяжеленького. Что ж, положенную принцу-наследнику высокую судьбу он донес до места благополучно, и ладно. Гомон вокруг начал раздражать. Мэй Чансу позволил себе на мгновение прикрыть глаза… И очнулся от мгновенной дремоты так резко, словно его пнули в бок. Но это был, конечно, никакой не неподобающий пинок, а нечто более важное: низкий голос Цзинъяня задумчиво произнес: – Так вот ты какой, чудесный зверь… Мэй Чансу открыл глаза как раз в то мгновение, когда Сяо Цзинъянь неторопливо расправил полы императорских одежд и опустился на землю для поклона. – Ваше величество не должны… – успел он выпалить вслух, прежде чем подумал, что делает. Цзинъянь едва заметно вздрогнул, но поклон завершил по всем правилам и так же неспешно поднялся. По щелчку пальцев его свита попятилась назад. – Сыну должно отдавать поклон родителям, а Сыну Неба – склониться перед посланцем Небес. Если же этот посланец удостоил меня разговора, как следует его называть? «Он меня слышит, отлично. – Сердце Мэй Чансу воспарило в восторге от такого подарка и в тот же момент сжалось от неловкости. – Но правда, как меня зовут? То есть меня-цилиня?». – Государь ведь поверит, что подобные мне не ходят стадами, и когда говорят «цилинь» я точно знаю, что обращаются ко мне? – нашелся он. Глаза Цзинъяня смотрели пытливо и внимательно. Лицо его почти не изменилось с той поры, как он год назад смотрел со стен на уходящую армию, только всегдашний походный загар побледнел, не скрывая больше следов усталости. Упрямый Буйвол всегда изнурял себя работой, сколько сил хватало – и в императорском ранге, должно быть, вдвое больше прежнего. – Что ж, господин цилинь, – продолжил тот, – тогда в твоей мудрости подскажи, как нам быть. Мне невместно ни склоняться к тебе, ни усесться подле тебя на землю, а ты, похоже, так и намерен здесь лежать, пока все не завершится. Матушка сказала, что роды у моей императрицы нелегкие. Следует ли считать твое появление за добрый знак, что она скоро разрешится от бремени? И насколько скоро? Чутким слухом Мэй Чансу различил перешептывания у ворот. «Его величество говорит с цилинем, и тот ему отвечает. Счастливое знамение! Благодатное правление!» – Со мной самый искусный из целителей… – начал Мэй Чансу. – Да, я уже слышал от командующего Мэна. Мастер Линь. – Цзинъянь, как ни странно, чуть поморщился. – Этот человек причастен и к моему большому счастью, и к тяжкому горю, но лекарь он умелый, это так. – Он на моих глазах спас больше детей, чем вы выиграли битв, так что о госпоже и ребенке не беспокойтесь; это ответ на ваш второй вопрос, – пришлось указать ему твердо. За время своих странствий Мэй Чансу вдоволь насмотрелся на беспокойных мужей у родильного ложа жены и знал, что никак нельзя давать волю их воображению! – Что до первого – в Полуденном дворце ведь достаточно комнат, где мы сможем поговорить без посторонних? Ни вам, ни мне не хочется уходить далеко, когда ваш сын появляется на свет. Мэй Чансу никому бы не признался, но самой сладкой наградой за тревоги этого дня было то, что Цзинъянь осторожно погладил его по спине, проходя в двери. Прошла уже целая стража, во время которой они с Сяо Цзинъянем успели обсудить быт и нравы цилиней (в чем Мэй Чансу пришлось беззастенчиво привирать и выдумывать на ходу), а так же принципы добродетельного правления и персоны наиболее достойных мужей при лянском дворе, когда к ним явился Линь Чэнь. И явился в совершенно неподобающем в присутствии императора виде: с высоко подвязанными рукавами и с волосами, скрученными в подобие воинского узла на макушке и заколотыми, кажется, палочкой для еды. В земной поклон он, правда, опустился не мешкая и уже из этого положения провозгласил, что императрица принесла его величеству здорового сына и благополучна сама, а что до великой будущности младенца – вот вам, государь, целый цилинь, все вопросы к нему. – Мастер Линь. – Тон Сяо Цзинъяня, до того спокойный и почти ласковый, ощутимо похолодел. И руку он, кстати, совершенно зря убрал с загривка цилиня, будто это Мэй Чансу был в чем-то виноват. – Я рад слышать добрую весть, хотя, буду совершенно откровенен, не так уж рад вестнику. И все же нынче за свои труды ты заслужил императорскую благодарность. Можешь просить о награде. Целитель, все еще стоя на коленях, беспечно развел руками. – Награды не требуется. Благодарность вашего величества, несомненно, драгоценна, но разве превосходит она удовлетворение от того, что я выполнил волю Небес? – А ты по-прежнему несдержан на язык и не думаешь, кому и что говоришь, мастер Линь. – А вы, сделавшись из вашего высочества величеством, все так же не прощаете обид, – согласился Линь Чэнь спокойно, словно и не с императором разговаривал. Мэй Чансу только оставалось переводить взгляд с одного на другого. Какие такие обиды? Он полагал, что его небесный гость никогда даже не виделся с Сяо Цзинъянем в бытность того наследным принцем. – Ты признаешь свою вину, но даже не раскаиваешься в ней? – отзвук дальнего грома послышался в низком голосе Цзинъяня. – Не раскаиваешься в том, что лгал мне в лицо? Ты хоть понимаешь, что такая дерзость не прощается ни за какие заслуги? – Да какие у меня заслуги? – непритворно вздохнул Линь Чэнь. – Я лишь иду туда, куда поведет меня этот рогатый, и делаю то, что должно. Вы в полном праве гневаться на недостойного Хозяина Архива теперь, когда узнали правду. Да, я прекрасно знал, что Мэй Чансу не исцелился и за всплеск сил после неизбежно должен будет заплатить их упадком. Знал и не сказал вам. Я ведь не подданный Лян; мой первый долг был перед Небом, а второй – перед другом, чей секрет я дал слово сохранить. Если вы, ваше величество, считаете, что это заслуживает кары – на ваше усмотрение. – А ведь ты неглупый человек, – произнес Цзинъянь задумчиво. – Допустим, ты явился во дворец потому, что тебя вел цилинь, и выбора у тебя не было. Но никто не принуждал тебя показываться мне сейчас и уж точно – дерзить, испытывая мое терпение. Голова у тебя хоть умная, но всего лишь одна. – Каюсь, я рассчитываю на то, что нужен моему цилиню, значит, до отсечения головы или рудников дело не дойдет. Прикажите дать мне палок, и дело с концом. – Мэй Чансу с изумлением заметил усмешку у Линь Чэня на губах. – А прятаться от императора в его же собственном дворце, после того, как я представился командующему его гвардии – глупо. Много шума, много беготни… и еще больше вашей досады и гнева. «Потому что гуя с два вы меня поймаете, если я сам того не захочу», – прозвучало несказанным. Вот наглец, подумал Мэй Чансу почти что с восхищением. И поспешил вмешаться. – Рождение наследника – повод для помилования, не так ли, ваше величество? В чем бы ни была вина моего друга, я прошу о снисхождении для него. Ладонь Цзинъяня застыла над его холкой, на расстоянии тепла. И взгляд его, хоть и вопросительный, был таким же теплым. – Слышал я что цилинь жалостлив и не чинит никому вреда, но он же и ненавидит ложь, разве не так? – И привержен справедливости, – согласился Мэй Чансу. Какое бы представление ни исполнял сейчас Линь Чэнь, его собственная роль в нем была ясна. Исполнить ее труда не составляло, было лишь сложно оставить из искренних славословий лишь одну-две фразы. – Мастер Линь тщится показать себя человеком дерзким и легкомысленным, но поступки выдают его достоинства вне его желания. Не будь он добродетелен, Небеса не послали бы мне его в спутники, и не будь он честен и храбр, он бы не пришел со мною сегодня. – Сунь Укун тоже путешествовал со святым монахом, а ведь такого негодника стоило еще поискать, – буркнул император. – Пусть так; считай, господин Линь, что твоя награда искупила положенное тебе наказание. Можешь идти. – Вообще-то, – скромно сказал Линь Чэнь, не спеша подняться с колен, – я хотел просить позволения остаться. – Что?! А рисовых колобков на золотом блюде тебе не поднести? Положение наследного принца, а затем императорская шапка-мянь определенно смягчили манеры Цзинъяня, решил Мэй Чансу. Раньше бы в таком ошеломлении тот помянул бы по меньшей мере конский навоз и срамные части тела демонов. – Мне-то ни к чему – а вот чудо-зверь такое угощение принял бы. Как и вашу просьбу пожить во дворце. Лишь кротость нрава мешает ему заявить об этом самому. – Линь Чэнь посмотрел на удивленное лицо Сяо Цзинъяня и вопросительно склоненную голову цилиня и прибавил наставительно, в весьма знакомой Чансу манере: – Ваше величество, если счастье и процветание охотно легли под вашу руку, то, по моему скромному разумению, надо быть законченным гордецом, чтобы не предложить им задержаться здесь. А куда он – туда, по велению богов, и я. Цзинъянь решительно поднялся и хлопнул ладонью по полке с безделушками. Резные нефритовые вещицы задребезжали. – Я прошу посланца Небес остаться в моем дворце на столько, сколько он пожелает. Ему будут отведены отдельный павильон и сад, подобающие его достоинству. Сказанное прозвучало не просьбой, но приказом, неохотно смягченным подобающими манерами, однако это было даже трогательно. – С радостью воспользуюсь гостеприимством Сына Неба, – быстро проговорил Мэй Чансу. Главное еще не было произнесено, это он понимал. – Что же до тебя, лекарь Линь… Я не знаю, нужен ли ты здесь и не принесешь ли больше неприятностей, чем блага. Я должен испросить у матушки совета относительно всего этого. Пока тебе будет определена комната в помещениях слуг – и я хочу получить твое слово, что ты не нарушишь правил, иначе прикажу выставить тебя сейчас же, невзирая ни на чье заступничество! – Я буду сама кротость и послушание, можете меня хоть в кандалы заковать для верности, – широко улыбнулся Линь Чэнь.