Спасти сержанта Барнса

Какое по счёту это было пробуждение с давящей на череп болью, Джеймс не знал. Но это было оно, тяжёлое и нежеланное, и оно тянуло его в мир, который с удовольствием грохотал ему в уши, мелко бил по лбу дробью чего-то твёрдого и холодного, и ярко лупил по глазам белыми расширяющимися щелями век. Джеймс открыл глаза, зажмурился, закрыл, мотнул головой, проехав кожей по стеклу, и открыл снова. Ну, да, стекло, окно автомобиля с пролетающими за ним деревьями и милями дороги. Чёрт. К боли примешалась паника, вбившись в виски и скатившись волной в грудь к зашедшемуся пульсу. Последнее, что Джеймс помнил, он был в С.Н.Р., посылал мерзкого ублюдка Золу… а после… «После» не было. «После» соскальзывало в темноту, растворялось, терялось за стенами, как сон, который определённо был, но уже вытерся в дыру из памяти. «После» пугало каждое пробуждение, ведь в нём могли быть трупы, пытки, пять лет… Просыпаться не хотелось, понимать, что произошло, не хотелось, решать это, искать из этого выход — не хотелось. Если бы машину вёл Стив… Джеймс оторвал лоб от дребезжащего стекла, повернул голову в сторону водителя. Низ чёрного круга руля расслабленно держала женщина — красивая, тонкая брюнетка с ярко-красными губами и острыми скулами. Было в ней что-то от Маргарет — наверное, желание мозга видеть знакомое в чужеродном окружении. — Мы знакомы? — голос был привычно слабый. Та вскинула подбородок, надолго оторвалась от дороги, переведя взгляд на Джеймса и внимательно его рассмотрев. Её лицо оказалось забрызганным красным, и, только остановившись на её глазах, стало понятно, что это были следы лопнувших под белой кожей капилляров. — Скажем так, — просипела она, растягивая губы в усмешке, — друг другу нас не представляли, красавчик. Но я кое-что о тебе знаю. Джеймс кисло дёрнул уголком рта. Разумеется, она знала. «Кое-что» могло быть бóльшим, чем то, что Барнс знал о себе сам. Вероятно, так оно и было. Вероятно, так оно и будет, пока всё это не закончится. — А я о тебе ничего, — Джеймс проследил за движением женщины — она плавно вернулась к дороге, изящно вывернув, разминая, шею и на мгновенье показав из-под высокого воротника водолазки багровые следы. — Хотя был бы не против. — Я старый друг Пегги Картер. Она произнесла это, зажёвывая горькую улыбку и замаргивая ало-розовые белки глаз, страшно контрастировавшие со светло-серой радужкой. Её душили. Не так давно и очень жестоко. — Мне кажется, я могу быть причастен… — пришлось дождаться, пока она снова не повернётся к нему, чтобы подбородком указать на шею, — к этому. — Не бери в голову, — женщина качнула головой. — Там и так октябрьский бардак. В полузагадках, конечно, но Барнс был уверен в своей причастности, которая определённо могла затеряться в том стёртом «после». И всё же эта женщина вела фургон, бодро поглядывала в зеркала, на дорогу, на Джеймса, держала спину и плечи, выстукивала сломанным ногтем на руле незнакомый ритм — казалась крепче и сложнее своей внешней простой хрупкости, как хороший шпагат или паутина. Таких делали ограниченными тиражами или вовсе на заказ, выращивали в теплицах под жаркими лампами, инвенции Баха и звуки взводимых курков. У таких, как она, обычно не бывает друзей, но в доброе знакомство с Маргарет просто устало хотелось верить. Так было удобно, так меньше перетрясались в груди остатки беспокойства за собственную жизнь. Единственное, что продолжало держать голову на шее и не давало ей снова безучастно упереться в стекло, стучало опасливо на периферии и убеждало в том, что даже если бы «после» растеклось во времени бескрайней лужей, он не хотел бы никому навредить. И поэтому вопросы были нужны, и разговоры, и информация об острой женщине. — Не пойми неправильно, я рад оказаться в машине с такой обворожительной леди, и к тому же другом Маргарет, — нарочитая ирония впиталась в неё весельем — она улыбнулась и подняла брови, ожидая предсказуемое, — но… я всё-таки предпочитаю знать, ждёт ли леди дома её строгий отец. — Леди здесь скорее ты, — женщина пожала плечами, — я только подвожу к нужной двери. И надеюсь, твой строгий папочка там всё же будет, — Джеймс проглотил ударивший под кадык пульс — это она о Стиве? Глаза забегали по женскому лицу — белому, чистому, без запоминающихся родинок, только сейчас запачканное кровавыми точками. Но оно не говорило ни о чём большем, чем красный рот. — Да и солдатня снова не полезет клеится. Женщина кивнула назад, в салон фургона, куда Джеймс повернул голову только сейчас. А там были тела, уроненные кое-как, нелепо перекрученные, раскиданные по лавкам, полу, растёкшимся сплошной плёнкой лужам крови, которой не пахло до этого только потому, что к запаху он придышался. При обгоне один из трупов мотнул головой — Джеймса замутило, и он перевёл взгляд на задние окна. Из-за отстающего синего Ford на встречную полосу выглянула чёрная машина, мерно догнала их фургон и сбавила ход, пристраиваясь сзади и слепя по стёклам круглыми жёлтыми фарами. — Это за нами? — Джеймс нахмурился, неловко развернулся на сидении, едва не съехав с него в проём между креслами под тяжестью безвольно болтающейся левой руки, и, получив кивок, сжал челюсти. — Долго они так? — С того самого момента, как я выкинула Золу из задних дверей. Провожают. Там где-то ещё могут быть полные магазины. Но скинуть их не получится. Фургон неповоротливый, расстояние они держат минимальное, на такой дороге машину нам не сменить, а ты перестал контролировать руку, — всё это она выдохнула так безучастно и уверенно, что на миг показалось, будто опасности нет совсем и они просто решили выкатить на пикник к Стоунхенджу, но потом она добавила: — Так что я бы тебе посоветовала поберечь патроны и дождаться, когда мы до места доберёмся. Сказано было с расчётом на веру: в её слова, в её опыт, в знание тех, кто высвечивал фарами им затылки, в то, что Маргарет для неё тоже является каким-то показателем выбранной стороны. Доверия к ней не было, как и выбора, кроме как рвануть дверную ручку и вываливаться под колёса машинам и тех, кто их так упорно преследовал. «Гидра», не стреляя им по шинам и стёклам, видимо, хотела накрыть всех, кто мешал Золе вернуть себе игрушку, сразу — провожали, заправляя магазины и ленты патронами. Джеймс перетащил левую руку на бедро, выглянул в салон, выискивая глазами корпуса пистолетов, вздохнул. Если эта женщина, зная о нём «кое-что», доверяла ему оружие, то вполне могла ожидать от него ответного расположения. По крайней мере сейчас. — Баки Барнс, — он протянул к ней правую ладонь. — Какой доверчивый, — выдохнула та, хищно оскаливаясь и выдерживая ту же нарочитость, что и Джеймс со своим флиртом о леди. Но она могла давать время себе, обдумывая судьбу своего имени, пусть даже Барнсу оно сейчас в любом случае ничего не сказало бы. Всё же разжав пальцы на дуге руля, она пожала руку. — Дотти Андервуд. Кивнув, Джеймс перевалил через кресло и взялся за сбор огнестрельного. От стволов вязко тянулись чёрные капли, попадая на пальто и пиджаки — совсем не видно, но пачкая пальцы и сливая их с темнотой салона. Барнс вытирал их найденным шарфом. Тёплая шерсть по холодным рукоятям и корпусам магазинов — их, частично рассыпанных гильзами по полу, набралось немного по карманам, ремням и кулакам. Распихав, что можно было в карманы штанов, и кинув взгляд в задние окна, Джеймс вернулся на пассажирское сиденье, сложил добытое на колени, начал осматривать, прицеливать, заряжать, и, закончив, положил один из Вальтеров на приборную панель за рулём перед Дотти. — Ещё и джентльмен, — правильно поняла его та и растянула в улыбке губы. Англия была тёмной. По крайней мере та её часть, что мелькала за окнами, совершенно не светилась городами. Полей и лесов было чертовски много и во влажной мгле они казались совершенно одинаковыми — одни и те же чёрные абрисы голых веток на фоне тёмно-пегого неба в белёсой дымке облаков. Было зябко, и Джеймс стащил пальто с трупа, как в старые-добрые, когда он только пытался впитать в себя понимание, что мёртвым хорошие вещи уже ни к чему, тем более когда с остывающих шей ещё надо было срывать жетон для командира подразделения, когда человек официально переставал быть человеком. Отмахивали графства они не так и долго. Спустя час фургон правым боком начал цеплять силуэты кирпичных стен и мостов-автодорог, появились развязки и слабое выцветшее в охру свечение чуть выше горизонта, столбы фонарей и тонкие полоски заборчиков вдоль обочины. Так вокруг них начали несмело выстраиваться города, маленькие и тёмные, не умеющие собраться между собой во что-то огромное и яркое, разбитые реками, полями для гольфа и густым лесом. Потом проплыл в огнях Уинчестер с деревеньками, и засветил Саутгемптон с петлями дорог, на которых они нацепляли на хвост ещё несколько чёрных машин. Джеймс не заметил, как начал сжимать в руке рукоять пистолета, всё неспокойнее выглядывая в зеркала заднего вида и окна. Улиц, домов, светофоров не стало, перед глазами неспокойно мельтешили указатели, высокие тонкие фонари, дорожные конусы, тонкие нити рек и дорожных ограждений. Дорога сузилась, сдавилась по бокам тревожно дрожащим кустами. Дотти начала плавнее водить по рулю, ниже склоняться к нему грудью, пытаясь высмотреть что-то в темноте. Наконец над плоскими прямоугольниками каких-то строений вытянулась застеклённая башенка, похожая на диспетчерский контрольный пункт авиабазы — и Джеймс понял, что они в аэропорту. Короткое чёткое «держись» сжало в комки нервов все мышцы. Дотти вдавила педаль газа в пол и понесла неуклюжий фургон по асфальту сквозь шлагбаумы, тротуары и охранные будки. Она вела одной рукой, второй беспрестанно выжимая отвратительно громкий клаксон. Но даже сквозь него до слуха начали добираться звуки коротких вспышек — по ним открыли огонь. Предупреждающий и редкий, и всё равно разорвавший заднее колесо. Фургон мотнуло и визгливо вывалило мимо ангаров на единственную взлётную полосу. Джеймса тяжело вмазало в дверь, железно ухнуло в бок, сжав рёбра и выбив дыхание, и тут же чуть не выбросило на середину. Привычно заныла болью голова, в глаза забил свет, и Барнс отвернул лицо от лобового стекла. В боковом окне впереди под фонарём увидел машину, успел поймать, как из неё высыпают фигуры, тяжёлые и большие, пальцами перехватил удобнее пистолет, задрав дуло. Выхватил из темноты силуэт чёртового котелка, выдохнул на него секундным облегчением. А потом тот автомобиль выскребся в круг света, облив стёкла отражённым светом и облизав знакомое лицо придурка-камикадзе, и напряжённо начал разгоняться в сторону их длинного чёрного «хвоста». — Стив, твою мать, — прорычал Джеймс себе под нос и дёрнулся вслед за скрывшимся из поля зрения автомобилем и дёрнул дверцу фургона. — Эй, я обещала тебя живым довезти! — недовольно донеслось до него справа, но он уже не слушал. Асфальт вытерся из-под левого плеча, проехался скрежетом по ушам, проскоблил по предплечью и кулаку, которыми Джеймс тормозил себя и инерцию, швырнувшую его по мелкой тёрке камней. Он быстро вскочил на ноги, бешено выискивая в мечущимся вокруг пространстве автомобиль со Стивом, и увидел, как тот на полной скорости вплавляется раскалённым ножом в чёрное масло гидровской машины. Барнсу стало нужно туда. В тот хаос, грохот мятого железа, крики, в начавшуюся стрельбу, которые тот даже не слышал из-за писка в ушах. Пульс выкатился поверх ощущения собственного тела — оно двигалось, рвалось, бежало вперёд на полусогнутых, слепо, по открытой прямой. Надо было узнать, почему передняя дверь не открылась и не высыпала из салона Стива, прежде чем сплавиться капотом с чужим корпусом. Глотать, задыхаясь от стремящейся вперёд ног паники, было до жути тяжело. Тащить на себе неповоротливое железо, клонящее влево, — тоже. Но всё это растворялось в общем движении вокруг. По металлу плеча чиркнула пуля, заставляя присесть и понестись к машинам ещё быстрее. Метнувшийся из-за них щит, сбивший с ног выставившегося на позицию стрелка, поставил огромную галку — «Стив жив». Растрескавшаяся позади очередь и завывающие вопли напомнили о Коммандос. И почему-то стало необъяснимо легче. Впечатавшись спиной в бампер машины, из которой поливали по звёздной мишени Стива, Джеймс положил двоих стрелявших, замахиваясь на третьего, но его погнали к машинным сиамским близнецам — пришлось, отстреливаясь, отбрасывая пустые магазины и пригибая голову, ломиться за заднее крыло к уцелевшей части автомобиля. Оттуда виднелась открытая водительская дверь. Справа. Чёртова Британия. Оттуда до него домахался Стив. Дёрнулся было к нему, но получив нахмуренное «нет», жестами указал на дверцы и, взглянув просительно ещё раз, неуверенно кивнув, понёсся в лоб гидровцам. За двойными дверцами были винтовки, среди которых заполошный взгляд нащупал знакомый Томпсон с торчащим из барабана золотым языком гильз. Барнс вдавил его приклад в грудь и вышел из-за укрытия. Он почти замыкал их стачку, выстреливал из остывающей темноты неизвестные спины, косил по ногам и прорывался вперёд, к вспышкам света и высоким шапкам фонарям, но позади, он слышал, свистел пулями Дуган. И вскоре Барнс обогнал своих — само получилось, но ноги дрожали бёдрами и икрами от напряжения, выносили по взлётной полосе к выкатившему на неё самолёту. Там был Стив. Он цеплял последнюю оставшуюся на ходу машину «Гидры». Делал как всегда глупо — напарывался на стволы, едва успевая отмахиваться щитом, лез на головы. По Джеймсу потекло привычное адреналиновое раздражение: притупился запал драки, начал успокаивать накатывающие валы и пускать поверх сосредоточенное только на глупости Роджерса внимание. Тот пытался сбить машину собой. Джеймс не осознавал даже, как столь быстро смог догнать автомобиль и Стива. Был факт — он поравнялся на своих двоих с задними бамперами и крыльями, толкнулся левым плечом в стекло. То послушно лопнуло, засыпало кого-то внутри, прекратив на миг выстрелы. И тогда Роджерс обрушился на капот. Машина запнулась, просела на осях и выгнула путь, уходя в сторону по дуге. Барнс зацепился за зубчатую раму и потерялся в дверях и окнах. Чёртовы праворульные машины! Грёбаный Стив со своим титановым задом! И он, Стив, этот придурок теперь выскребал через лобовое стрелка, пока водитель шарился под рулём. Мелькнул блик по стволу Вальтера. Точно такой же Джеймс несколько часов назад заряжал в фургоне, а сейчас его двойник, дрожа, утыкался дулом в лицо Стива. Барнс рванул к капоту, дёрнул за дверь, выдрав её напрочь, вместо того, чтобы просто открыть, и вдавил ногу в водителя. Тот криво хлопнул выстрелом в крышу и под вторым и третьим пинками перестал метаться по салону. К нему с высоты Стива рухнул пассажир, и следом на асфальт спрыгнул сам Роджерс. Переведя на его абсолютно идиотское лицо взгляд, Барнс не сдержался — толкнул его в грудь и вдогонку съездил кулаком в подбородок. — Не делай так больше, говнюк! — выорался на обиженно сведённые брови и ничего непонимающие, широко распахнутые глаза. Не помогло — он всё ещё кипел, позади всё ещё редко отбивали одиночные выстрелы, впереди гудел самолёт и вымахивал у шасси женским силуэтом. Стив бросил вытирать лицо о руку и зацепил ею Барнса, подтаскивая к себе и направляясь на зов. — Давай, двигай, Бак. — В жопу себе засунь своё «двигай»! — Джеймс выдернул руку, зло выдохнул, но всё равно потрусил по начавшему тяжело вбиваться в ступни асфальту. Кровь остывала, оставляя напряжение и промозглую измотанность. Он хотел язвить и кусаться, Роджерс чуял, давил улыбку и дал вспыхнуть только на трапе. — Ты думаешь, я, сука, помню, что у англичан всё через жопу?! Что сраная машина праворульная?! По обыкновению сейчас было плевать совершенно, что оборачивается на его рычание Маргарет и выгибает бровь Дотти, что под ноги лезут какие-то коробки, полы холщёвки, что снаружи подбираются гомоном Коммандос. Стив его чертовски волновал, выворачивая внутренностями наружу, и столь же сильно выводил принимающим снисхождением. Джеймса впервые за двести миллионов Миссисипи так густо перемололо порывом стиснуть кого-нибудь насмерть в своих руках. А Роджерс этим не мучился — он делал. Стискивал, обнимал ручищами, вдавливал в рёбра, смешливо шептал на ухо «прости». Он не раскаивался ни на унцию и, разумеется, не думал даже прекращать творить идиотию, и всё равно это непостижимо успокаивало — чёрт его знает, может, к непроходимой тупости в комплекте идёт обаяние. — Иди нахер, — Джеймс попробовал высвободиться, и Стив, сжав его до сиплого стона напоследок, выпустил, проскальзывая руками по плечам и жадно заглядывая в лицо. — Сопляк. — Сварливая жёнушка вернулась, а, Барнс! В своём уме наконец. — Тимоти ввалился между ними, насмешливо хлопая под лопатку и выталкивая с дороги — за ним в самолёт затаскивали мальчишку, ломающего брови и тихо скулившего в нос. Парня звали Джунипером, и он был единственным плохо схватившим пулю. Им занялись Гейб и смутно знакомый Пинкертон, после Аццано гордо мелькавший по части сбережённой формой Королевской пехоты, из которой бросались в глаза только красный берет и торчавший из-под незастёгнутого воротника шарф. Из него хотели сделать римского мальчика, но тот отборно посылал ублюдков жёстким английским словом и силой имени короля. Он был хорош в напряжённой монотонной работе и сейчас неплохо справлялся, ощупывая чересчур изящными пальцами вспухшие края раны под ключицей. А Джеймса увлекли в разговор остальных. Немаленький грузовой самолёт, перевозящий через Ла-Манш заказные автомобили, вёз их регулярным рейсом во Францию, где они должны будут пересесть ещё на что-нибудь летающее до Америки. Это был отходной план Дотти, так она хотела исчезнуть с радаров заказчиков после исполнения договора, но, очевидно, Андервуд была скомпрометирована и щедро делилась ненужными теперь путями побега. Лететь было недолго, но они успели обговорить то, что Коммандос нашли на Уайте — вышел ворох фотографий, помятых, неаккуратно сорванных с досок листов документов, каких-то дневниковых записей, и прочего хлама, слабо набирающего предполагаемые годы жизни Золы за решёткой, которая бы не спонсировалась из кармана С.Н.Р. Стив, глядя на это, зажёвывал губы и истирал в красноту переносицу — ему было мало, он видел больше: пустые камеры и подвалы, остатки Тессеракта. Он косился на Джеймса с этой жалкой кучки, и ощутимо переоценивал свои порывы. Хотя бы эти короткие мгновения, после которых он тут же находил дальнейшие развития. Ведь он всё-таки сдвинул чёртову гору, всё-таки вытащил всех — ужасно неловко и почти чудом, но сослагательное изгладится перед фактами. Они заходили на посадку в аэропорте Ле Туке. Там наступило какое-то затишье. Там они забились в ангар к ящикам на погрузку — транспортник должен был отвезти вино, о-де-ви и коньяк в Америку. Там Дотти, заглушаемая музыкой радио и рассматривающая ногти, договаривалась с пилотами, пока те растирали капли пота по вискам; Маргарет, Стив и Морита осваивали возможности радиостанции Старка, пытаясь связаться с Лос-Анджелесом, каким-то Сузой или Джарвисом, Джеймс так и не понял. Там Тимоти, пригладив усы, вспорол доски одного из ящиков и в пользу Коммандос разжился бутылками арманьяка и смиренно-негодующими лицами авиаторов. Там разложили бледного Джунипера, постоянно порывающегося сесть и цепляющегося за рукава Пинки, который насильно залил в него первого алкоголь, и тот попросил музыки. Им нужно было переждать пару-тройку часов, пока проходило оформление и подготовка перелёта. Вроде как в помощь, в уплату конфискованного они затащили в самолёт оставшиеся ящики — на самом деле Стив предложил это, чтоб больше не было дорогих деревянных жертв. Закончив с попытками связи, Морита выловил из шумевших волн джазовый визг трубы и остался у лаково блестевшей коробочки радио концертмейстером. По ангару некрасивым эхом потёк джаз, и всё стали сходиться к его источнику, чтобы бибоп не бил по ушам какофонией барабанов и саксофона, и тот быстро раскритиковали. Спустя дёрганные минуты перелезания через шорох частот Джим нашёл Эдит Пиаф. Её было много, она сочилась через динамик, не переставая, песня за песней, как пять лет назад гуляла отголосками и поддельными документами по развороченным улицам Франции. Джеймс помнил, как она тоскующе плакала из уцелевшего граммофона. Каждый из них помнил. Стив тоже, иначе, по-своему, отзываясь на её голос и протягивая Маргарет руку. И она с улыбкой вложила в неё свои пальцы, упираясь, надела снятые от усталости туфли, чтобы доставать Роджерсу до ключицы, оправила подол платья и влилась в Стива и в Эдит. Это было завораживающе больно. Джеймс не мог оторвать взгляд и проглотить, размять то, что распухло в горле и, упрямо продолжая распирать изнутри, обрушилось в грудь и затрещало рёбрами. Коммандос это тоже видели — они замолчали, опустили бутылки, откинули головы и прикрыли глаза, потому что подолгу смотреть было неприятно, как на солнце, влекущее огромностью и тёплом и выжигающее до слёз зрачки. — Уделаем их? — на плечо легла узкая ладонь, и Джеймс, проморгавшись, обернулся. Дотти стрельнула глазами на Стива и Маргарет, хищно растянула уголок губ. — С удовольствием, — он вернул улыбку и под свист Пинки и Дугана втянул Андервуд в танец. Джеймс был неловок — только сделав шаг, он стянулся влево под тяжестью металла и замялся бумажным комком, пока Дотти не разгладила его, устроив обе чужие руки на своей талии, оставив правую привычно лежать на девичьем утянутом поясе и придерживая там же левую. На трапецию мягко улеглись тонкие пальцы, и вся она тонко и мягко обосновалась в нескольких сантиметрах, позволяя верить, что она не чувствует неживого железного веса и теряющегося равновесия, что ведёт их пару совершенно точно не она, что они оба не чуят напряжения и силы друг в друге. Кого можно было «уделать» дуэтом искалеченных людей, ощущающих под ногами взаимные пропасти и обыкновенный бетон, вместо близости и чужого дыхания? Не Стива и Маргарет точно, даже не Пиаф и её легионера со светлыми глазами и волосами, которые освещало солнце. Даже в этом ангаре оно было — солнце, то самое, что жгло глаза и тянуло в какую-нибудь чудесную страну, в которую Эдит мечтала уйти с забравшим её счастье легионером. — Кому это там достаётся всё твоё внимание? Барнс опустил взгляд на вскинувшую подбородок Дотти и выдавил улыбку: — Только тебе. Ты прекрасно танцуешь. Перед глазами солнечными пятнами печатались чёрные абрисы стивового лица. — Вдовы из Красной Комнаты должны уметь всё. Танцевать, соблазнять, убивать. Распознавать ложь. Вот где её сделали. Джеймс знал ничтожно мало об этом месте, точнее лишь то, что оно существует, где-то недалеко от того пространства, где создавали его самого, что есть женщины, способные выдрать ногтями кадык любому, на кого укажет палец из тени — такие же легенды о призраках, как и он сам. Он ведь мог позволить себе при ней плохую шутку? — Что насчёт готовки? — Яичница моё фирменное блюдо. И получить такой же плохой ответ. — Хорошо, — усмехнулся Джеймс, притягивая Дотти ближе, так, чтобы освободить её от металлической ноши и перехватить за её спиной левую руку. Она поняла, двинулась к чужой груди, почти не оставляя пространства между ними, и, уложив на плечо вторую кисть, принялась её разминать. Барнс чуть склонился к ней. — Так как ты выбралась из Комнаты? — Никак, — Дотти поджала губы. — Из неё невозможно выбраться, сбежать, забыть, как страшный сон. Но можно попытаться оставить на шаг позади. Я встретила Пегги, и она подарила мне эту фору. Я правой ногой по щиколотку в вашей хвалёной Свободе. Но, возможно, к тебе и твоему капитану она будет благосклоннее как к землякам, — она теперь сама соскальзывала глазами мимо, наклонив голову, тускло всматривалась в переплетённые пальцы и взгляды, как через тёмные очки, — да её, наверное, уже ничего не могло обжечь, разве что иногда хотелось остаться совершенно слепым, чтобы не видеть так много, как могла она видеть сейчас. — Ты наверняка жутко ревновал, когда Пегги впервые встала рядом с ним. Она такой кусок внимания оторвала, верно? — Она это умеет, — бездумно отозвался Барнс, выглаживая взглядом напряжённую складку между бровей Стива.

***

Досиживать последний час перед отлётом было уже тяжело. Казалось, что вместе с тревогой догоняют те, кто за ними так отчаянно рвался всё это время и в последний раз довёл до аэропорта. Зола наверняка уже знал их маршрут, до Франции точно — редкий рейс и маленькая компания, которой принадлежал их самолёт. Стив хотел движения, хотел оставить за собой преимущество: мили, часовые пояса, океан; а они сидели задницами на ящиках и напивались. Он был взвинчен, взведён, подпален — хватило бы искры, чёрт его знает, неосторожного слова Дум-Дума… Так что выходом представлялась эта затея с радио и танцами. Пегги была не против. Привычно жёстко цепляла ногтями предплечье, возвращая в настоящее и успокаивая. И Баки — тоже до налёта табачного смога, женских духов и бриолина на горле знакомо — тихо улыбающийся на девушку под подбородком и на него, Стива, поверх её тонкого плечика. Он сидел теперь рядом, коленом касался колена, всматривался под тусклыми высокими лампами ангара в жёлтую этикетку на французском и беззвучно едва проговаривал губами название города, где хранился малиновый о-де-ви. А ещё он хмурился и всякий раз косился в другой угол их укрытия, где Коммандос долакались до историй из юношества. — Как же быстро они напиваются. Хоть это не изменилось… — Баки дрогнул уголком рта, заговорил тише. — Видел, как Тимоти выдирал из усов седой волос. Уморительно. Он теперь везде это зеркало с собой таскает? Стив тоже посмотрел на компанию — те надирались весело, глотая, только если показывали новый способ открыть бутылку, и так же быстро по надобности бы протрезвели, холодно понеслись под обстрел. — Не знаю… В Коммандос сменился состав. Я с ними разошёлся сразу после войны. Задрав бровь, Баки повернул голову, вгляделся, заметавшись между глазами Роджера, и поднял в тосте бутыль: — О, думаю, самое время историй дяди Стива, — много глотнув, мотнул головой и передал за горлышко о-де-ви, заинтересованно следя, как прозрачными волнами уходит алкоголь. — Научился пить, крепыш? Горло и грудь продрало крепким теплом бренди, нагнав слюны смывать малину и трёхлетнюю выдержку. Донышко упёрлось в колено, и Роджерс начал выискивать в светлых пинтах блеклые отблески ламп. Он очень давно не пил. Это была плохая традиция, пусть на неё и тянуло иногда совершенно бестолково и больно. Просто зимы порой выли по его сторону окон, между горячих пластин обогревателей, в закипающем чайнике, и никогда в горлышке бутылки, которая всегда оставалась полной. — Меня не берёт. Из-за сыворотки, — Баки уже открыл рот, очевидно в вопросе о текиле или медицинском спирте, но Стив его перебил: — Ничего. Просто поверь. Тимоти и Морита пытались меня споить и едва не разорили бар. — Как скажешь, — он нахмурил брови и кивнул подбородком, забирая из рук бутылку. — Так что там? Куда устроился? — Со службы меня не пустили… — Всё отплясываешь в трико и шортиках? Барнс осклабился, гнусно улыбаясь в горлышко. Он никогда ему этот костюмчик не забудет, даже если после появления полевой формы его больше видел. Глаза закатились сами. — Нет. Первые годы ещё приходилось, но я из него вырос. Мне предлагали место в Министерстве обороны, но я понял, что не вывезу всей этой грязи, и отказался. Меня номинально оставили консультантом при АБВС. Бесполезный орган. Жутко унылый. Меня дёргают раз в пару месяцев… — О! — Баки вдруг дёрнул бутылкой и ткнул ею в чужое плечо, как если бы на мгновение опьянел. — Так и представляю: Стив Роджерс министр обороны США. Господи, страна бы уже через два часа погрузилась в хаос, тюрьмы бы ломились от плохих парней, нищие и обездоленные сосали бы золотой фонд, а Рузвельт просился бы обратно в мать. Стив прыснул. Никто бы в жизни, даже он сам, не доверил бы ему хотя бы одно маленькое правительственное учреждение — последствия, описанные Баки, были реалистичны. А он уютно сидел по левое плечо, глотая и морщась на стекло, и едва улыбался, в паузы проваливаясь в собственные мысли. Наверняка, что-то раскладывал по полкам, сглаживая градусом их углы и количество. — Трумэн, — поправил Стив медную статуэтку и поставил рядом новый президентский бюст. — Старина Франклин умер в апреле сорок пятого. Но того действительно стоило бы засунуть обратно. Баки нахмурился на перестановку, сжал челюсти — только на мгновение, и дальше стал засыпать сарказмом. — Ну-ну, злые, противные дяденьки гробят великую Америку, я знаю. — Заткнись. — Я слушаю. Раз в пару месяцев ты превращаешься в звёздно-полосатого Балто и устраиваешь гонку милосердия национального масштаба. — Без сарказма, пожалуйста. Но в целом да. В остальное время работаю в порту механиком. Ох, как много не хотелось объяснять. Пусть бы оставалось нетронутым или само собой разумеющимся. Чего проще — чужой пример и опыт надеть кожей, доспехами на себя и нести их, тяжелые и тянущие к пыльной земле, зато оправданные тысячу раз для себя, для помрачневших близких и всех прохожих, непонимающе уставившихся на ползающего по сухой корке глупца. Да, он видел Баки за работой десятки раз, он ходил на верфь и в Рэд Хук рисовать, мешаться под ногами, ловить насмешки и угрозы, смотреть, как сильное тело побеждает металл и солнце. И вот у него появилась возможность потеряться в лабиринтах красных и зелёных контейнеров, сойти за своего в криках чаек и запахе пота от тяжелой работы у воды… — Ты же ничерта не смыслишь в… — У меня был учитель, во-первых. Да и надо было девать куда-то всё это, — Стив показал на себя, — а не паковать в костюмы под банты-галстуки. К тому же, я быстро схватываю. — Почему не в художники? Стив вздохнул. Тяжело. Это тоже не входило в список лёгких тем. Просто потому, что Баки и там наследил, много и глубоко. — Перестало идти. Я пытался. Сесть и начать делать не мог, а зарисовки выходили паршивые. Пробовал даже на пленер выезжать, а по итогу обнаружил себя рубящим дрова какому-то фермеру. — Меня, значит, первым нарисовал? Дрогнула улыбка — у обоих. Так хорошо, правильно, по давнишнему под толстым слоем простых лет, которым не нужны были уточнения и промежуточные значения. Ещё немного, и запахнет распалённым закатом ржавым железом пожарной лестницы и наивными мечтами. — О, да. Можешь продать втридорога. — Я его порвал, — Баки виновато поджал губы. — Случайно. И он остался в С.Н.Р. Я… — он запнулся, звякнул почти пустой бутылкой о бетонный пол, зарылся лицом в ладонь. Это было не по рисунку. Тайм-аут, целый антракт и ногти, скребущие лоб и загустившуюся щетину, выводили к важному. — Я трезвый, Стив. Я тут подумал… это же всё после Аццано началось. У меня не болело ничего. Пока их полумёртвых вытаскивали… или заставляли нас таскать их трупы — там умирали, а я был здоров. — Бак… Он не отвечал и не говорил больше, опустил плечи, потерял имя. Стив знал, что на него поднимется другой взгляд, и не мешал, удерживаясь, чтобы не растрепать его за руки, не встряхнуть, уцепившись за грудки. Но он поднял голову и глаза сам, мельком обводя пространство вокруг, недовольно стёр влагу под веками и обвиняюще остановился на Роджерсе. — Что его разволновало так? Стив не знал, не был уверен, но походило на ту же дрянь, что грызла его февралями. Он слышал от тех, кого они вывели из Аццано, от Коммандос, что Баки заступился за одного, которого уже тащили из камеры, потому Барнс пошёл к Золе вне очереди. Видимо, этого было мало, и, может, были десятки прошедших мимо без оклика и под опущенными глазами. Стив не знал, Баки не говорил, не заикался, вообще молчал все те месяцы, отказываясь принимать случившееся. Накрывала необходимость сжаться в комки распушённых перьев и отогреваться под боком друг друга, но Солдат ему не позволит. Между бровей глубоко резануло морщиной и накатила усталость подбирать слова. — Зола… Сыворотка уже в сорок третьем была? — Да. — Ты знал. — Я лучше контролирую тело. — Как ты? Солдат застыл, ощетинился, но тут же почему-то как бы сдулся, спустив с тихим вздохом враждебность, и отвёл взгляд, прислушиваясь к себе. Пожал плечами. — Опасности нет. Шума много. Пустого. — Если хочешь, можем выйти на улицу. Не дождавшись ни ответа, ни возражения, Стив упёрся в колени и поднялся на ноги. Проследил, как следом поплёлся Солдат, зацепил ему куртку, которую, забитую комом за его спиной, тот проигнорировал, и уже в зябкости серого рассвета, пропустив его вперёд, накинул её на чужую сгорбленную спину. — У тебя есть план? — Я верну тебя домой. В ответ зло фыркнули и мотнули головой. — Это не грёбаный план, Роджерс. Это слепая цель. Пора бы уже понять, что это не одно и то же. Да и нахрен этот дом… — Солдат потерянно заискал взглядом что-то под ногами. — Что там? Что мы там будем делать? Мы оружие. А инструкция есть только у «Гидры». Нас как минимум считают военным преступником. Я убийца. — Ты поэтому с Золой ушёл? — Я не… Он сглотнул и замолчал. Стал похож на волчонка, заигравшегося, укусившего самого себя за хвост и теперь метавшегося вокруг в поисках обидчика. Он не помнил, что сделал. И Стива к нему потянуло. Медленно и одной рукой, как к оскаленной пасти, но всё-таки дотронулся, скользнул по плечу к трапеции и даже не получил зубами, пусть тот и напрягся и предупреждающе зыркнул исподлобья — всё равно. — Понять, что с Баки, — Роджерс заговорил тихо, глядя прямо в глаза, — найти хороших врачей, которые не работают на «Гидру», разобраться в том времени, доказать — тебе тоже — что твоей вины нет, и, когда захотите, вернуться в Бруклин. Это план. Или цель. Это не имеет значения. В любом случае я всё для этого сделаю. И даже ты мне не помешаешь. — Ты долбаный псих, Роджерс, — выдерживая лицо, Солдат дёрнул плечом, сбрасывая руку. — Это того не стоит. — Посмотрим. Но я уверен, что ты не прав. — Кроме сыворотки, — после небольшой паузы, Солдат снова заговорил, быстро и жёстко. — Зола внедрил код. Ряд слов. Для меня он начинается с rassveta. Это программа. Она вроде как… Я становлюсь солдатом при наступлении. Когда нет ничего кроме приказа и его выполнения. Так что, Роджерс, — он перешёл на рычание, — иди нахуй со своим планом и попытайся сделать хотя бы одну вещь: не дай мне снова превратиться в машину. Я не должен больше никогда услышать «Rassvet, Pech, Devyat’» и то, что идёт дальше. Ты понял? Солдат требовал. Впервые бесповоротно просил помощи и повода доверять. Стив понимал. Хотя бы это. Дотти до Америки провожать не стала, как и сентиментально отмахивать тонкой ладонью вслед взлетающему самолёта. Она исчезла раньше, Стив не сказал бы, когда именно, но он, вернувшись с Солдатом с улицы, видел, как она вилась и кольцами оплеталась вокруг Пегги. Завораживающе. Хотелось постучать кому-нибудь по плечу и указать на них пальцем, мол, смотри, ты видел когда-нибудь столько красоты и опасности рядом? Но в нескольких метрах слева были металл пластин и недовольное сопение, и взгляд постоянно соскальзывал туда, на Солдата. Которому было любопытно. И это увлекало куда больше. То, как он смотрел исподлобья, раскатывая окружения тяжестью взгляда в простые и понятные плоскости. То, как порой у него это не получалось и он останавливал каток, проезжался раз за разом по упрямому, не укладывающемуся в его рамки объекту, зло сопел на него и откладывал, то ли с пути, то ли, запоминая, в ящичек с непонятным. А Стив окатывался с головы до ног осознанием того, что наблюдает и всякий раз душит в себе порыв наклониться, прижаться к нему, недовольному и потерянному, плечом, дотронуться до его шеи, потрепать, рассказать, почему Джунипер сидит в центре коммандос, молчит и хмурится, пока его тискают за руки и через него перекидываются словами. Солдат ничего не знал о заботе. Особенно о такой отчаянной и неловкой, какая обрушилась на подстреленного Джунипера. И тем более о той, с которой Стив хотел до дрожи укутать съёжившуюся спину. Солдат дёргался и косился вправо, когда Роджерс проигрывал порыву и намагничено тянулся ближе, непонимающе раздувал ноздри. Что отвечать на это, Стив не знал. Баки… он всегда трактовал это верно, обыкновенно, как это принималось и чем это в действительности было. И он отвечал. Толчком, улыбкой, шпилькой. Так что, да, Роджерс терялся. Но попыток не прекращал. Уже в самолёте Солдат с ними смирился. Ему долго не давала покоя приборная доска, кабина пилота в целом, но без вида на облака и лоскуты земли, и салон без людей, но с возможностью беспрепятственно передвигаться и изучать. Чужие взгляды он игнорировал, иногда ответно утыкался глазами в Роджерса, будто спрашивая, можно ли попробовать тронуть очередной выдвигающийся ящик. Стив тлел от этого ребячества, и догорел до костей, когда Солдат вымотался от тряски и ходьбы и сел по левое плечо. Места были, был целый угол, тёмный и пустой, с какой-то тряпкой на коробках, чтобы укрыться от шума и внимания, но… Солдат опустился рядом, плотно сложив на груди руки, спрятав ладони и нахохлившись. А после и вовсе растёкся по оставшемуся от Стива пеплу тихо щемящим счастьем, когда, успокоив взгляд, зарылся носом между плечом Роджерса и спинкой сидения. Тогда же начало сводить скулы от с трудом удерживаемой улыбки, которая всё равно выливалась на уголки губ и подрагивающие нижние веки. Солдат не спал, мазал ресницами по футболке, пару раз потёрся о неё лбом и скулой, вздохнул и, подняв голову с непонятно отчего виноватым взглядом, ушёл. Выцвел лицом, застыл им, выключаясь на жутко растянувшиеся ожиданием пять минут, и потерянно заморгал, заоглядывался. — Прекрасно, — поджал губы, осмотрев салон как в первый раз, и остановился с настороженным вопросом на Стиве. — Всё нормально? Роджерс кивнул. Спустя восемь часов в Америку из самолёта выходил Баки.