Преступление и воздаяние

Мэй Чансу недооценил Цзинъяня. Император Великой Лян пришел к нему в павильон назавтра, причем как раз тогда, когда Линь Чэнь сидел у Чансу в гостях. Пришел почти тайком – трое проводивших его до порога евнухов не в счет – да еще принес под полой кувшин вина. Спросил неодобрительно: «Пьянствуете, негодники?» – хотя из двоих Мэй Чансу был совсем не при чем. И сразу выставил свое угощение рядом с сосудом Линь Чэня. Сам Чэнь, возлежавший возле столика в расслабленной позе «ветви ивы склонились к воде», даже не успел упасть в земной поклон. Впрочем, все бы он успел, если бы хотел! Но для человека, называющего себя цзянхусским бродягой, тот на редкость точно чуял, как и когда подобает себя вести. И точно. – Протирать лбами пол будете как-нибудь потом, – с ходу заявил Сяо Цзинъянь. – Я здесь не как владыка, а как друг сяо Шу. И если вы забудете про церемониал, я, так и быть, забуду, что вы, ящерицыны дети, опять дурили меня на пару. Могли бы и раньше прислать весточку и успокоить мое сердце! – Недостойный заслуживает тысячи смертей, – отозвался Линь Чэнь весело. – Он бы мог написать наилучшее письмо, однако не знал, сумеет ли Сын Неба сам услышать слова моего цилиня при встрече. А если нет, кто вам помешал бы счесть мои слова о воскресшем Чансу ложью, а меня самого – мошенником, желающим нажиться на вашей тоске по другу? – На все у вас отговорка найдется, – голос Цзинъяня был беззлобен. – Да, Цзинъянь, мы такие, Прости и снизойди, – вздохнул Мэй Чансу. Он пролез между ними двоими и подставил голову под руку Цзинъяня. Когда тот почесывал за ушами и у основания рога, было особенно приятно. А Линь Чэню достался круп, к которому тот беззастенчиво привалился, пропуская разноцветную шерсть между пальцами свободной руки. – Как бы то ни было, говорить он может только с нами. Пока не найден кто-нибудь еще. И только с нами чувствовать себя… ну, в полной мере собой. – М-м, – лениво согласился Чэнь, поднимая чашечку. – Десять тысяч лет удачи и процветания этому дворцу! – Поэтому не ладить нам двоим будет нечеловеколюбиво по отношению к нему, – договорил Цзинъянь решительно. – Кто я такой, чтобы не ладить с повелителем лянской империи в самом сердце его владений, – протянул Линь Чэнь. Его интонация была странно вопросительной, точно он пробовал эту возможность на вкус. Должно быть, подумал Мэй Чансу, в этот раз он и вправду выпил лишнего. * Через несколько дней он вынужден был признать, что и Линь Чэня совершенно недооценил. Началось все с его службы государю и непредвиденных сложностей в ней. Приставленный к Мэй Чансу юный Цзе был, конечно, вышколен, предупредителен и старался читать намерения священного цилиня по движению ресниц. А все же то ли ресницами тот трепетал мало, то ли на этот язык плохо перекладывалась работа с министерскими отчетами и податными списками, но Сяо Цзе все чаще молча падал перед ним лицом в пол, признавая свою неспособность. И в тот день, когда Мэй Чансу потребовалось провести сложное перекрестное расследование и выяснить, кто же на самом деле виновен в недостаче казны в Сучжоу, предел его терпения был пройден. Он презрел свое прежнее решение не беспокоить Линь Чэня своими делами и двинулся на поиски беспечного друга, чтобы тот прямо сейчас помог ему с бумагами сам, а позже объяснил молодому евнуху сложную систему условных знаков. В дворцовой лечебнице, где он ожидал найти Линь Чэня, того не было. И на тренировочном поле среди гвардейцев брата Мэна – тоже. И в Саду мира и благоволения. И даже в императорской библиотеке – последней надежде Мэй Чансу. Встреченные слуги сгибались перед ним в почтительном поклоне, но помочь, понятное дело, не могли ничем. Поистине, глупо с его стороны было метаться по всему Дворцовому городу: «Бегущий цилинь в дни благоденствия вызывает смех, а в дни невзгод – смятение и панику», – если переиначить известное изречение. Но если звание премудрого он уже не оправдал, быть может, стоило прибегнуть к несравненной цилиньей чуткости? Следы ци в воздухе были для него так же ощутимы, как для людей – запах цветов, и как человек отличит жасмин от пиона, так и он безошибочно чуял жизненную силу Линь Чэня среди прочих. След ее был свежим и плотным, значит, этим путем его друг проходил не единожды, и всякий раз – ведомый какой-то важной, требующей от него усилий и сосредоточения, целью. А путь вел за охраняемые стражей «лунные ворота» во Внутренний дворец, отведенный под личные покои императорской семьи. Видно, цилини по природе своей мыслят иначе, чем люди. Первой мыслью Мэй Чансу было: «Не случилось ли что с императрицей и младенцем, что требовало бы присутствия великого лекаря?» И лишь когда он углубился в путаницу дорожек и галерей, ведущую прочь от дворца Чжэньян, первую мысль догнала вторая: «Не навещает ли отчаянный Линь Чэнь здесь кого-нибудь украдкой?» Ни одна стена ему не преграда? Важное дело, о котором он думал больше года? Мэй Чансу обогнул пруд по извилистой тропинке – след обрывался на этом берегу и продолжался на дальнем, как будто Линь Чэнь попросту перелетел воду одним парящим прыжком. Процокал вдоль купы юннаньских камелий, вовсю готовящихся цвести. Миновал знакомую старую сосну, которую помнил с детства – здесь под корнями они с Цзинъянем устроили тайник, чтобы обмениваться записками. Да, все верно, он приближался к дворцу Чжило. Неужели у Линь Чэня хватает безрассудства устраивать свои тайные дела под самым боком вдовствующей императрицы, с кем-то из ее дворца? Тетушка Цзин была самой проницательной женщиной из всех, кого Мэй Чансу знал, и, хоть она и не любила наказывать, но был предел даже ее терпению. Была одна беседка в саду возле Чжило, уединенная, стоявшая почти у самой стены дворцового сада, В пору собственной юности он и сам пользовался ее укрытием для тайных встреч. Дорожка к ней шла между рядов пахучих сычуаньских сосен, чья кора отслаивалась чешуйками и хрустела под ногами. Подойти к этой беседке незамеченным было почти немыслимо – но Мэй Чансу и не стал. Просто остановился по ту сторону стены и прислушался. Человек бы не услышал ничего, кроме шелеста листвы, но он отчетливо различил голоса. Линь Чэнь произнес: – …И журавли, и долг, и смерть, и посох странника, и труды лекаря – все вело меня к тебе, Юнь Юй. Попадись на моем пути гора – я бы подложил под нее столько мешков с порохом, сколько лет тебе пришлось терпеть незаслуженное наказание, и она бы тоже не устояла. – Ни на небесах, ни на земле я не встречала мужчину столь безрассудного. Сам напросился на заточение в человеческом теле! – отозвался женский голос, и Мэй Чансу коротко пискнул: это был голос тетушки Цзин. В ее словах не слышалось осуждения, лишь веселое удивление. – А если бы у тебя не вышло? Чудо уже то, что я признала тебя по прошествии стольких лет. – Мы сами создаем свои чудеса, – отозвался Линь Чэнь легко. – Я своей рукой нарисовал тот памятный кувшинчик и взял для этого кисть из хвоста цилиня – поборника истины; как же ты могла не вспомнить, увидев мой рисунок? И вот я стою перед тобой. – Увы, эта встреча не стоила твоих трудов. Пока ты добирался сюда, мое время миновало, и моя судьба давно определилась. – Госпожа за время нашей разлуки обзавелась наилучшими манерами и готова принизить свои бесценные достоинства перед никчемным? Но я-то вижу, как ты по-прежнему прекрасна. – Что за нелепица, – она явственно усмехнулась. – Посуди сама, тяньнюй: на Небесах облака бесконечно меняют свою форму – и все же остаются облаками. Так и ты: не изменилась ни на волос с тех пор, как мы впервые встретились взглядами. «Облик небесной феи |Начертан кистью на свитке. |Свиток в руках красавицы, |Нефритовой деве подобной, -|Словно в воде безмятежной |Отразилось высокое небо». Теперь тетушка Цзин рассмеялась открыто. – Ты всегда был краснобаем, Сымин-четвертый! Болтал, когда было можно и когда нельзя, к месту и не к месту, увлекал дев красивыми речами. – Но я еще был посланником в Яшмовом Дворе, и не из худших. Ты ведь не забыла этого, дева Юнь Юй? Я всегда являлся вовремя, не изменил этому обыкновению и нынче. Теперь, когда ты достигла наивысшего положения и наибольшей свободы… Показалось, или тетушка Цзин едва слышно вздохнула? А голос Линь Чэня упал до едва различимого шепота: – Не знаю, что бы я сделал, если бы увидел тебя раньше – пренебрегаемой, запертой во дворце, как в клетке, заложницей благоразумия твоего ребенка! Унес бы тебя на любимые тобой просторы цзянху, и никто бы не нашел. – Довольно бахвалиться, Сымин. И отпусти мои пальцы. – Голос тетушки Цзин прозвучал не громче, но куда нежнее. Мэй Чансу, вздрогнув, попятился при одной мысли о том, что сейчас происходит за стеной. Будь у него руки – просто прихлопнул бы краснеющие уши ладонями. Чувство, охватившее его, было глубоким смущением пополам с ужасом. Добро бы одно смущение – сродни тому, которое испытывает непочтительный сын, не ко времени заглянувший в родительский павильон. Но Линь Чэнь! Сумасшедший! За кем он вздумал ухаживать? Даже ничтожный простолюдин в состоянии отлупить нахала, который волочится за его сестрой, – что же сделает сам Сын Неба, узнав, что пришлый лекарь досаждает вниманием его матушке? Цзинъянь, при всем его чувстве справедливости и благодарности за спасение друга, может сгоряча приказать с Линь Чэня и кожу живьем спустить – и будет в своем праве. Он и так первым наступил на собственную гордость и пришел с миром, и большей терпимости ждать от него не стоит. Как быть? Воистину бедствие из бедствий! * Ожидая к себе вечером в гости Линь Чэня, Мэй Чансу беспокойно топал по покоям из угла в угол – чуть дорожку в полу не протоптал. И напустился на того чуть ли не с порога с возгласом, что им надо поговорить. – И о чем же ты хочешь поговорить? – переспросил Линь Чэнь обманчиво-весело. – Ты весь как взведенный самострел. – Не без того. Ты меня сумел удивить, Линь Чэнь. Из всех мест Поднебесной ты выбрал для тайного свидания Внутренние покои императорского дворца, а из всех смертных женщин – вдовствующую императрицу. – Так ты уже знаешь. – Линь Чэнь мечтательно улыбнулся: – Я не зря говорил, что ослепительнее моей красавицы нет никого на земле. А ты что же, подглядывал, бесстыдник? – Я подслушивал, вообще-то. И ушел прежде, чем услышал что-то, кроме добросердечных бесед! А вот ты, похоже, задержался там надолго, но так и не задумался, насколько безрассудный и немыслимый поступок совершаешь. Линь Чэнь удивленно замер. Потом улыбнулся и покачал головой: – Ах, даже так… Ты решил, что пора тебе стать мерилом добродетельной жизни, цилинь? Я тебя разочарую. За нас двоих не тебе решать. – За вас, – язвительно подчеркнул Мэй Чансу, – я и не решаю. Даже если бы тетушка Цзин могла меня слышать, я бы никогда не набрался непочтительности указывать, с кем ей водить знакомство. А вот лично тебе мог бы подсказать кое-что, тобою не замеченное. – Линь Чэнь все еще выглядел точно боец, застывший на краю площадки для поединков с обнаженным цзянем в руке. Пришлось надавить: – Сядь! Не нависай надо мной, будь добр. Чаю нам лучше сделай. – Я так и полагал, что одобрения своим успехам от тебя не услышу, – заметил слегка подуспокоившийся Линь Чэнь, наливая чай: себе – в положенную чашечку, цилиню – в широкую миску для супа. – Жаль. Но позволь заметить, что никак это не твое дело. – Позволь и мне заметить, что я не болван и кое-что понимаю. Конечно, ты сейчас горд собой: не нарушив напрямую ни одного запрета и располагая лишь тем, что доступно простому смертному, добился желаемого. Искусно обманул стражу духов, ведомство небесных наказаний, лянского императора и даже меня – молодец, что говорить! – Ты что, обиделся? – Да ничуть! Я прекрасно понимаю тебя, хитроумный. Мэй Чансу действительно понимал, каково это: совершить невозможное, своим разумом блистательно преодолеть навязанную тебе слабость и ограничения, восстановить должный, по твоему мнению, порядок вещей. Однако у этого дела была и вторая сторона. – Я не обиделся. Но как полагаешь, что испытает Сяо Цзинъянь, когда узнает, что ты тайно навещаешь его матушку? Линь Чэнь развел руками. – Он уже взрослый мальчик и должен понимать, что его мать – прекрасная женщина, по-прежнему пленяющая мужские взоры. Однако кто тебе сказал, что он узнает? Я не намерен оглашать эту тайну на весь дворец… – Дворец. Императорский дворец, – напомнил Мэй Чансу кротко. – Здесь ваша тайна проживет недолго: не служанки заметят – так евнухи, не евнухи – так охрана, не охрана – так кто-нибудь из дам Внутренних покоев, а то и сам царственный сын зайдет к матушке в неурочный час. Это только вопрос времени. Линь Чэнь одним глотком допил свой чай и сварливо заметил: – Узнает, и что с того? Госпожа не связана обязательством верности ни с кем из живущих, и не дело сына – проверять, с кем его мать гуляет по саду. Ты всполошился без причины. Мэй Чансу поднялся на ноги и принялся неспешно вышагивать. Четыре ноги, определенно, больше хотели движения, чем две, да и размышлялось ему на ходу куда лучше. – Хм. Как тебе такое соображение? Ты ведь сам меня остерегал, что люди больше всего злятся, когда им лгут. А Цзинъянь лжи не любит втройне – из-за собственного прямодушия, из-за императорского титула и, увы, из-за моего былого обмана. Уж поверь, разузнав то, что от него скрывали, он будет в ярости и обвинит тебя во всем: и что ты делал, и о чем даже не помышлял. – Так пусть обуздает свою ярость, она не полезна для печени! И ты тоже перестань хлопотать, точно хозяйка, у которой разбежались цыплята. В конце концов, мы с девой Юнь, которая здесь носит имя госпожи Цзин, были дружны еще до того, как вы оба начали толкаться у матерей в животе. Почтительный сын не должен увещевать родителей – это еще учитель Кун-цзы говорил. – Да, Цзинъянь – слишком хороший сын, чтобы хоть в чем-то упрекнуть свою матушку. Но кипящий чайник непременно сбивает крышку; просто подумай, на кого беспрепятственно выльется императорское недовольство, если ей он прекословить не захочет? – Ты думаешь, я твоего Сяо Цзинъяня боюсь? – Линь Чэнь опасно прищурился. – Воистину, сердечные дела лишают разума даже мудрецов! – рявкнул Мэй Чансу, подступив вплотную, и сам удивился, как это в нежном цилиньем голосе прорезались давние командирские интонации. – Мог бы и побояться императорской немилости, от тебя бы не убыло. Ты что предпочитаешь: казнь или изгнание из дворца? А уходить нам придется вместе, Небеса уже повязали нам с тобой ноги общей нитью. Или хочешь, чтобы ради твоего спасения вмешалась сама тетушка Цзин? Вот уж несказанная польза для репутации добродетельной императрицы-матери – выгораживать мужчину, который тайком пробирается к ней во дворец! – Мы там вовсе не… – Ничего не хочу про это слышать! Вы там вдвоем любовались облаками и сочиняли стихи, и все. А я сейчас говорю о Сяо Цзинъяне и опасном сочетании вашего тайного стихосложения и его нрава. – Я, – произнес Линь Чэнь непреклонно, – ее не оставлю. Мой нрав ты тоже знаешь. Я не уступаю своих даже смерти. – А если говорить о тетушке Цзин, – заметил Мэй Чансу отстраненно, – ее нрав подобен воде. Вода изысканно журчит и мягко огибает препятствия, пока в силах, но она же точит камень и, стиснутая, всегда ошеломительным ударом находит выход наружу. Линь Чэнь, нам не следует доводить до того, чтобы ее безмятежность нарушилась, поверь. – Нам? Мэй Чансу раздраженно вздохнул. Что за непонятливость со стороны умнейшего человека! – Я себялюбец, увы. И намерен вмешаться, потому что в этом деле есть и мои интересы. Я счастлив от того, что провожу с Цзинъянем каждую седьмую ночь в любви и каждый день в делах, мне по душе способствовать благому правлению – своей службой и всерьез, мне нравится жить в достатке и под крышей, а еще то, что шерсть мне расчесывают для удовольствия, а не чтобы выбрать из нее репьи. Я еще не оставил надежды научиться разговаривать со своими друзьями, и я на самом деле рад, что ты исполнил свою мечту встретиться с любимой женщиной. И я даже помыслить не смею расстроить тетушку Цзин. Если это поистине гармоничное состояние нарушится из-за гневливости Цзинъяня и твоей гордыни, то я ужасно обижусь, а обиженный цилинь – это не к добру. Позволь мне поговорить с ним и доверить ему твою тайну. Линь Чэнь долго и почти изумленно смотрел на него, точно у него на лбу вырос… ох, нет, рог там был уже давно, однако сейчас друг определенно увидел в Мэй Чансу нечто новое. – Вот, значит, как ты заговорил… Совсем не изменился, глава Мэй, и неважно, на двух ногах ты сейчас ходишь или на четырех. Властный до невозможности, во все тебе нужно влезть, всем управлять. Цилинья кротость в твоем исполнении – все равно что лис-оборотень, подавшийся в добродетельные буддисты. – Ты чем-то недоволен? – спросил Мэй Чансу настороженно. – Я предвкушаю, так вернее. Ладно; это твой Сяо Цзинъянь, иди, убеждай! Только, Чансу, я тебя знаю… уж совсем-то ему руки не выкручивай. Он все-таки император. * Острый на язык Линь Чэнь был, разумеется, не прав. Выкручивать руки Цзинъяню? С ним Мэй Чансу был неизменно осторожен и уступчив. В первую очередь, конечно, как советник. Хоть и приходилось поначалу одергивать себя от следования старым привычкам, но он понимал: времена, когда советник Су наставлял седьмого принца, прошли безвозвратно. Наорать на него, чтобы остеречь от опрометчивого решения, было отныне невозможно, да и не нужно. Молодой император Ань-ди правил вполне мудро и до того дня, как некий цилинь процокал в ворота его дворца, и не собирался изменять этому обыкновению впредь. Но и по ночам в императорской спальне Мэй Чансу-человек тоже предпочитал уступать. Одной причиной, конечно, было то, что он понимал: рана в душе Цзинъяня, расколотой болью от его смерти – дважды! – так и не заросла окончательно, оставив в том и подспудное недоверие, и страх потери. Ощущая свою вину, Мэй Чансу никак не хотел выставлять силу против силы, цепляя острыми углами нежное и мучая обоих. Но к этой, несомненно важной, причине покоряться прибавилась и другая, еще более существенная. Ему нравилось подчиняться на ложе. В их первый раз Цзинъянь ласкал его с осторожностью, точно он был сделан из тончайшего рисового фарфора, но позже все же сумел поверить, что чудом вернувшийся друг не рассыплется от прикосновения, и тогда… разошелся. Чансу возмутился бы явно подчиненным положением, вот только узнал, что, покоряясь на ложе, возбуждается невиданно быстро. Известие оказалось ошеломительным – но и правда, где бы он мог узнать это прежде? В юности его вкусы были уж точно иными, а после отравления ядом Огня-стужи он был слишком хрупок, чтобы помыслить о весенней схватке столь же неистовой, как схватка настоящая; хорошо было уже то, что Линь Чэнь не наложил для него запрет на любое сплетение тел. Но отвратительные ему самому вялость мышц, хрупкость костей и нехватка дыхания теперь остались в прошлом и, доказывая Цзинъяню, что он способен не дезертировать с постельной битвы от вечерней до утренней зари, он сделал неожиданное открытие. Его Буйвол оказался ревнив и в весенних утехах склонен присваивать и помечать свое – укусами, отметинами, манерой прижимать и удерживать, бесцеремонными словами. А сам Мэй Чансу от такого обращения возносился к высотам экстаза, точно на крыльях. Постельная власть может принести немало выгод, но Мэй Чансу как раз нравилось, что ему не приходится этой властью пользоваться. Он – не наложница Внутреннего дворца, чтобы в их с Цзинъянем отношениях требовалось дергать за этот рычаг, добиваясь желаемого. Пробираясь ночью во дворец Янцзюй в человеческом обличии, он и так знал, что все его сиюминутные желания будут исполнены с лихвой, прочие же подождут, пока не взойдет солнце и небесный зверь не навестит императора как положено. Вот только нынче все должно было случиться по-другому: ведь просить за Линь Чэня и его сердечные дела следовало не благородному цилиню, но подверженному страстям человеку. Человеку, только что предававшемуся занятию если не порочному, то уж точно далекому от добродетельного. Тому, который сейчас валялся расслабленно в смятых покрывалах, бесстыдно голый и весь взмокший, с поясницей и бедрам, ноющими от тех скачек, что ведут к сияющим вершинам, испятнанный сразу проступившими на светлой коже следами от поцелуев, от стягивавших запястья шелковых лент и от привыкших к оружию железных пальцев… и совершенно этим счастливый. Цзинъянь одной рукой, не глядя, пригреб его к себе, а другой бездумно и привычно принялся нащупывать одеяло. Сам он был горячий, как печка. – Не надо, – тихонько усмехнулся Мэй Чансу. – Больше – не надо. Цилини не страдают простудной хворью. – Никак не привыкну. Ты больше не сяо Шу лицом, это так, – но и телом уже не тот болезненный господин Су… – Телом я вообще зверь четвероногий. Так что, если бы не заступничество Линь Чэня, я бы продолжал вышагивать на четырех ногах и тебе бы даже признаться не посмел. – Дурень, – сказал Цзинъянь коротко. – Так, погоди, а что это было за заступничество и перед кем? Беседа, как дорога, повернула в нужную сторону, и Мэй Чансу, предварив свои слова обязательным «Ты не поверишь!», принялся рассказывать чистую правду. Про гостя, который умеет вкладывать свою память в чужой разум и носит волшебный веер; про свой проступок перед Небесами и про месяцы жизни, щедро подаренные ему, когда другие лекари уже отступились; про белую траву бинсюй и стрелу, попавшую ему в горло совсем незадолго до срока; про господина с рубиновым шариком на шапке и про приговор, вынесенный обоим за дерзость и самоуправство – и про то, как Линь Чэнь все же выговорил ему одну ночь в человеческом теле, заплатив за это своим голосом. Цзинъянь притиснул его к себе – плечи у него застыли, как каменные, – и слушал молча. – Сказка, – сказал он наконец неуверенно. – Звучит больше похоже на притчу, чем на правду, – согласился Мэй Чансу. – Но то, что я цилинь все время, а человек – изредка по ночам, ты и сам знаешь. А если думаешь, что я всю прочую историю про Линь Чэня придумал, обеляя его в твоих глазах, – спроси меня об этом днем. Цилини врать не любят. – Зато ты всегда вранья не чурался… Да верю я, верю! Твой Линь Чэнь – и вправду святой бессмертный, благодетель, которому я всем обязан; ему серебряную статую в храме в благодарность поставить надо. – Серебряной статуи не нужно. Лучше послушай дальше. – Теперь следовало излагать это «дальше» честно, кратко и с предельной осторожностью. – Небесный чиновник, посланный по мою душу и известный тебе под именем Линь Чэня, имел при себе не только полный мешок благодеяний, который вывалил на мою голову, но и скрытый замысел. Его подруга некогда была изгнана с Небес в земное тело, и он решил приложить все свое хитроумие, чтобы отыскать ее здесь и остаться с нею. – И… нашел? – спросил Цзинъянь, внезапно насторожившись. – Нашел в конце концов. У тебя во дворце. Цзинъянь прищелкнул языком: – Я так и думал, что с этим господином Линем все непросто. То, о чем ты упомянул, непотребно и против правил Внутреннего дворца, и... – А то, что мы сейчас с тобой делаем, – это по правилам? – Мэй Чансу усмехнулся, потому что свои слова он выговорил Цзинъяню жарким шепотом прямо в ухо, и тот невольно ахнул. – Это ты себя ведешь не по правилам, сяо Шу! Знаешь же: что говорится на ложе, то развеивается с рассветом. – Знаю, знаю. – Он сел и протянул руку Цзинъяню, чтобы тот уселся напротив него ровно. – Я не стал тебя ловить на слове, когда ты готов был пообещать благодетелю что угодно. Не стану и сейчас туманить тебе голову весенним желанием, выманивая у тебя обещание. Просто напомню: мы с Линь Чэнем повязаны одной нитью. И твое снисхождение, и твою суровость мы поделим пополам. – Пройдоха он, твой Линь Чэнь, – отрезал Цзинъянь. – Ладно, уговорил, я не буду карать ни его, ни девицу, да и матушку попрошу быть к ней снисходительной. А когда он попросит моего дозволения на брак, то получит его. Всё, ты доволен, или мы должны тратить еще драгоценные минуты ночи на твоего волшебного приятеля? Мэй Чансу глубоко вдохнул. – Почти всё. Я не сомневаюсь, что тетушка Цзин примет решение по этому делу справедливо и мудро. Видишь ли, та небесная дева, о которой мы говорим, без вины изгнанная на землю четыре десятка лет назад, предмет поисков Линь Чэня... в общем, это она и есть. – Он мгновенно и с не ожидаемой Цзинъянем силой придавил того обеими руками за плечи. – А ну, сидеть, твое буйволиное величество!.. Сяо Цзинъянь, разумеется, не подвел. Он порывался вскочить. Орал – вроде бы стараясь сдерживать голос, но все же за ширмой в каморке поблизости завозился дежурный евнух, а стражники у дверей павильона многозначительно звякнули оружием. Обвинил Мэй Чансу, что тот злокозненно протащил во дворец гуй знает кого. Нет, что тот был глуп, наивен и обманут. И что уж он-то не позволит потревожить покой матушки всяким… наглецам. Которые даже подол ее платья целовать не достойны. И вообще. Потом выдохся, посмотрел на Мэй Чансу укоризненно и спросил: – И как мне быть? – М-м… довериться разуму тетушки Цзин, который превосходит и твой, и мой? Не думаю, что вдовствующая императрица пожелает оставить дворец, хотя, конечно, может захотеть отправиться в подобающее путешествие по храмам и землям цзянху в обществе благочестивого даоса. И раз уж Линь Чэнь пожертвовал персиками бессмертия ради встречи с подругой, то и поступит во всем ради ее блага и так, как она захочет. Цзинъянь не дернулся даже, только пробурчал: – Сяо Шу, ты меня нарочно, что ли, дразнишь? «Подругой»! Не называй мою матушку этим словом. – Гм… так я не из непочтения. Цзинъянь. – А действительно, какое слово выбрать для отношений, связывающих его лекаря и маму Цзинъяня? Все, что знал Мэй Чансу в точности – Линь Чэнь держал тетушку Цзин за руку с ее полного согласия и говорил ей ласковые слова. И не то, чтобы он хотел знать больше, боги упаси! – Понятия не имею, как далеко зашла их сердечная дружба, а началась она, когда нас с тобой еще на свете не было. Но вряд ли они намерены объявить о своей женитьбе перед Землей и Небом. Он подумал, посмотрел на застывшего Цзинъяня и честно прибавил: – Но, даже если так случится, солнце не упадет с Небес, а ты всего лишь обзаведешься новым родственником. Довольно раздражающим, согласен, однако к нему можно привыкнуть – я же привык? Язык остер, зато сердце золотое. Он все-таки небожитель, а не бродяга с большой дороги. Повисло молчание. Тяжелое императорское молчание. – Я, – чопорно произнес наконец Сяо Цзинъянь, – уповаю на матушкино благоразумие и ее неизменную рассудительность. А теперь мне срочно нужно вытеснить из мыслей все то, что я сейчас услышал, – и, желательно, сделать это наиболее действенным способом! Нет, байцзю не подойдет. Ты один во всем этом виноват, сяо Шу, и ты мне за это ответишь! Он одним мгновенным движением сгреб Мэй Чансу и уронил на кровать, придавливая всем телом и ловко подхватывая его под колено, чтобы с первой же атаки открыть дорогу к цели. И не то, чтобы кто-то возражал.