***
Январь. 1945 год. — Стив? Бекка стояла в дверном проёме, склонив голову и теребя пуговицы тёмно-зелёной кофточки, и внимательно смотрела припухшими серыми глазами, выражая всё ледяное и уже отрыдавшее «что тебе здесь надо» человечества, потерявшего на фронте родных. Он не был в Винегар-Хилл больше полутора лет, почти два года, и в последний раз тогда ходил под проводами и тенями от столбов электропередач, клёнов и старых потёртых фасадов низких, самое большое четырёхэтажных, домов. Он продолжал соваться сюда один после тридцатого, когда его побили по животу и пальцам, упрямо не отпускавшим тридцать центов мелочью на хлеб и цикорий для матери, когда его за ворот оттащили из-под подошв к витрине кафе и бесполезно мельтешили перед позорно слезившимися глазами. В Винегар-Хилл Стив ходил за Баки. А тот тащил его дальше в обход военно-морской верфи, мостов и набережной Ист-Ривер, по всему Бруклину и паромом в большой город. За два года здесь в округе не изменилось совершенно ничего, не считая людей. Гидранты выцветше-красные с жёлтыми головами, бесконечные цветочные горшки с мёртвыми цветами у порогов дверей, жидкие грабы между постоянными клёнами и брусчатка под ногами — вечные константы для таких вот, как Роджерс, цепляющихся хоть за что-нибудь, а лучше за всё сразу, чтобы заземлиться покрепче и не двинуться. Люди-то поменялись. Поняли, что к чему, поняли смерть, каждый по-своему, далеко не так близко, как испепелённая Европа, но даже за столом со свининой и шоколадным пудингом ели теперь не все члены семьи. Люди изменились, обрюзгли, осунулись, постарели, нацепляли на переносицы очки, чтобы прикрыть скатавшуюся в мешки под глазами усталость, сжали кулаки, чтоб посильнее впрячься на фабриках и верфи, чтоб фронтовым по раскалённой земле носиться было легче, обмотавшись лентами свинца и самокруток. Стив отстранённо добрался до Уотер-стрит, отпустив машину ещё у самого аэропорта Ла-Гуардия, три часа вытаптывая куинский и бруклинский асфальт. Говард расщедрился на персональный самолётик туда и обратно, из ада в персональное чистилище всего на неполную неделю, которой и так много было. Военная форма, обязательная и назойливая, пережимала горло и, уступив гражданской одежде, всю дорогу оттягивала баул в руке, на который хотелось бы не обращать внимания, веса которого вообще не должно было быть в его ладони. Стив не знал даже, что стало с его квартирой в ДАМБО — он не заходил, не думал даже сворачивать туда, упрямо шёл прямо к невысокому дому, белому, всегда свежевыкрашенному, с аккуратными занавесками под ставнями. Он не думал брать отдых — он отоспался, скрючившись в трясущемся самолёте, обтёр лицо и шею в уборной аэропорта и переварил вчерашний штабной обед. Он смог постучать в дверь и дождаться шагов, крепче сжав ручку баула. — Здравствуй, Ребекка, — выдавил Стив, дрогнув как-то всем лицом: бровями, уголками рта, щеками, смешал неразборчивое выражение. Сам не знал, что хотел сказать этим. Она не видела его года два, смутно знала, наверное, из писем Баки, что Роджерс снова нарвался, относительно удачно, если не считать его появившуюся пригодность и усилившуюся не упускаемую возможность подохнуть, а, может, она натыкалась на фильмы и афиши. Они не общались особенно, Ребекка видела его пару раз в гостиной их дома, но чаще под окнами — скучающе ковырявшего носками ботинок траву у края клумбы. Теперь Стив стоял перед ней, огромный и полый, просто раздувшийся шар, глупый, самонадеянный и распёртый изнутри пустотой. — Кто там пришёл? Ребекка обернулась на голос, нервно и рвано выдохнула в коридор, тоже сдулась, медленно выдохнув слова. — Стив Роджерс, пап. Он… — Вещи, — горло сжало фантомным узким воротом военной рубашки. В проёме появился мистер Барнс, глубоко с иголочки, безупречно выдержанный, сбитый, сжатый по краям в идеальную фигуру. — Принёс. — Ого, — он сощурился и склонился через порог ближе, рассматривая, трясущимися пальцами проводя по бритому с точками-порезами подбородку. — Помню тебя раза в два меньше. — Армия. Вступил. И убил вашего сына. Мистер Барнс только кивнул, отвёл плечо внутрь дома, выпуская наружу тихий скулёж, который ни с чем спутать было нельзя — женский, больной и волчий, которым выла вся Европа, особенно страшно по сумеркам, когда огонь переставал и женщины выходили собирать тела. — Заходи. Ребекка, проверь её, — мистер Барнс пропустил мимо себя дочь, указывая подбородком ей куда-то по лестнице вверх, где были спальни, и совсем неуместно-оправдывающе проговорил на ухо вошедшему Стиву: — Она неплохо держится. Иногда просто накатывает. Сам понимаешь, пару дней только прошло, как письмо получили. А ты здесь как? — Я только… вот, — Роджерс сглотнул кадыком тугую пуговицу, которой не было, дёрнул рукой с баулом. Он был здесь из-за него. Он просто сгрёб все вещи в одну сумку, сверху пихнув немного своего, и в затишье взял «отгул». — Через несколько дней обратно. Не знаю, что буду здесь делать... Они выбрасывались со своих мест прямо на него, эти вещи, вцеплялись в глаза и истошно молчали. Немного-то их и было, половину почти Баки всё-таки викингом забрал с собой. А осталось по мелочи: сменные вещи, домашние носки, майки, кружка, бритва, фляга, ворох бумаги — чистой и писем — карандаш погрызенный, отличный швейный набор с крепкими нитками, портсигар… Стив их находил, первое время отказываясь их воспринимать совсем, а потом огрызаясь на солдат, растащивших не слишком личное. Он отбил ремень. Вырвал из загребущих рук, зло и жадно. И мял его в пальцах, подушечками наглаживая дырки, самостоятельно пробитые, чтоб туже затягивать — так можно было понять, как Баки худел. Стив помнил острые ключицы, торчащие велосипедным рулём из-под рваной рубахи. И тупой растрёпанный конец ремня, от которого в сорок третьем отрезались для чего-то куски. Стив очень надеялся, что Баки его не ел. — Как тебе свинина, Стив? Вопрос стукнул глухо по затылку, отдав тупой болью в лоб. Они ещё могли говорить, продираться сквозь давящую человеческую тишину и скрип приборов о тарелки. У них ещё был ужин. Стив дал себя уговорить — мистер Барнс сказал, что Винифред это утешит, и конечно же соврал. Роджерс был здесь не нужен, со всем своим здоровым живым лицом, пусть осунувшимся и маской отшелушивающимся, но сути это не меняло. Кого в здравом уме утешит выбившийся в полумифическое задохлик, когда собственный сын утонул в метели по чужой самонадеянности? Его собственной, если быть честным. А свинина была пересоленной — Бекка морщилась, но глотала — она чувствовала перебор, который действительно ощущался, если бы Стив не давился каждым куском. Там и перец жёг, и паприка, и что-то ещё пряное, заставляющее бездумно облизывать губы и шарить глазами по столу в поисках графина воды, запинаясь о лезущие на передний план и упорно задвигаемые подальше образы. — Очень вкусно, — Стив сглотнул, растянув уголки рта, и положил на полупустую тарелку нож и вилку. — Спасибо, миссис Барнс. А она улыбнулась — дрожаще и истерично — и задёргала подбородком, роняя взгляд, и голову, и скрещенные кисти. На её тонкий всхлип поднял глаза мистер Барнс. — Джеймсу она очень нравилась. Он её не резал н-никогда, от куска так зубами и… — Винифред. — А ты ругал за это… — Винифред, прекрати, прошу тебя. — Простите, — она отмахнулась от руки мужа и, захлёбываясь, закрылась ладонями. — Простите. Мистер Барнс тяжело поднялся, громко скрипнув стулом и задев боком угол стола, за дрожащие плечи стащил на ноги жену и, навалив её себе на грудь с тихим «пойдём-пойдём», вывел из гостиной. За закрывшейся за ними дверью рвано эхом по лестнице посыпались рыдания, оседая центнерами на затылке, проламывая в такт им рёбра и закидывая тяжестью последние сантименты. Стив прерывисто выдохнул и замер, сгорбившись, без мысли вперившись в скатерть, картонно-выцветши не чувствуя ничего, кроме мелко покачивающего всё тело пульса. — Извини её. Она… Слова Ребекки откуда-то справа звучали как через вату, глушились собственными, перекипевшими через край и полившимися порами в звеневшее пространство гостиной. — Это моя вина. Я не удержал его. Просто не дотянулся. — Стив… — Там дюйма не было. Я всё прокручиваю… Что я мог сделать… Бекка, внезапно привалившись животом к спинке его стула, вцепилась в рукав свитера, смяла вместе с тканью предплечье, капризно подергала и, крепко вжавшись в кожу ногтями, тихо заплакала. Тонко и больно. — Я так виноват. У Ребекки были сильные руки, с крепкими мускулами, вздувшимися слишком рано венами, шершавыми подушечками, мозолями — миллионы женщин брали работать на фабрики и заводы, и она была одной из «сварщиков Венди» и «Рози заклёпочиков» с мужскими инструментами в тонких пальцах. Тогда рушилось всё: города, деревни, жизни увлекали за собой в тартар многовековые уклады, в которых женщины не носили джинсовые комбинезоны, не думали о патриотизме, как о долге найти работу, не отправляли железных птиц в чужое небо бок о бок с негодными, стариками и чёрными. Но об этом мало кто действительно размышлял, обсасывая философию как куриную кость. Тогда больше думали об усталости, сверхурочных, грязи и долгожданном душе, о тех, кто рассыпался буквами по письмам и умирал где-то далеко за ними. Тогда, всем маленьким белым домом на Уотер-стрит глотая соль, Роджерс подумал почему-то, что должен Бруклину жизнь — и спустя пару недель, задыхаясь от давящего на грудь льда, выбрался из Валькирии.***
— Мюррей, начальник штаба Мюррей! Стив уже совсем по-северному рычал на согласных, а из чёртового телефона всё продолжало неуверенно мямлить, путая фамилии, звания и коды в попытке вернуть субординацию. Гудящая голова погоды не делала, но фонила тяжестью даже сквозь нытливую рвущую боль в перемотанных ногах. Роджерс добрался до госпиталя в Брно на попутке только к полудню следующего дня, до раннего утра просидев на обочине у помятого мотоцикла. BMW погиб как средство передвижения с вывороченным рулём и мятым передним колесом с треснувшими спицами, а ступни, раздробленные у голеностопа, мёрзли с каждым часом всё неотвратимее, даже не смотря на перевязку из изодранной на лоскуты рубашки. Молодая семья на круглоглазом Форде нудно щебетала на периферии сознания, пока Стив, разложенный на задних сиденьях, невидяще пялился в обивку, наглаживая в памяти бледное лицо с выученной ямочкой на подбородке. После врачебного вмешательства, затянувшегося всего на полтора часа («Вам так повезло, что не задело артерию. А сухожилия срастутся за пару месяцев.»), звонка прямо из регистратуры в штаб верхом на коляске («Кто вас выпустил из палаты?!») и короткого разговора с полицией, который продолжился уже без его участия со связным С.Н.Р., Роджерс смог связаться с Нью-Йорком. И застрял на «телефонистке», которая отчаянно не хотела соединять его с прямым начальством. — Стивен Грант Роджерс, отправленный по разведывательной операции «Охотник» в Польшу. Нет, срочно, — он очень старался не кричать на женщину, но та его тормозила. Когда из трубки лениво вякнул мужской голос, Стив вынес в него всё, что мог: — Мюррей! Мне нужен доступ к архиву. У вас есть что-нибудь на… на человека в маске с железной рукой? Есть? Чёрт, мне нужна информация по нему! Я ехал по дороге вдоль границы Словакии и Австрии. Он сбил меня с мотоцикла. Видимо, хотел найти транспорт. У него была повреждена правая рука, он поджимал её к телу. Поэтому дрался левой. Она была без рукава, с красной звездой, — не цепляющийся за слова голос из динамика скучающе заявил, что архив по международным делам находился в Калифорнии. — Соедини меня тогда с Лос-Анджелесом! Чёрт… Роджерс крикнул, сквозь шумы переключаемых каналов слыша треск корпуса телефонной трубки, который не прекращался ещё минут десять, пока его дёргали по отделам и наконец предоставили шефу, коротко назвавшему себя Дэниэлом Сузой и неожиданно начавшему метить нужными вопросами в зудевший на зубах рапорт. — Я уже сказал, что это точно была неживая рука! Это был чёртов металл! С красной звездой на плече… — Стив! — Пег! — он едва не сбился с мысли от явления её голоса в трубке и не бросил вопрос, что она делала в лос-анджелесском штабе, но перевалил угля в топку и локомотивом нёсся дальше. — Ты слышала…? — Да, я… — Пегги знакомо вздохнула, Роджерс почти видел, как она, смягчая непреклонность, прикрыла глаза. — Стив, это секретные материалы. У С.Н.Р. очень мало информации. В особенности потому, что свидетелей не оставалось в живых. Ты первый, кто… — в динамике что-то шлёпнулось и зашуршало переворачиваемыми страницами. — Стив… Его называют «Зимним Солдатом», он замешан в политических убийствах на территории СССР и Западной Европы, на его счету по меньшей мере пять жизней ближайших людей Сталина, чистейших убийств и только одно прямое доказательство с показательной казнью — одно его изображение — кадр видеосъёмки, и куча пустых доводов, нераскрытых дел с жертвами, так или иначе влиявших на политику или экономику. Когда точно он появился, мы не знаем. Скорее всего после войны. И судя по послужному списку принадлежит он «Гидре». Или «Левиафану». Но это всё… Сосредоточиться. Нужно было взять себя в руки, отмахнуться от всего, что сейчас беспорядочно лезло в голову, забивало лишним сейчас череп до краёв, не давало гнуть официоз. Стив сжал пальцами левой руки виски, хватку правой ослабил — в ворохе слов Пегги появились звенящие помехи. — То есть… это может быть даже не один человек? Все эти убийства могут быть приписаны ему, раз доказательств никаких нет, — надо собраться, перестать метаться между воспоминаниями. — У вас есть его изображение. Что на нём? — Советский адмирал Галлер на коленях перед койкой в психиатрической больнице, за ним стоит человек с пистолетом и металлической рукой. — Лица не видно? — Нет. Там мало что можно разобрать. Личность убитого известна по документам из клиники и освидетельствованию при вскрытии. — Я просто… Дьявол. Ладонь съехала со лба, прикрыла рот. Закрытая дверь палаты и силуэт связного в её стекле нервировали. Под кожей и без того был хаос. За этот месяц он устал больше, чем за пять лет, сидя на заднице в Америке: весь азарт дела отстукивал по мозгам сломавшимся механизмом, тянуло в спячку на полвека, обледенелую и спокойную, без фантасмагорий; накатывала погребающая под собой многомиллионники вина, от которой не спасала выстроенная плотина «здравого смысла». — Что? Стив? Ты что-то…? Он не умел врать в принципе, хотя недоговаривать мог весьма успешно, но с близкими не работало ничего — Стив доверял и сыпался всем скарбом прямо под ноги. И, кому надо было, искал в пепле и иле золото и камни. Пегги всегда находила нужное и знала, что делать с этим дальше. Пегги позволила купить ему жёлтые шторы. — Разговор фиксируют? — Н-нет? Подожди… — она перещёлкнула что-то на том конце. — Нет, нет. Стив. Что? Стив не знал даже, что делать с тем, что ещё не успел присвоить себе. Вся прошедшая ночь была довольно паршивым сном. — Ты думаешь, я сумасшедший? Я могу сойти с ума? Могу быть обманутым своим мозгом? — Не думаю, — мягко и уговаривающе после вздоха. — Я запомнил всё, что смог рассмотреть, все детали, все чёртовы пластины на этой руке. Я мог бы её нарисовать. Я знаю, что он хотел пристрелить меня из Воеводина — мне по описанию уже модель пистолета назвали. Он целился мне в лицо, Пег. А мне пришлось поменять только сапоги. Потому он прострелил мне ноги. Просто опустил ствол. Это был Баки. — Стив. — С него слетела маска. Это был Баки, Пег. Он оставил меня в живых. Свидетеля! Я видел его лицо. Это был точно он. Я не мог спутать. — Стив, Баки Барнс погиб пять лет назад. Звучало неприятно. Просто неправильно. Не ложилось на язык, в понимание, не приживалось. Все эти пять лет. — Мы ведь так и не нашли его… Его. Там был снег. Он мог выжить. — И что? Пойти наёмным убийцей? Служить в террористические организации? Стив, ты же знаешь его. Разве мог он? — Нет. Но его могли пытать… — Стив. Роджерс сейчас бы вскочил. Если бы болью не ныли ноги и порванные ахилловы сухожилия позволяли ходить, он бы начал метаться по палате. Пегги его уже уговаривала, по обыкновению уже хватала за выскальзывающие пальцы, а он хотел идти и делать — чёрт знает куда и что — перед целью это никогда не имело значения и узнавалось по ходу дела. — Он как будто не помнил меня, Пег. Я видел его лицо, он замешкался. — Если бы это был он, если бы он тебя не узнал, ты не говорил бы сейчас со мной. Стив, тебе надо вернуться в Америку и дать показания здесь… — Нет. Чёрт, нет! — Пегги громко фыркнула, но выжидающе замолчала — Роджерсу нужна была пауза. Уже даже не решить что-то для себя, а найти для готовой стратегии оправдания. — В любом случае это… цель С.Н.Р. Меня послали искать следы «Гидры». Пегги, если есть хоть шанс, я не упущу его. Снова. — Стив, ты сделал тогда всё, что мог. Он слышал это уже. Все эти отговорки «здравых рассуждений» тысячи раз были, Роджерс даже иногда верил в них, особенно когда это говорила Пегги. Так было проще, это были брёвна и палки для его плотины, наравне с мхом-временем, ветошью из чужих посмертных наград и прочего мусора, который мало когда утешал, а сейчас и вовсе трескался под напором. Стив облизал пересохшие губы. Ему придётся отсиживать здесь больничный. У него будет слишком много свободного времени, чтобы утонуть. — Я хочу получить все данные разведки, которые содержат любое упоминание неприродных объектов в лесных районах по австрийско-словацкой границе. Надо найти: много — базу, мало — хоть что-то отдалённо напоминающее деятельность «Гидры». Мне кажется, он сбежал. Он был ранен, из оружия у него был только пистолет ближнего боя, и он искал способ убраться подальше как можно быстрее, раз караулил у дороги. Сейчас должны быть подвижки. Какая-то активность в ближайших населённых пунктах. Выставленные патрули, развешанные объявления, статьи в местных газетах, необычные туристы — всё, что угодно, Пег, всё, что можно отследить, мне нужно, — Стив просил, почти доверительно выпрашивал заветное у всепонимающего взрослого. Пегги уже позволила обогреватели. Что ей стоило поднять на уши правительственную организацию. — Мне нужна команда. Моя команда. И моя форма.