***
— Вы помните ваше имя? Возраст? Родной город? Второй молчавший агент, катавший в подушечках пальцев пуговицу пиджака, нахмуренно разглядывал Баки, пока тот сидел напротив через стол на закреплённом стуле и безразлично не показывал, что наручники его не удержат. Даже через чёртово зеркало Газелла вытапливало смирившимся безразличием под нейролептиками. Стив был против. С самого приземления, высыпая на посадочную площадку и прослеживая, как проводят мимо связанного Барнса. И в больничном крыле, мешая перемывать и перешивать плечо и бедро из-за того, что отмахивался от медсестёр и рвался в другой кабинет на крики. И сейчас в соседствующей с допросной комнате, глядя на Баки, который, кроме удерживающей его охраны, никому не позволил к себе прикасаться и, мелко покачиваясь, смотрел в ровный голый стол, на краю которого он держал кисти. Стив был против такого принуждения. Он хотел дать Баки собственное безопасное пространство и время. Но всё пошло не так ещё в самолёте — после того, как Барнса оттащили, Морита сказал, что их не пустят в Америку, пока не утрясут всё дела в лондонским штабе, а Сэм — что Зимний Солдат опасен и агрессивен. Стив был не согласен, это он был опасен и агрессивен, но общее отвратное состояние, ноющая тупой болью голова, трещина в носовой кости и стоявшая справа Пегги с гипсовой повязкой на предплечье и кисти вынудили его временно принять продиктованные условия. — Джеймс Бьюкенен Барнс. Около тридцати. Нью-Йорк. Голос был тихий, задавленный горлом и перемолотый динамиком, через который слышал его Стив. С акцентом, другим, не бруклинским, таким же круглым, но более коротко и чётко цеплявшимся за согласные. И одна монотонная интонация. — Вы сказали около? Вы не знаете или не помните? — Я не з… помню. — А имя вашей матери? — У меня её нет. Стив сжал челюсти, слишком громко выдохнул через нос, ещё сильнее скрещивая на груди руки, переступил с ноги на ногу, вздрогнул, когда Пегги, не отворачиваясь от стекла, тронула его за локоть. — Но матери есть у всех. — Я не помню. — Так, ладно, — молчавший всё это время агент хлопнул по столу и, прокрутив ручку, которой что-то чиркал в протоколе, ткнул ей в направлении поднявшего взгляд Баки. — Хватит притворства. Вам предложили медицинскую помощь, вам предоставили комнату и личные вещи. Вас не посадили за решётку, как преступника, с вами сотрудничают. Ответьте нам тем же. — Почему вы… кхм… отказались от осмотра? — в молчаливую паузу тут же заступил первый агент. Стив видел, как нервно тот трёт усы под носом, как косится то на сослуживца, то на Барнса, который сидел перед ними, чистыми, сытыми, одетыми в костюмы и чистое бельё, в старом свитере с растянутым горлом и грязной перевязкой Дугана. — У вас могут быть серьёзные травмы. — Я не люблю докторов. — А ваша рука? Явно же без хирургического и врачебного вмешательства не обошлось. Это вы почему-то допустили. Этот протез. Откуда он у вас? Это технология «Гидры»? Отвечайте на вопросы. — Вы помните, что произошло в Австрии? Что случилось в том городке? Там был кто-то кроме вас? Нырнув взглядом на ноги, Стив мотнул головой. Нет. К чёрту. Руки расцепились, подрагивающие от раздражения, легли на пояс брюк, не удержались, соскользнули и сжались в кулаки. — Это слишком. Они же видели, в каком он состоянии, слышали отчёт, короткий и путанный, но, чёрт, все коммандос видели то, что случилось в самолёте; эти хреновы агенты знали о ранении, о том, что Баки накачали дрянью для буйнопомешанных, что его засунули на допрос практически сразу же, как вывели из медицинского крыла. И ещё чего-то хотели от него. Надо было заканчивать это. Пусть считают это блажью, путь думают, что притворство — Роджерсу было уже глубоко плевать, ноги широкими шагами несли к двери. В локоть снова вцепились. — Стив, постой, — Пегги смотрела океаном в шторм, ожидающим холод и случайные жертвы. — Ты видишь, ему паршиво. Под грудиной кипело, злой жест пальцем втыкался в стекло, уличая всю ситуацию в целом. Роджерс тоже был к ней причастен и даже сейчас продолжал позволять агентам капать на опущенную голову. — Отвечайте. Вы не хотите помочь себе? Вы понимаете, что только усугубляете ситуацию? Молчание. Стив многозначительно посмотрел на Картер. Его отпустили. — Понятно. Пусть войдёт доктор Коул и охрана. Чего они ждали? От них обоих? Что один, будучи измотанным, побитым и обколотым, позволит подпустить к себе типа в халате? Не качнёт головой, не провернёт металлическую кисть, не дёрнет ей, порвав наручники, не перевернёт стол прямиком на допрашивающих, не высвободит ноги, с ужасным скрежетом не отдерёт от пола железный стул? Что второй сразу же с полунамёка на перебор продолжит жрать это ложками, будет лояльным рядом с женщиной, не пройдёт мимо охраны, не вломится в допросную? Должны же они были хотя бы допустить, просчитать своими прожжёнными годами службы головами пусть даже один из этих исходов. Но их хватило только на мешанину возгласов и команд, на то, чтобы выбраться из-под стола и выволочь свои тела из угла, в который они забились, за дверь, оставив друг напротив друга Барнса и Роджерса. Последний щёлкнул замком, показал у лица пустые ладони. — Они не войдут, если ты не захочешь, — Стив кивнул в сторону стекла, за которым наверняка уже собралась толпа. И если из динамика ещё не шипело приказами, выходило, что Пегги как всегда оказалась весьма убедительной. Медленно поставив на место стол и один из уцелевших стульев, Роджерс замер, ожидая от Баки ответа, но тот всё так же согбенной статуей стоял у стены, дыханием поднимая плечи и тяжёлым взглядом безысходно опуская на пол. — Тебе что-нибудь нужно? Я могу достать еду, сигареты… Бак, — выдохнул Роджерс и, с силой сжав челюсти, занял стул, устало потёр лоб. — Им нужны ответы. Нам всем. Я хочу помочь. — Я не чёртов Баки, — прорычало в ответ и заставило поднять глаза. Он упорно не менялся, с того самого момента, когда в самолёте разбил Стиву нос, и продолжал тягуче катать мышцами, контролируя каждое движение, смотреть сквозь волосы и отточенную неприязнь, подбирать слова под интонацию бесчувственного предупреждения. Всё походило на издёвку, от которой начинало мутить и выгорать изнутри каждым придуманным ожиданием. — Я предупреждал, чтоб ты не совался. Мне нахрен не сдалась твоя помощь, Капитан. Ты угроза… — Я это уже слышал. — Ты видишь, где мы? — Баки едва поднял голову, коротко обвёл взглядом низкий потолок с единственной жёлтой лампой, стены маленькой коробки допросной и твёрдо уставился глаза в глаза. — Ты видишь, что с ним случилось? Это же из-за тебя, Роджерс. Вся это хрень на твоей совести. Это же он за тобой пошёл после Аццано. Пошёл, потому что ты позвал. И на поезд полез по твоему плану. Нас пытали, потому что ты оставил нас подыхать в Альпах. И знаешь, кто меня нашёл там? Грёбаный русский солдат. А ты где был? Всё это время где ты нахрен был? Монотонный голос вбивал в затылок каждое слово, острым гвоздём, лопатой, киркой — не важно, наверное, подошло бы любое сравнение. В любом случае это было разрушительно, несло урон, выбивало брёвна из самого основания той платины, что Роджерс возводил долгие годы. Теперь она рухнула вся, проливая сотни тысяч фунтов кислоты и выбродившей вины на вымотавшееся восприятие. Стив слышал уже всё это раньше, особенно громко эти слова бились эхом о череп в феврале, в убийственные годовщины, когда было холоднее всего даже по словам ведущего прогноза погоды, когда хотелось разломать чёртово радио, из которого под гитару тянулась «You Always Hurt The One You Love». Сейчас это всё просто озвучилось и налилось силой и той правдивостью, с которой не обживалась в голове, которой мутно шло поле зрения и кололо глаза. — Баки… Я… — Всю свою жизнь они угробили, только чтобы теперь мы сидели вот здесь, Капитан. Он каждый раз подставлялся из-за тебя. И чем ты отплатил? — Барнс, оглушительно скрипнув железными ножками, уселся на стул, сложил, как были на допросе, кисти рук на край стола и осип голосом. — Катись к дьяволу, Роджерс. На улице всё равно не хватало воздуха. Сумерки опустились уродливой дымкой вдоль горизонта, который выцвел уже с час назад и теперь тускло подкрашивал сизую линию по кромке домов. С Темзы тянуло зябкой затхлостью, и от влажности было в несколько раз холоднее, чем в городе. Хотя, может быть, дело было в одной единственной надетой футболке и ночном морозе, облаками из ноздрей растворявшимся в кислом воздухе. По крайней мере, его хотя бы оставили одного. С сигаретой он, наверное, смотрелся бы органичнее у кирпичной стены, но Стив не курил и просто стоял, пытаясь надышаться. Выходило плохо. В лёгкие, казалось, должно вместиться больше, чем позволяли рёбра и дыханием колко прожигало вдоль грудины и позвоночника. Мыслей не было, в голове стоял гул, мешавшийся с единственным ощущением всеобъемлющей разбитости. Всё в целом походило на то, что желание ему всё-таки исполнили — торжественно вручили, вложили прямо в протянутые руки сюжетом Андерсена и оставили вместе с оскалом чертёнка из табакерки. Наверное, этим занимался особенно вредный джин, которому осточертело нашёптывать в неслышащие уши «бойся» — всё равно не дойдёт, всё равно останется звенеть в воздухе, и только по вручении отмотается до взрыва и контузии. Кто бы знал… Может, Пегги и знала. Иначе бы не смотрела так — в предчувствии сомнения — когда Стив по прибытии столкнулся с ней в коридоре штаба и шёпотом выпалил: «Я нашёл его». Иначе не оставляла бы его каждый раз одного разбираться с распалившейся озлобленностью, пока она не истончалась и не была готова выслушивать разумное. Картер проделала подобное и в этот раз. И выходила теперь из-за тяжёлой железной двери, кутаясь в пальто и меховой воротник и тихо вставая рядом. — Его отвели в камеру. Там не так плохо… — Он прав, — проговорил Роджерс и замолчал, утыкаясь взглядом в землю и выслушивая весь февральский винил последних пяти лет. «Нет. Стив. Нет, ты же понимаешь, что всё это не так. Этот выбор, Стив, каждый раз делал Джеймс, и ты не вправе лишать его собственных решений. У него были свои причины поступать так. У него были свои мораль и внутренняя конституция, он был личностью, Стив. Не вытирай его до оруженосца.» — Стив? Роджерс мотнул головой. Надо было брать дело в свои руки, пока С.Н.Р. не обставит всё по-тихому. — Он будто путается в местоимениях. Когда говорит о себе, — пальцы обхватили пряжку ремня, собирая по углам мысли. — И помнит, что было после Аццано. Но не помнит Винифред. — Избирательная амнезия? — Я не знаю. Его пытали, — в затылок задолбило снова. — Потому что я плохо искал. Потому что позволил думать, что с ним ничего не случится. Это я сделал. Пегги пропустила, молча склонила голову к предплечью Стива, запарила согретым от волос и укутанного в тепло тела, по привычке съехала к правому боку под поднявшуюся и приобнявшую руку. — Я запрошу психиатров у штаба. — Спасибо, — Роджерс благодарно сжал чужое плечо под пальто и, почувствовав мелкую дрожь, выпустил Картер, чтобы та не мёрзла в позднем вечере и шла в помещение. — Я встретила Дотти, — остановившись на третьем шаге и развернувшись к Стиву, проговорила Пегги. Выждала тяжёлый вздох и направленных на неё уставших глаз. — Она здесь из-за друзей и беспилотника, который высылал вам данные. В нём есть какое-то устройство, которого нет на его чертежах. И… она намекнула… возможно, в верхах С.Н.Р. сидит агент «Гидры». — Возможно, — кисло усмехнулся Стив. Он бы не удивился. Такие организмы тоже гниют, чудо, если не с головы. Взгляд выцепил с реки блики фонарей. Темно, до костей промозгло и поздно уже, а лучше не стало. Роджерс двинулся с места, тоже пошёл внутрь. — Я… пойду тогда вломлюсь в какое-нибудь охраняемое помещение, пошарюсь, поищу что-нибудь по этому направлению. — Мне советовали не высовываться. — Да, мэм, — отсалютовал Стив и получил взгляд через плечо. Он не знал, что именно нужно искать и, как оказалось, вломиться было самой простой частью. Пространства здесь было больше, чем в Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе, — коридоры шире, потолки выше, ламп и дверей больше. Архив был огромен и пуст, сверху висли провода и конусы торшеров, высвечивающие под собой комоды, с прямоугольниками ящиков в несколько рядов, к стенам жались шкафы на высоких ножках с квадратными ячейками, а где-то в глубине вычерчивались, в подобии библиотечных, открытые полки. Алфавитные таблички, прибитые к лицевым корпусам, не давали ничего, в особенности в пропорциях комод-два на букву. И Стив ушёл за кромку света к едва белеющим в темноте корешкам толстых папок. — Я Маргарет Картер, — кивнув охраннику, она зашла в небольшую комнату за железной тюремной дверью с окошком и встала у неё, всматриваясь в знакомое осунувшееся лицо. — Пегги. — Помнишь меня? — Роджерс по тебе сох, — цепляясь за согласные, тихо проговорил Барнс и неприятно обвёл Пегги взглядом, изучая. Рукописные и печатные буквы цеплялись в слова и предложения, сливаясь в кодовые названия операций и проектов, оперативных групп, отрядов особого назначения. Ничего цепляющегося не бросалось в поле зрения. Стив проходил мимо рядов, выслеживая белые карточки пальцем, выскабливая из щелей между папками тонкие сопутствующие дела и полупрозрачные листы информационных сводок, каких-то чисел, даже газетных статей. Ничего подходящего на первый взгляд мельком. — Ты ведь не Джеймс Барнс, — Пегги шагнула ближе, чуть склонив набок голову. Барнс, переодевшийся и умывшийся, не отрывая взгляда исподлобья, сидя на кровати и ладонями упираясь в колени, выслеживал каждое движение. — Назовёшь себя? — Солдат. — А что случилось с Джеймсом? — Спит. — А он может проснуться и поговорить с нами? — Нет, — прозвучало грубее, и Пегги поджала губы, выждав паузу. — Почему? — Здесь не безопасно. Здесь ему будет плохо. На букве «М» Роджерс выискал на полке Манхэттенский проект. Говард часто говорил о нём: о том, как его пригласили с целью найти способ массового получения урана, о том, как сунулся туда ради интереса, о симпатичных дамочках-вычислителях, колко посылающих куда подальше и покусывающих кончики авторучек, о целях, которые, казалось, никогда не будут достигнуты, о том, как его «Малыш» испепелил Хиросиму, о том, как далеко он ушёл после этого от «Гидры». Он часто жалел о том, как судьба распоряжалась его изобретениями, как страдал его гений, но сделать с этим ничего не мог — влезал и делал. Многие из них поступали так же, готовые или нет к последствиям, но за чертой что-то было, всегда, и оно звало. Стив закончил на начале алфавита, подобравшись к очередному древнегреческому монстру, которых лепила на себя «Гидра», обмазываясь метафорами и аналогиями. Чертеж беспилотного «Аргоса» был запрятан между рядами папок и не выдавал себя ничем, кроме стёртой полоски пыли, по которой елозили корешком. Роджерс достал его и раскатал рулон, бегло оглядел, выйдя к свету, запоминая, пытаясь понять инженерные термины и то, чего могло не хватать. Но было всё, ни одного пропуска, ни пустого места, всё было исписано мелким почерком, до борозд въевшегося в бумагу. Разве что с этого чертежа сводили тот, что отправили в Лос-Анджелес. Роджерс ещё раз осмотрел лист, скатал его, и, положив на место, собрался к выходу. — То, что ты сказал Стиву… — Картер мотнула головой — она не могла это оставить, как не могла не заметить сжавшиеся на коленях кулаки. — Джеймс верил в него. И поступал так, как считал нужным он сам. Не стоит перекладывать последствия его выбора на других. Это безответственно. — Не смей мне говорить об ответственности, — цедил Барнс, вскакивая со скрипнувшей кровати и впечатывая Пегги в дверь. Его лицо задрожало, взгляд ослаб и, дрогнув бровями, упёрся в пол. — Ты нихрена об этом не знаешь. — Знаю. Как и многие здесь. Иначе бы этого места попросту не существовало, — она говорила тихо, даже когда Барнс отступил и рухнул обратно на кровать, опустив голову и закрывшись отросшими волосами. — Стив тоже немало о ней знает. Он начал тебя искать, как только появился шанс, что ты выжил. Он считает себя ответственным за тебя, за твою жизнь. Что бы не произошло ни с тобой, ни между вами.***
Отысканные С.Н.Р. квартиры и гостиничные номера поблизости были разбросаны по всему Гринвичу, и Стиву пришлось выторговывать у Джунипера и Пинки ближайшую к штабу площадь. Он не думал её обживать, раскидывая пожитки из походного баула по углам и полкам, и только мешком свалился на маленький диванчик в задрипанной комнатке, делившей общее пространство с грязной кухней, чтобы проваляться там до раннего утра и совершенно не выспаться. Чувствовал он себя всё так же паршиво, весь перетянутый тяжестью и болью, которыми организм выпрашивал у него отдых и карал, не давая спокойно бриться, принимать душ и вливаться в общество. Последнее, ко всему прочему, было капризным и требовательным, стоило переступить порог штаба, начало обливать вопросами и предупреждениями, касавшимися несанкционированного похода в архив, подсовывало бумаги, просило отчётов, напрочь заглушая один единственный голос, который Стив мог сейчас слышать. Пегги выловила его выходящим из кабинета шефа Коупленда, всунула в руки добавку к тому отвратному завтраку, что пришлось вытерпеть в кафе на первом этаже его дома, и сказала, что Барнс может поговорить. Роджерс цедил местный кофе, жадно выслушивал пересказ разговора с Баки и косился на лифт, который доставал до самого нижнего этажа с камерами-комнатами и сейчас обременялся охраной. — Если ещё раз назовёшь меня Баки, я тебя вышвырну, — было первым, что встретило его у двери. Баки сидел на по-армейски заправленной кровати, придвинутой к противоположной от входа стене, плотно упираясь голыми ступнями в бетон и едва касаясь коленом ножки небольшого простого стола с лампой, нетронутой стопкой бумаг и разломанным надвое карандашом. Напротив был угол с раковиной, с которого свисало белое в розовато-алых разводах полотенце, унитаз и узкий шкаф без дверцы и с ровными стопками сложенной одежды. Стив в ответ дёрнул уголком рта, сдерживая горечь, понятливо кивнул и развёл руки. — «Солдат» не очень похоже на имя. — Как и Баки. Звучит глупо, — Солдат выпнул из-за столика стул, указал на него подбородком, выждал пока не осядет физикой и мыслями Стив и, не позволив увести сценарий с продуманного, спихнул вопрос. Сразу, не меняя положения и тона. — Почему ты пришёл в Аццано один? Видимо, это было важно, почему-то могло считаться определяющим, а Стив не знал, что сказать. Ему казалось это простым, элементарно-очевидным, вроде того, какое растение даёт жёлудь или что случится, если бруклинских Доджерс продадут Бранчу Рики. И Баки когда-то это знал, всё из перечисленного, даже про жёлудь, пусть у него и было на всё своё мнение, но он точно знал, одним из первых, наверно, ещё когда отбивал двенадцатилетнего задохлика у королей квартала. Роджерс дёрнул плечом. — Меня не слушали. Было слишком опасно вести туда людей. Наших было меньше, у нас не было оружия против гидровского и всей вражеской обороны. А я не мог… — он вздохнул и потёр переносицу. Филлипсово «Ты не армия», «Потеряем людей больше, чем спасём» отстукивало пульсом в пальцы. — Зная, что солдаты всё ещё пленные, не мог допустить, чтобы семьи получили извещения с ложью. Не мог оставить там тебя. И подвергнуть кого-то опасности вместе с собой тоже не мог. Стив поднял глаза, надеясь, что ответ был исчерпывающим, и натолкнулся на взгляд Солдата — открытый, непонимающий, мелькающий по всему лицу напротив в поисках признаков лжи или разума. — Идиот. — Да, — усмехнулся Роджерс. — У меня никогда не хватало ума, чтобы убежать от драки. Будто в согласии, Солдат закачал головой и медленно начал ронять её навстречу дёрнувшимся ко лбу пальцам, подрагивавшим и скрывшимся за волосами. — Джеймсу… нужно поесть, — запинаясь о слова, просипел он и утопил лицо в обеих ладонях, но так и не дождавшись от Стива движения, проговорил жёстче и громче. — Принеси. Роджерс скрипнул ножками стула о бетон и вышел за дверь, смутно представляя, что сейчас происходило за укрывающими голову Барнса металлом и плотью. Еду достать не составило труда, тем более что она полагалась расписанием, но не порциями — Стив взял две и нахватал какие-то сконы и яблочный пирог, — дело скорее было во времени, которое он растратил на это в огромных количествах. Едва успокаивало только молчание сигнала тревоги и спокойствие в лифте, на этаже, у камеры. — Привет, — стоявший у стола Баки, кося левым плечом вниз, повернулся к двери и отложил половинку карандаша, которым что-то чиркал на листах. Мельком улыбнулся и сразу же утонул взглядом в тарелках. — Если это мне, то чертовски кстати. Думаешь, может быть отравлено? Правой рукой он взял поднос, потерянно замотал головой, отыскивая себе место, и опустился на стул, прослеживая, как Стив, сгрузив завтрак на стол, замирает у кровати. — Я могу попробовать… — Нет, я… — Баки отмахнулся и подцепил край яичницы с фасолью. — Просто… навязчивая мысль. Господи, будто вечность не ел, — склонившись над тарелкой, глотая не жуя и жадно выгребая со дна остатки овощей, он обвёл глазами комнатку. — Не знаешь, где мы теперь? — Штаб С.Н.Р. в Лондоне. — Странно, ни разу там не был. Почему не дом? Стив не мог объяснить. Прежде всего себе, почему меняется акцент, почему разнится поведение, манера держать себя и взгляд, почему, чёрт, он так голоден, почему снова не знает, где находится… А Баки был словно разочарован, будто намного правдоподобнее вокруг смотрелись бы стены, выкрашенные в светло-зелёный, тёмный ковёр на дощатом полу, цветочная обивка дивана и никуда не вписывающиеся красные подушки. Будто всё это могло здесь быть. Роджерс думал, надеялся, очень хотел, чтобы так было, не сразу, но в тех наивных видимых числах, до которых достаёт воображение. Сейчас это было заветным. — Я верну тебя домой. Обещаю. — Хорошо звучит, — утирая усмехающийся уголок рта, Барнс кивнул и, не выпуска из рук вилки, ткнул в сторону лица Стива. — Мне, кажется, недавно виделось, что ты был с бородой. Если бы не разбитая рожа, я бы сказал, что тебе шло. В тот раз ты обещал мне Нью-Йорк. Ты будешь? — Баки показал на второй поднос и под отрицательный жест подтащил его к себе. — Может, и не так плохо, что я окончательно двинулся. По крайней мере на вкус как настоящее. Даже вес тарелки чувствую. Слушай, а виски нет? С голову ударило и окатило по рёбрам до кишок пониманием — Барнс думал, что бредит. — Но это реально. — Очень убедительно, — нарочито кивнул Баки и потянулся за стаканом сока — это не имело значения, это был разговор с тоскующим и измученным сознанием, которое отчаянно хотело хотя бы эфемерного ощущения безопасности. Хотя оно было настоящим. Стив дёрнулся, подался вперёд, перехватил чужую правую руку и сжал. Барнс замер, поднял взгляд и Роджерс сомкнул свои пальцы на чужих сильнее, пока те не высвободились и под снисходительным взглядом не перевернули руку запястьем вверх, нащупывая пульс. Собственное сердце толкнулось ударами в грудину и запуталось в папиллярных петлях. Баки одёрнул руку. Он обжёгся, ошпарился о реальность, вскочил со стула опрокинув его, и притянулся спиной к стене. Судорожно зашарил глазами по потолку, выискивая что-то. — Где я? Ч-что происходит? Отойди, — выставив перед собой руку, Баки замотал головой. — Не трогай меня! — Бак, — Роджерс отмерял расстояние полушагами, медленно вплывал между живыми пальцами, не позволяя их больше испуганно убирать и прятать. Он пытался встретить мечущийся взгляд, чтобы прямо перед ним наперекор просьбе дотронуться снова, ощутимо пройтись ладонью по предплечью, съехав на плечо и спину, и за неё притянуть к себе. — Это я, Стив Роджерс. Всё хорошо. Всё хорошо, слышишь? Это я. — Сти-ив, — убито простонало на ухо, мазнуло носом по скуле к челюсти и спряталось лихорадочным дыханием под ключицей. Вдоль грудины тоскливо разнывалось, и Роджерс едва навалил на себя Баки, цепляющегося за его рубашку на спине, оплёл руками, пытаясь вдавить себе под рёбра, впутался пальцами в волосы, накрывая ухо и макушку, мерно выгладил дрожь из лопаток и плеч. — Ты в безопасности. Это всё настоящее.***
— Солдат прибыл в штаб. Настроен агрессивно. Доверия не проявляет. Воспоминания начали восстанавливаться. И предположительно восполнились вплоть до сорок восьмого — солдат упоминал пытки. Сам подопытный находится в отличной форме. Настоятельно рекомендую направить ещё одного агента для подавления воспоминаний. С легендой специалиста в области психиатрии и психотерапии. Конец сообщения.