Стив.»
Стивовым мелким, привыкшим экономить почерком, а на обратной стороне оторванная половина собственной головы, бегло нарисованной тем же поломанным карандашом. Вторая осталась под подносом. Символично до кислой усмешки. Ещё и Роджерс куда-то влез. Мог бы и разбудить, а то в их ситуации прощания как-то обмелели, да и после сна лучше не стало — усталость скатилась из мозга в тело и настойчиво тянула обратно в койку. Там было что-то хорошее, там были разговоры о том, что он помнил, и осязаемый Стив. С подноса влезло всё, что было, но чувство голода, которым скрутило живот, не прошло, только притупилось и недовольно свернулось под рёбрами. На них, на плечи и затылок сразу же навалилась многофунтовая апатия и придавила к простыне. Не было даже тоскливо, было глубоко, до вакуума в груди наплевать на всё. Джеймс не мог закрыть глаза, перевести, казалось, раз и навсегда упавший на стену взгляд, запустить мысль. Он застыл, «подзаморозился», умер как декартовский человек и мёртвым пролежал, пока дверь камеры снова не зашумела. Ему сказали время — оказалось, прошло четыре часа; ему дали ужин, которого он не хотел, и безэмоционально сообщили, что этот был последним — его переводят в психушку; его заставили разгрызть таблетки успокоительного и приготовиться к переезду. Джеймс только кивнул. Из вещей у него здесь ничего не было, кроме записки Стива, который, наверное, знал, что придёт уже на новоселье. А если нет, то дела и впрямь были паршивыми. Даже голос в голове не приказывал бежать. Сейчас было бы самое время. Из камеры Джеймса выводили конвоем: двое самых крепких держали под локти, почти волокли к лифту, спереди и сзади было ещё две пары людей. Могло быть забавно, даже смешно — его, морально побитого, обдолбанного препаратами, с тяжеленной неслушающейся рукой сопровождали шестеро с опаской из-за того, что когда-то ему, по всей видимости, не помешало бы даже это количество. И оно запихало его в допросную, оставило прикованным ждать чего-то в одиночестве, не объясняя, не кидая в его сторону даже взгляда. Джеймсу было плевать, он только неестественно глубоко дышал, пытаясь пересилить нервирующее ощущение, что если он перестанет контролировать лёгкие, то задохнётся. — Добрый вечер, сержант Барнс. Хотя откуда вам знать, что сейчас вечер… — отвратительно-мерзкий голос проехался по ушам, будто чем-то проскребли по стеклу. Джеймс поднял голову и понял, почему тот кажется знакомым — низкий пухлый человечек в круглых очках и редких светлых волосах должен был называться Золой, должен был быть виновным в его боли, в том, что пульс начал биться о лоб и грудину, в том, что нестерпимо хотелось сжаться в комок и закрыть глаза. Человечек входил в дверь, но замер, когда Джеймс дёрнулся, выждал, убеждаясь в своей безопасности, и шагнул, заинтересованно разглядывая чужое лицо. — Но я вас понимаю. Сам имел неудовольствие находиться в подобных условиях. Вы помните меня? Прежде чем сесть, человечек решил дождаться ответа, но язык не слушался — он вспух, потяжелел, впитал всю слюну, отказываясь биться о нёбо и зубы. Слова дались с трудом и с ним же их можно было различить среди каши вывалившихся звуков. — Смутно. Твоими стараниями. Зола кивнул и осторожно сел на стул напротив. Медленно склонил набок голову, не переставая вглядываться, искать что-то в мимике, в смазанных движениях. — Честно говоря, с трудом удалось к вам пробраться. Капитан заимел отвратительную привычку проводить время в вашей камере, а сегодня вообще провёл у вас ночь. Странно, что до сих пор не идут разговоры, — Джеймс с трудом улавливал смысл слов, которые даже только тембром и манерой заставляли мозг сжиматься и болеть. — Ну, ко мне не относится. Солдат не хочет выйти? Судя по вашему лицу, об этом ваш друг решил умолчать. — Ближе к делу. — Я не отхожу от темы, сержант. Вы ведь заметили, что с вами что-то не так. Проблемы с памятью, тревога, расстройство сна, голоса в голове… Возможно вам даже сказали диагноз, — снова взгляд, снова наклон головы, снова эта абсолютная уверенность в своих словах и снисхождение, которым он поливал на самую макушку Джеймса. — Но он, разумеется, неправильный. Вы не будете в безопасности ни здесь, ни где-либо ещё. Вы принадлежите «Гидре». Вы её оружие. Последнее вязко осело во рту, зажевалось и скрутилось в горле тошнотой, физически отторглось. Подняв голову, Джеймс это выплюнул: — Пошёл ты. Зола не впечатлился, скорчил какую-то разочарованно-уязвимую мордочку, дрожаще провёл маленькой толстой ладошкой по галстуку. — Вы снова за своё? Старые привычки? Мы же с этим уже разобрались… — он вздохнул. — Видите ли, я подозреваю у себя болезнь. Работа с Тессерактом оставляет следы, так что рабочая сыворотка мне бы помогла. Я очень много времени потратил на вас. Мне просто жаль терять такой материал. Я хочу продолжить работу над вами. Солдат весьма перспективен. И… вы можете несколько упростить ситуацию, если пойдёте со мной добровольно. Ведь, признаюсь, мне вы нужны больше, чем капитану Роджерсу. Бред собачий. Всё, что он говорил. Пусть «Солдат» и отзывался где-то внутри, под скальпом свербящим раздражением, потерянностью и страхом, пусть перед глазами запылали вспышками синие всполохи, задавленные воспоминания о высоком потолке и горящих лампах и боли, разной и непрекращающейся, — Джеймс не впускал под череп чернила из этой уродливой башки. Стиву он точно был нужен — уж эту константу прогнуть было нельзя, как и подменить её смысл. Джеймс проглотил вязкую слюну, двинул челюстью и процедил сквозь зубы: — Ты действительно болен, если вдруг решил, что я стану помогать тебе, крыса, по собственному желанию. — Ну, разумеется, — протянул Зола, разводя в сторону руки и растягивая трусливую улыбку. — «Гидра» была основана на убеждении, что людям нельзя доверять их личную свободу. Так что я вам её не оставлю… Zhelanie. Semnadzat’, — Джеймс знал эти слова, но дорога сквозь них петляла, всасывала ступни, кисти, шею, вливалась в нос. — Rzhavyi. Rassvet, — он тонул, тумблеры уходили значениями реальности в минус… затемнение, и дальше только стихающим эхом. — Pech. Devyat’. Dobroserdechnyi. Vozvrashchenie na rodinu. Odin. Tovarnyi vagon.***
Вызвонить Дэниэла оказалось непросто. Разница во времени съедала рабочие часы, в которые он был в штабе, а до домашнего телефона Пегги добраться не смогла и дотянула до полуночи, дожидаясь начала чужого рабочего дня. Суза отозвался в трубке непривычной забытой бодростью, которой в Лондоне с ней уже давно никто не говорил, сразу же включился в дело, пообещал достать контакты Говарда и его обещание связаться, выпросил все документы, связанные с Тессерактом и технике, работающей на нём. Пегги была благодарна, глубоко и искренне, так же, как не хотела ввязывать в эту грязь Дэниэла, через которого проверяла, насколько глубоко и обширно прогнил С.Н.Р. Но он, кажется, всё понимал, в том числе и ответственность, которая всем западным побережьем укладывалась на его плечи. Он был частью системы, в которой они не заметили вылетевших и погнутых деталей. Он сказал, что у Пегги усталый голос и попросил идти спать. Он усмехнулся, услышав про дурные сны, и посоветовал выпить яблочного сока, пока наговаривал в трубку одну из десятков читанных на ночь его матерью Сказок Дядюшки Римуса. У Дэниэла приятный тёплый тембр, он смешно пародирует южный диалект, он жалеет Братца Лиса, он очень громко улыбается в слова. Дэниэл желает доброй ночи, и она становится такой. Утро врезалось телефонным звонком, и Говард прямо с первого слова рассыпался на сарказм и тараторящую стаю невоспринимаемой информации. Выходило что-то вроде: «Я всё понял, внимайте глупые смертные, а ещё я звоню с подводной лодки у берегов Дании». Чертежей Старк не видел, но по примерным описаниям Пегги, доставшей и начавшей вычитывать схему «Аргуса», сказал только, что Тессеракт, очевидно, влияет на сигнал, а там уж может быть что угодно, от увеличения расстояния приёма-передачи до смены приоритетов команд управления — тут нужны труды Золы, но применить можно и его собственные, поскольку: «Хэй, я звоню с подлодки из Дании, если ты понимаешь, о чём я». Выносить его самодовольство было тяжело, особенно утром, особенно на голодный желудок — Пегги попросила конкретики и обрушила трубку на звякнувшую базу. К спящему Барнсу она решила не соваться по переданной через охрану просьбе Стива, которого она не могла найти, вполне ясно представляя, куда его могло понести попутным северным ветром. Коупленда в штабе не было, его секретарша была жадна до конфиденциальности своего начальника и не раскидала и предложения, ни о его месте пребывания, ни о планах. Тот появился только ближе к вечеру, взмыленный кинулся на склад и в ангар по следам утечки оружия, боеприпасов, и почти музейного автомобиля. Добраться до шефа Пегги не удалось — он яростно метался по этажам и искал виноватых. Картер дала ему остыть и ушла, заменив пятичасовым чаем погорячее в ближайшем кафе. Вернуться в С.Н.Р. оказалось сложнее. По большей мере из-за едва заметно заходивших между столиками агентов, сосредоточенно упиравших головы в пол и мелькавших из-под шляп беглыми взглядами. Прошло не больше получаса, не успело даже стемнеть и вспыхнуть фонарями, не перестало мелко моросить с низкого неба, а в штабе уже изменилось течение и Пегги снова хотели убрать. Не посылал же Коупленд за ней лично отрядец бравых чёрных пальто с топорщащимися карманами, вмещавшими явно больше кулака. Стоило уйди — официантка осталась без своих фунтов, Пегги — без бисквита и последних иллюзий об остатках спокойствия и налёте времени на дне воронки, в которую их всё-таки бросило. Картер чувствовала себя эпицентром. Эти люди с глазами под фетровыми полями тянулись к ней — уйти было необходимо. Чтобы снова сунуться в штаб. Со стороны, вероятно, её действия походили на болезненные, лишённые логики и пропитанные жаром лихорадки под кодовым названием «нельзя его оставлять». В этом случае первым заболевшим официально считался бы Стив, до сих пор не излечившийся и с головой ушедший в рецидив. Эпидемий не было, заражались некоторые. Пегги была среди них — неслась против здравой мысли о собственной безопасности по остронаправленному вектору: чем ближе к Барнсу, тем беспокойнее и всё же лучше. Но здравого расчёта хватало ещё на то, чтобы кварталами и пешеходными переходами оборачиваться, следить, чтобы пальто не кучковались хвостом, чтобы не блестели от влаги в её сторону дула и стволы, чтобы ещё издалека заметить на фоне сгустка чёрных лакированных машин подпирающую стену первого этажа узкую талию под перетянутым поясом пиджаком. В пору было в тон им шипеть, зло, по-гадючьи, подползти сзади и вцепиться в идеально уложенные волосы под маленькой шляпкой, но Пегги сдержалась, только ухватила пальцами за плечо, не давая развернуться, и прошептала в самое ухо: — Что ты здесь делаешь? Дотти даже не вздрогнула — едва повела головой, растянула красную улыбку, накрыла её руку своей, свободной, в тонкой перчатке. — Ох, милая, не начинай этот спектакль. Я работаю, — и по-змеиному выскользнула из хватки, перетекла лицом к лицу, обвела взглядом. Пегги думала влепить ей джеб прямо в аккуратный нос, чтоб это мерзкая лояльность брызнула на асфальт. Андервуд работает, и агенты с пистолетами работают, и день сегодня отвратительный, так что и в самом С.Н.Р. тоже кто-то мог работать, а ведь Картер туда было надо. Она закатила глаза и обошла Дотти, но теперь уцепилась она. — Не ходи туда. Постой лучше со мной, — Пегги дёрнула руку и вопросительно бровь. — Тебя всё равно далеко не пропустят. Ты украла секретные документы и сведения об агентах прямо из кабинета вашего шефа. Аплодисменты на чужих щеках считаются моветоном? — Это ты сделала? — Разумеется нет, — Дотти сделала обиженное лицо. — Заказчик чужими руками. Мне очень не хотелось, чтобы ваши интересы так сильно пересекались. Но что сделаешь, когда дружок твоего капитана оказался Зимним Солдатом? К чёрту. Слушать ещё её заносчивость и игру. Лондон, Англия, Европа, весь мир съёжился, всё тянуло в эту воронку, во вшивую донную трещину, откуда плелись петлями щупальца. Будто Лерна развернулась болотами по материкам. С Пегги было достаточно топей. Здесь точно был надрыв и место для подвигов. Она пошла к дверям С.Н.Р. — Пегги, — имя мазнуло холодом по горлу — рассмеяться над этим было бы опасно. Как, впрочем, и забыть, что Андервуд родом из Красной Комнаты, а маленькое острое жало ножа могло быть отравлено. — Зола там уже минут пятнадцать — сомневаюсь, что ты как-нибудь можешь помочь. Картер подняла руки, пытаясь съехать взглядом со словно намагниченного входа в штаб назад, на Дотти, в попытке уловить, готова ли она к отпору, считает ли она всё это серьёзным. Не увидела. Схватила за кисть с ножом так, отступила назад, рванула чужую руку сгибом руки к затылку, не давая вырваться, и всё-таки врезала с левой в нос костяшками. Дотти клацнула зубами, позволила подлезть под предплечье, заломить его, поменяться местами. Теперь Пегги стояла за спиной, утыкая лезвие между лопатками Андервуд, пока та запрокидывала оскаленное лицо. — Знаешь, в чём чёртова разница между нами? — она цедила прямо в него. — Моя шкура не стоит чужой жизни. — Хэ-эй! У меня вообще-то тоже есть принципы, — Дотти выпустила нож, вывернула руку и развернулась, рванув Пегги к себе вплотную. — Я выполняю свою часть сделки. Под чужим носом налилась круглая капля крови. Её хотелось смазать пальцем. Но Дотти нажимала на руку, которую ещё несколько дней назад пыталась осмотреть после аварии. От боли сжимались челюсти. — Назови свою цену. Я хочу сделать заказ. Андервуд отклонила назад голову, нахмурилась, на мгновение позволяя заметить пошедшую трещиной маской. — Мне больно слышать это от тебя, Пегги, — в тон голоса, под кожу лица снова полилась смола притворства, заполняя сколы. — После всего, что между нами было, ты вот так просто хочешь купить меня? — Я хочу спасти друга. Уйди с моего пути. Дотти выцвела. Вся мимика испарилась, стекла под скулы конденсатом, закапала на высокий ворот водолазки, на нитку бус, на лацканы пиджака. Как же ей шла эта растерянная честность — сейчас она была очень красива. Сейчас она была врагом. Стопой, очень удачно каблуком Пегги зацепила её под колено, направила всю ногу по скользкому асфальту в сторону, роняя Дотти на землю. Но та отмерла, искренне вспыхнула, втянулась в напряжённость и лишь едва задела полами узкой юбки плёнку воды. Андервуд собралась и выбросилась наверх, вцепляясь в чужие плечи и вбивая спиной в стену. — Тебе дьявольски идёт самоуверенность, дорогая, — горячо выдохнула она и соскользнула взглядом с её лица на открывшуюся дверь штаба. Кошкой сузила зрачки, замерла, теперь по-настоящему, железно вдавила Картер в кирпич и извёстку, зажала ей рот. Перед глазами взошёл круглый бордовый след на запястье. Из С.Н.Р. выползла чёрно-серая процессия: пары переодетых в агентов гидровцев из-под козырьков и полей пускали составами сигаретный дым, в который вплыл лицом мопса Зола. Пегги дёрнулась, на больную руку карательно нажали, задавили ещё и ноги, которыми хотелось лягаться. Пульс заколотил в горло и смятые губы. Зола шажками отстукивал несчастные дюймы и половины футов, постоянно оборачиваясь через плечо, выглядывая появляющееся из дверей, окружённое охраной. Джеймс, опустив плечи и голову, шёл сам. Не оглядываясь, не дёргаясь, не опираясь на чужие руки, не пытаясь сбежать, он был частью шествия к раскрывающимся машинам. Попытку подать голос вбили в солнечное сплетение ударом кулака. Дотти выбила дыхание и звук, затолкала за угол и там позволила согнуто осесть. У Картер осталась только просьба в глазах и сведённых бровях — ей так хотелось побиться за другой исход. — Если повезёт, — присев и рассмотрев лицо Пегги, Андервуд взяла в пальцы чужой подбородок и чётко заговорила, — успеешь спасти всех. Зола оставил подарок твоему женишку на острове. Так что поторопись наладить связь с Уайтом. Сверим часы, — она подняла руку Картер, оголила запястье. — Буду ждать через три часа в аэропорту Саутгемптона. Твоего друга довезу. Даже живым. Тик-так, Пегги. Из её острых каблуков стрелами под юбку уходили линии сухожилий и блеск натянутой на мышцах кожи — всё это удалялось стуком к толпе у чёрного пятна автомобилей и пропало в ней.***
Коммандос отозвались сразу. Сэм был не в счёт, и хотелось бы, чтобы и Джунипер тоже, но он упрямо увязался за Пинки и не слишком отсвечивал бьющим энергией личиком. Стоило Стиву только начать речь, которая накипала ещё с самого утра, пока он выскабливал взглядом потолок камеры Баки и слушал его сопящее дыхание, оседавшее в ярёмной впадине, как те перебили согласием, обрадованным подвыванием, вопросами, собственно, куда и зачем. Но они всё же пересидели в барах с пивом, чипсами и рыбой без дела, хотя и с опустевшими карманами и туристическими планами. И в обед они уже заимствовали оружие и боеприпасы — возвращали себе скорее — со склада С.Н.Р. и на тех же условиях одалживали старенький Chevrоlet тридцатых годов, вмещавший в свои пять с половиной метров чёрно-белой длины восемь голов. Огромный полуфургон стоял в самом углу ангара и матово отсвечивал пыльным кузовом, так что… Тимоти хоть и смотрел, весь пропитанный скептицизмом, в сторону совсем нового Land Rover, который на британских дорогах перестал бы смущать военно-фермерским видом только ближе к побережью, в итоге всё же упёрся изнутри котелком в двадцатилетнюю крышу. Стив только раз отвлёкся на мысль, что вот в таких автомобилях могли по кругам тусклого фонарного света разъезжать мафиози и бутлегеры во времена ужасно далёкого сухого закона, когда все соседи обкладывали квартирки вторыми стенами из виноградных кирпичей. «После того, как растворите брикет в галлоне воды, не оставляйте получившуюся жидкость в прохладном месте на двадцать дней, она может превратиться в вино!» Роджерс тоже своего рода вино: забродившее и начавшее распирать круглобокое стекло пузыря. Он заболтался от качки по русским горкам и эмоциональным качелям, и новость о Золе, засевшем с лабораторией на Уайте, сорвала пробку вместе с горлышком. Если Пегги удерживала эту информацию при себе до последнего, если думала, что Стив перельётся через край, — она оказалась права. Визит к учёному у Коупленда всё равно было не выбить, в скором времени уж точно, а оно в самом деле начало поджимать, потому что на перевозку Баки в лечебницу утром уже подписали документы. Сомневаться в том, что Зола был причастен к поискам Солдата, не хотелось — это многое бы облегчило, объяснило, но также доказало бы, что «Гидре» они уступили, а это давило только сильнее. В Лангстон с его колониальными домиками, сваями и подпорками, входящими по берегу в ил и налёт тины на ледяных песке и камнях, они въехали по начинавшимся сумеркам, оставили машину чуть ли не в кустах, которыми поросла обочина главной улицы, и пешком вышли к бухте, навесив на спины и плечи магазины патронов, винтовки и кое-что по мелочи, на что упал глаз на складе. Там они снова на время взяли моторный катер и из озера Бридж, огибая парусные клубы, с трудом и большим перевесом добрались до Уайта, разрезав его до центра Ривер Мединой. Кэпм-Хилл была напоминанием, как заметил Гейб, но вряд ли удачным. Статус тюрьмы здесь не имел значения, поскольку Зола имел все возможности продолжать своё дело и всё начальство С.Н.Р., поэтому Стив надеялся найти этому доказательства, среди которых самым главным будет их создатель. Проникнуть на территорию, огороженную трёхметровой стеной с декоративными башенками, которые даже не обматывались колючей проволокой или неудобной для абордажа шаткой металлической сеткой, не составило труда. Железные двери, пусть и тяжёлые, выбивались из петель, замки ломались, охрана поднимала руки или оглушённая падала на бетон. Им не очень-то мешали, поэтому идея заимствовать рации, вполовину уменьшенные со времён Handie-Talkie, и разбрестись по комплексу показалась удачной. Щит привычно обнимал плечи, весомо и прохладно упираясь ободом круга в куртку; на грудь и таз давили ремни с боеприпасами; перенапряжённые от прыжков и перебежек мышцы ног мелко подрагивали, остывая от жжения; тяжесть сапог приходилось удерживать, чтобы не шуметь по полу. И всё равно сквозь всю эту концентрацию и вытягивающие в настоящий момент крючочки дискомфорта протирались мысли о Баки — возвращалась старая привычка. Они оба знали, что друг другом меряли жизнь, но так ведь случается со всеми: каждый прикладывает к ситуациям отражения людей, чтобы было на что опереться и пройти дальше к новой и новому человеку. У Стива этих отражений просто было немного, поэтому поначалу Барнс компенсировал нехватку опыта, а потом как-то так и остался на кромке сознания, обжился, перетащил вещи. Видимо, так больно было именно из-за того, что отражение осталось без оригинала, а по возвращении разбитым оказалась далеко не зеркальная проекция. Барнс резался о свои осколки — глубоко заснув, он ворочался, дёргался, страдал выражением лица, невнятными стонами вперемешку с повторяющимся рядом каких-то бессвязных слов, кажется, на русском. А потом вдруг будто выключился, сжавшись в команду «смирно» и солдатиком пролежав несколько часов, пока не расслабился и не навалился на Роджерса, оплетая его конечностями. Выбираться из-под него не хотелось, но Баки не просыпался, а под кожей кипела необходимость сделать что-нибудь для него, хотя бы навестить чёртового Золу. Его лаборатории расползались на этажи; пустые камеры для заключённых вмещали какие-то трубки, коробки, бутыли, вполовину нагруженные мелким режущим инвентарём тележки. Кабинеты, где раньше сидела охрана, смотрители и начальник блока были увешаны наглядной работой мозга: листы, выписки, фотографии человеческих частей тела с тёмными разводами, бесконечные ряды склянок и проб. — Блок «В» пуст, — прошипела рация. — Нашли блок питания, Морита пытается отключить сирену. — Заканчиваем проверку подвального помещения. Здесь… воняет трупами, но такое ощущение, что подчищали… — В блоке «С» обжитые камеры. Судя по карточкам, там были люди — мужчины и женщины. Кэп, не хочу нагнетать, но похоже на Аццано. Золы нет. — Принято, — отозвался Стив, — продолжайте поиски, что можете, берите с собой. Они здесь нашумели, конечно, но Зола тоже не отличался скрытностью и расторопностью, хотя такая крыса, как он, первым бы побежал с корабля. Но кабинеты, камеры, лаборатории, были пусты, брошены со всеми наработками, законченными стадиями экспериментов, с тем, что, видимо, можно было бросить при экстренном побеге. Роджерс дёрнул очередную дверь на своём этаже, чуть не вырвав её из косяка, обвёл глазами комнату — всё то же: снимки гематом, обугленной кожи, лопнувших капилляров глаз, закатившихся зрачков. Хотелось спалить это место к чёртовой матери, ткнув мордами в пепел директоров С.Н.Р. и ЦРУ. Как можно было под самым носом не заметить это? Неужели нельзя было отследить поставки запрашиваемого материала, оборудования? Разве окупался первый этаж, у главного входа официально пестревший нужными для начальства наработками? Стив прошагал до конца коридора, врываясь в каждое открытое и закрытое помещение и начав замечать отличия только в самых последних. Здесь уже не было фотографий, которые Роджерс сорвал и распихал по карманам, — на стенах, досках, столах крепились и кучковались достижения инженерной мысли Золы — чертежи. С тем же почерком, что был на схеме «Аргоса». Вот тут пришлось остановиться, перевести дыхание, окислив злость, и подойти вплотную, вглядеться, попытаться вычленить что-то нужное, что-то знакомое вроде… — Э, Кэп, — опять рация. — Тут поступил внешний сигнал. Мы приняли. В общем, это Маргарет. Хотелось переспросить, но всё сбилось шуршащим с трудом различимым, дважды искажённым связью голосом Пегги — находившиеся у радиоточки Пинки и Джунипер вероятно просто приставили рацию к динамику и микрофону: — Стив! — Пегги, что?.. — Золы на острове нет. Он был в С.Н.Р. Стив, он… Он увёл Джеймса. Вам надо убираться из Кэмп-Хилл сей… Всё вдруг оглохло на свет и на звук. После ора сирены и слишком ярко бившего по глазам света тьма показалась ещё громче и ослепительнее. Зато снова зашипела рация в затёкшей руке. — Без паники. Это Морита. Он перезапускает генератор. Несколько мгновений, показавшихся растянутой и медленно истончавшейся нитью патоки, Стив раскатывал по телу ужас, выглаживал его в кончики пальцев, забивал подальше в углы, вытаскивая из них ответственность за жизни коммандос. Мысли застревали и наматывались клочьями, как в мясорубке, не давали прокрутить ручку, не сломав весь механизм. Как просто всё складывалось, сходилось паззлами, самой нехитрой мозаикой, ленивым витражом. Зола просто позволил им здесь прогуляться, спорами рассадив в С.Н.Р. уши. На войне выходило топорнее, прямее: плохой-хороший, хитрый-храбрый, жестокий-справедливый… А теперь всё размылось, все границы оплыли акварелью по мокрому — невнятное, рваное месиво цвета без явного тона. Без смысла. Куда ни капни — раз за разом не хватало чёткого пятна, на котором держалось всё — Баки. Перестав вдавливать пальцами в череп глаза, Роджерс проморгался. В темноте перед глазами продолжали рябить пятна света, почему-то начав вмешивать голубой подтон, который только окреп, выкрасился в яркое знакомое зарево и осветил полку одного из стеллажей. Частицы Тессеракта в прозрачном стекле обычной пробирки. Слишком кощунственно для Золы вот так оставлять нестабильное вещество… При всей любви «Гидры» к фейерверкам и взрывам. — Джим. Не трогай генератор. Слова Стива потерялись в гуле и перезвонах вновь разгорающихся ламп. Но они, не успев в силу засветить, осели вместе с потолком и закачались. Трещины и дрожь под ногами сумасшедше казались обыденностью — после войны, после прыжков с рассыпающихся в огне огромных танков, после падения в Атлантику взрыв тюрьмы не удивлял. Стив успел подумать, нужен ли ему Тессеракт в руках, как его может разнести, когда пекло дойдёт и до этого блока, начнёт ли он реакцию, если его хорошенько встряхнуть при беге. Решил, что к чёрту его, выкричал в рацию приказ выбираться, выспросил, надо ли помочь кому-нибудь, и рванул к выходу тем же путём, что и дошёл до сюда. — Стив?! Радиоточка ещё работала. Язык драло именем Баки, но сигнал ведь снова надо было принять, чтобы Пегги смогла волноваться из рации, пропадать в треске бетона, балок, волнообразном уханье толчков. — Дьявол. Пинки, вы ушли из блока?! — Кэп, — ответило голосом Тимоти, — мы с ними встретились. Порядок. Они оставили рацию и пойманный сигнал. Придурки. Он же разорится на пиве. Он сломает им кисти, пожимая. — Пег, мы уходим из Кэмп-Хилл. Что с Баки? — Дотти обещала заняться этим. Назначила встречу в аэропорту Саутге… Динамик разорвало треском — блок В погиб вместе с перезапущенным генератором. Но даже этого было достаточно, чтобы собрать размазавшиеся мысли: всё-таки у него ещё было что-то, пусть Дотти, но Пегги ей верила, пусть сомнительный аэропорт, но название и само место они найдут. Только бы, больше никого не потеряв, свалить из пекла, из спёртого накалившегося воздуха, из-под сыплющейся на голову вспыхивающей пыли и срывающихся с креплений ламп. Частицы Тессеракта вспыхнули красиво — уже можно было давать такие характеристики, оборачиваясь и не переставая бежать уже по лесу, задыхаясь и подталкивая в плечи коммандос. Голубые кривые языки будто смешали с молниями и пустили фонтанами в небо, где они выгнулись петлями и упали, цепляя и распыляя остатки догорающих и раскалённых взрывом стен Кэмп-Хилл. До лодки добирались молча, у воды матерились и смывали гарь с ожогов на лицах и руках, курили в туман. Выросший в Англии Пинки, вызвавшийся довезти до Саутгемптона, уверенно правил лодкой, часто косился на Стива, нервно всматривающегося в оплывший дымкой горизонт, кажется пару раз хотел что-то сказать, но передумывал. Роджерс был благодарен. Сейчас казалось: отвлекись, и вместе с мыслью уйдёт надежда на то, что он ещё не всё изгадил, что вылазка на Уайт хоть чего-то стоила, что Баки будет в порядке.***
В грузовике было холодно и душно. На затылок давило, прижимая голову к груди, которой хотелось дышать глубже, но нос непослушно тянул воздух мелко и быстро. Глаза смотрели плохо, по краям поля зрения всё плыло, фокуса не было. Дрянное состояние. Он был негоден. Он ёжился на лавке в дрожи, липких осторожных взглядах, тугой, влажной от пота футболке и совершенно без цели. Да, ему сказали сидеть, сказали ждать и больше никаких инструкций. Это была перевозка, но она казалась неправильной, и Солдат ощущал, что ему нужно уйти. Не из салона фургона, где пахло страхом и женскими духами, а из самого себя. Но он не помнил как. Его будто всего вдавливали в пальцы, которыми он сжимал обивку сиденья, в глазницы, в лоб, его прижимали к черепу, хотя если бы он мог, если бы не стеклянный голос с чугунными словами, если бы… Стало бы иначе. Постепенно пятна перед глазами отвердели в фигуры. Чёрных было много, они кучковались по бокам, держали руки на кобурах. Был мужчина в белом, он не читал, он обмахивался книжкой и нервно поправлял очки. Наверно, его мутило. У него были мокрые виски. Рядом была острая женщина: ногти, каблуки, углы одежды, взгляд. Она что-то постоянно пробовала. Резко дёрнулась, осмотрела вооружённых, тронула белое плечо, шаркнула ногой к Солдату, вгляделась в него, потянулась. Выходило, будто она сейчас замрёт совершенно или взорвётся действием, которым накроет всех, кто попал под её пробы. Солдат мог бы об этом сообщить, мог бы остановить её, но стеклянный голос сказал сидеть и ждать, без инструкций и цели. Из шестерых вооружённых она успела застрелить троих, пока мужчина в белом не охнул и не забился в угол, прикрывая огромную голову. Женщина пригибалась, уходила из-под чёрной точки дула, выбивала из рук пистолеты, железно выгибала запястья, выворачивая их до хруста. Ей не мешала юбка и каблуки — она прижимала ногами к лавкам, полу, металлическому корпусу, метила по суставам, паху, солнечному сплетению. Её движения сливались в мельтешение до боли в глазах, которыми Солдат пытался успеть за женщиной. Ему почти нравилось. Ему под скальп осколками впились слова. Кричал мужчина в белом, отдавал приказ и задавал цель. Солдат поднялся на ноги и тряхнул головой, пытаясь сбросить темноту в глазах и головокружение, и надвинулся на женщину. Она чертыхнулась, прострелила горло повисшего на ней обезоруженного, сбросила на пол магазин и взялась за ствол — стрелять в него она не хотела. Зато громко обрушилась ударом рукояти по вскинутой левой руке, тут же выронила пистолет, перехватила и наотмашь ударила им по лицу. Солдата качнуло, и сразу следом врезало под колено, свалило на дрожащий металлический пол. Голову вело ужасно, ею описывало дуги и по инерции выдавливало глаза. Но он смог зацепиться за хрупкие лодыжки, рвануть за них на себя и железно вцепиться в тонкую шею. Женщина успела просунуть под кисть пальцы, мешая душить, и их пришлось выскребать, чтобы перехватиться удобнее и на одной руке поднять её в воздух. Она подавилась вздохом, задёргалась, пытаясь достать Солдата. Это ему не нравилось. Не нравилось, что она не могла быстро двигаться и беспомощно хрипела, но стеклянный голос давил, заставлял забывать о воле и чётко проговаривал, повторял, зацикливал приказ. Пришлось встряхнуть её и глухо прижать к корпусу фургона, вдавливая гортань так, что металл пальцев коснулся металла кузова. Её ногти ломались о пластины кисти. А ноги у женщины были в самом деле сильны. Удар вбился в рёбра, заставляя ослабить хватку и сместить внимание, врезался в бок, под левую руку, замахнулся в пах, но последний удалось перехватить, отбить, отвести коленом в сторону. Сразу же свободная нога скользнула на металл предплечья, и женщина вся, оттолкнувшись руками от кузова, выгнулась, оказалась бёдрами на плечах, прижав душившую её кисть к лицу Солдата, и сжала их, обсыпав локтями по голове. Солдат отпустил горло, пролез руками в причёску и под грудь, рванул, скидывая с себя к задним дверцам. Она приземлилась кошкой, кинула подобранным пистолетом, сама кинулась открыто вперёд, позволила пропустить удар в бок, подставиться под ногу, перелететь через бедро, упасть на спину и красно широко улыбнуться. Левая рука оказалась перемотана шарфом, оборачивавшимся вокруг голени, а Солдат под кружившейся головой паршиво держал равновесие. Женщина скользнула между широко расставленных ног, вытягивая за собой шарф, руку, устойчивость. Спустя мгновение стеклянный голос приказал остановиться. К взлохмаченной огромной голове со съехавшими очками приставлялся взведённый пистолет. На спусковом крючке был обломанный ноготь. — Скажи водителю, чтоб продолжал ехать. Солдат пусть сядет на пассажирское место, положит обе руки на лобовое стекло выше головы, — хрипло процедила женщина, стискивая руку на белой рубашке. Мужчина пах потом и страхом, он обтекал каплями, лепил на пухлые плечи и грудь полупрозрачную мокрую ткань, дёргал за узел галстука. Его голос дрожал битым стеклом. Он давал инструкции. — Soldat. Сядь вперёд, руки на стекло. Солдат опустил плечи, голову, взгляд, пошатываясь прошёл вперёд, стащил с пассажирского кресла случайный труп, занял его место и замер, чувствуя, как холодит горевшую живую ладонь и едва ощутимо давит на металлическую. Слева шумно дышали, глотали, шмыгали носом и тихо ругались на немецком, но послушно продолжали держать скорость и руль. Позади слышались слабые голоса. — Как снять программу? — Осторожнее, Андервуд, твоя репутация в руках «Гидры». Тебе стоило правильно выбирать союзников, пока была такая возможность. — Так бы речисто на вопросы отвечал. — Ты прекрасно знаешь, что случится, если я не доеду до места назначения. — Доедешь, не факт, что целым. Программа. — Только перезагрузка. — Прекрасно. За спиной началась возня. Стеклянный голос мелко дребезжал, но не давал приказа. Солдат продолжал сидеть, он слышал шарканье, звук открывающихся запоров, раскрытия двери, крик. Грузовик мотнуло — это водитель попытался затормозить и его головой брызнуло на лобовое. Женщине будет трудно стащить его тело. Но Солдат думал, что она сильная. Висок обожгло ударом и наконец вспомнилось, как можно уйти.