Если жизнь - сон. То моя - кошмар

И снова дни бесследно проносились один за другим. Ничем не примечательны. Только один из прошедших двух недель выделился. Пришли ответные письма. 4 обыкновенных конверта. Ничто не выдавало содержимого. Толстота конвертов «говорила», что в каждом только одно письмо. В гостиннице я неотложно распечатал первое письмо. Оно оказалось от Ксандра. Ровный и утонченный почерк (каким и был сам вампир) я узнал сразу. «Дорогой друг, Мне очень приятно узнавать о тебе. Я искренне рад, с тобой всё хорошо. За последнее время произошло действительно много, но из интересного тебе лишь одно. Как раз на днях мы с Софией обсуждали об покупке своего… Даже не знаю какое слово подобрать… Пристанища, что ли? Хочется открыть отель для Своих. Что бы там останавливались только Наши и их хорошие друзья. Тем более Софие так будет легче узнавать новые слухи…» «Если Ксандр писал это рядом с фон Гельц, то на данном предложении явно получил лёгкий удар по руке. Не серьезный, а только намекающий, что можно было и промолчать, » — думал я в тот момент. «…Тем не менее, я не планирую покупать любое заведение без твоего присутствия. И учти, что в мои платы не входило тратить отложенные деньги на твои похороны, поэтому приезжай скорее. Мы обязательно примем тебя, что бы не происходило. С наилучшими пожеланиями, Ксандр 20 марта, 1893г.» Начав читать следующее письмо я сразу догадался от кого оно. «Ну, здравствуй, Рад знать о том, что сейчас ты в здравии и твёрд умом. Ведь до этого ты наверняка был контужен, а может потерял руку и не мог найти пи́саря. Я просто не могу объяснить, найти причину, того, почему ты не писал 7 месяцев!» «Как всегда… Он никогда не изменится.» «…Вот только попробуй подумать сейчас, что я слишком резок в выражениях. Поверь мне, это четвертое письмо. В предыдущих, что я не решился отправить было ещё хуже. Виктор, люди… Я повторюсь, ЛЮДИ! Писали письма и доносили вести до родных и близких в плену, иногда даже на каторгах. А у тебя: «по-понятным причинам». Я лично узнавал, пленных не было и Германия вышла победительницей. Ван Арт, я просто в шоке и одновременно в бешенстве, но… Если тебе уже всё равно на нас, своих друзей, я пойму… Пощяди хотя бы Ноэля. Он места себе не находит от волнения. Возвращайся скорее, без тебя уже как-то плохо, непривычно. С любовью, Артур 20 марта, 1893г.» Следующий конверт излучал приторный запах тюльпанов. «Дорогой Виктор, Я понятия не имею почему ты не пислал и что у тебя было интересного, но меня от вопроса останавливает только то, что ты ответишь: «Нет в войне ничего хорошего, вот и рассказывать нечего. Да и некогда было». Кстати, я бы могла тебе сейчас столько всего рассказать, одного конверта не хватило, чтоб уместить такое количество бумаги, но кое-кто запретил мне говорит обо всём на свете. «Только о себе», — писал ты, а что мне делать, если со мной ничего ещё не происходило? Ксандр написал о наших планах на отель…» «Всё таки подглядывала. Не подруга, а контролёр.» «… больше ничего, что могло бы заинтересовать тебя не было. Ни новые наряды, ни украшения тебе не интересны. Но я, недавно, обдумывала скорость твоего приезда, и по моим подсчётам ты обязан быть дома максимум через год. Больше наши взволнованные сердца не выдержат. Поэтому собирай вещи, уже ждём. А то не хватало мне вторые похороны организовывать… Языки он учит… Доучил и возвращайся на родину, нечего по войнам шататься. Если не хочешь домой, так и скажи, мы поедем с тобой куда захочешь. Лишь бы с живым… Уже собираю вещи, София 20 марта, 1893г.» Почерк на следующем конверте можно было назвать родным. Именно этот почерк обучал меня грамоте, причём на разных языках. «Милый сын, Вести о тебе заставляют меня снова жить. Неправильно зависеть от другого, но ты для меня всегда был больше, чем просто ребёнком. Без тебя я словно потерял часть себя самого. Может после следующих слов ты посчитаешь меня дураком, но я считаю дни до твоего возвращения. И нет, ты был не прав, я грущу не меньше. Перестать скучать по любимому человеку, даже спустя время, — это невозможно. Наоборот, чем больше времени пороходит, тем быстрее приходит осознае, что его нет рядом. По началу, в первый месяц твоего отъезда, мои глаза были полны надежды, казалось, что я выйду в гостиную, а там всё, как раньше. Но я один… И «как раньше» нет, и уже никогда не будет. Когда понимание, что прошел уже почти год, нахлынуло, то надежда ушла из глаз, оставив после себя слёзы. Я не должен был тебе это писать, но я не мог врать. Я не могу говорить, что всё в порядке, когда у меня не всё в порядке. Верю в скорое возвращение, Ноэль 20 марта, 1893 г.» Последнее письмо я закрывал уже с каким-то осадком и чувством вины. Только в эту секунду я понял, что всё время эгоистично думал о своём горе, проблемах, страданиях, но ни разу не задумывался о том, что своими желаниями я могу приносить боль близким. «Муж из меня не выдался. Сын я никудышный. Ещё и другом нормальным не был. Живу только, чтобы не сделать тем, кто остался ещё хуже.»