***
Шум из гостиной заставил нашарить в тумбочке пистолет, всей своей тяжестью дающий понять, как в этом доме ждут гостей, заявившихся без предупреждения в… шесть утра в чёртов выходной, если верить будильнику на той же тумбочке. Шорох одеяла, голых шагов, щелчок взведённого курка, собственное дыхание, подгоняемое к горлу пульсом — всё, слава богу, терялось на пути к нарочито тихо грохающей и шипящей кухне. Дуло Welrod поднялось на вытянутой руке и ткнулось под левую лопатку силуэта у плиты. Из-за широкого плеча на столешницу и в раковину мягко и кругло что-то высыпалось, облилось включившейся водой из крана и разрешило фигуре повернуться. Пегги задохнулась лишь на мгновенье и холосто спружинила пальцем по спусковому крючку. — Стив?! — ствол нырнул под ноги вместе с облегчённым выдохом. — Какого дьявола? Тот только поджал губы и плечи. — Ты ведь не думаешь, что громилы из слежки заявятся к тебе на кухню, чтобы приготовить пирог? — он кивнул головой на пакет, видимо, с продуктами, и только теперь состроил виновато-смущённый тон. — В лавке под домом были только сливы, так что я… Прости, что без предупреждения. Они вышли на Говарда. Эдвин сказал, завалились в дом. Я решил не отсвечивать там пока. О, и, — прекращая вычёсывать затылок, Роджерс дёрнулся к столу и с него передал Пегги тонкую папку. Она, приняв бумаги окатила взглядом из-под не выгибающейся дуги брови, но он не подействовал и вовсе разбился о спину — отвернувшись и всунувшись головой в открытый холодильник за яйцами и маслом, Стив кинул через плечо: — Кое-что к делу, что успел унести. Их, видимо, лучше у Джунипера сложить к остальному. У Стива были свои запасы. Эти (Пегги не глядя стукнула пистолетом о стол и, включив свет, начала зарываться пальцами под бумажные углы) содержали протоколы допросов, дополнительные мельком попадавшиеся ранее материалы по Золе, «Скрепке» и некоторым лицам, которые были так или иначе связаны с делом. Глаза носились по строчкам, сжирая информацию и выстраивая очевидные связи. Как топорно всё было сляпано, как же изящно в портки С.Н.Р. пролезли эти щупальца, что теперь шарили там так открыто. Арним Зола самолично занимался покупкой и перевозом оборудования и реактивов, не без надзора и охраны, но те мало что могли противопоставить доверию своих верхов. И Стив, и Дэниэл, и обдёрганные нити связей Говарда подсекли и вытащили фамилии этих доверившихся и вложившие все карты в руки гидровских кротов. Осознанно или нет, уже не имело значения — в руках Картер была осколочная граната, с которой Роджерс только что слез, позволяя, когда будет нужно, разлететься шрамами по лицам правительства. Это было неплохо. Он собирал что-то своё. Но также это кричало о том, что он не верит в процесс совершенно, что будет готов сказать всем об этом прямо. Это было неплохо, потому что, несмотря на откровенно паршивое положение, Стив был обыкновенно готов разбиваться о главные ворота и идти дальше. Можно было даже снова почувствовать себя достаточно успокоенной и сонной, чтобы бессмысленно уставиться на привычные движения локтей, на чуть опущенную голову, на то, как руки сгребают в эпицентр готовки солнечной системой разбросанные вокруг продукты. Хотелось ещё помимо стука скорлупы, венчика, ложек, стаканов муки с горками слышать голос, но уже не Стива. Этот голос пересказывал бы ей детские сказки и эхом бродил под потолками под запах кофе и бессонницы. Ложиться уже поздно. — Обворовал мой холодильник, значит? — внезапно громко прозвучавший собственный голос почти не взбодрил. — Считай это налогообложением, — Стив бегло улыбнулся и отвернулся снова намешивать тесто. Он делал это обыкновенно нахмурившись, перегоняя, казалось, всю, что есть, сосредоточенность в голову и пальцы, но плечи двигались свободно, выбрасывая руки за очередным стаканом муки или ложкой сахара, которого ему всегда казалось мало. У него была приобретённая с достатком потребность всего перевалить, и он бы точно безжалостно переводил горы продуктов, если бы не мог съесть всё, что в итоге наготовил — но получалось съедобно, часто даже вкусно, так что негодовать не оставалось сил от обжорства, усталой благодарности и желания чаще видеть его спокойствие и расслабленность. Последнее удавалось всё реже. По понятным причинам: сначала дело было в их изживших себя отношениях, а после… Джеймс. Одним словом было легче выразить весь спектр и объём причин хаоса и проблем. Сейчас Стив выглядел обнадёживающе. Почти беспричинно: в суде их рвали и растаскивали по округе, как мусор енотами, с судьбой Барнса, было видно, всё разрешили и теперь решали судьбы тех, кто оказался причастен к делу его возвращения. Процесс должен был начаться через пару дней, а единой стратегии у них так и не нашлось. Они были карточным веером разбросаны перед ними, а Стив продолжал упирать в то, что тянуть их будет в самый последний момент — как всегда. И про туз в рукаве на этот раз тоже было про него. Он сменил стратегию, и это было непривычно и интересовало так же участливо, как и упрямо сама собою разглаживающаяся морщина между бровями. Он резал сливы, остриём ножа выскабливая косточки, но явно бездумно и всё глубже уходя во что-то светлое и совсем непохожее на чужую кухню в полумраке. Пегги грела пальцы о кружку, обхватив керамику и подставив подбородок под пар, сизо тянувшийся от кофе в приоткрытое окно. За холодным стеклом распалялось утро весны, всё ещё заставлявшее зябко ёжиться от холода и недосыпа, под носом сочился запахом и потёкшими фруктами кусок пирога, напротив, за тем же столом в гостиной, сидел Стив, взъерошенный и помятый. И всё это напоминало один из их бывших дней, когда они оба возвращались домой с тяжёлых затяжных смен и оба топились каждый в своей измотанности, боясь её навешивать друг на друга. Но теперь Роджерс ко всему прочему ещё и тускло светился, ковыряя вилкой пересушенный край пирога. Он по-утреннему тихо рассказывал. Барнс в клинике чувствовал себя неплохо: Солдат, существование которого как реальной личности Пегги, как и Стив, не понимала до конца, всё с большей охотой открывался; Джеймс впервые за долгое время не сбежал, и вообще они всю ночь стаскивали в его комнату пудинг и сладкую кукурузу. Роджерс улыбался, рассказывая про бассейн, про расхищение кухни, про всё то время, пока их не разогнали смотрители. И Пегги хотелось собрать с его лица все рассыпавшиеся по нему по-мальчишечьи наивные и смеющиеся морщинки и показать их все Стиву, потому что надо было быть слепцом, чтобы не увидеть важность и ценность, которые за ними были. Джеймс был его ноющей глубоко под кожей болью, и теперь, когда давление на нервах ослабло, стал для него катализатором утопических целей. Взять хотя бы пирог. Этот был пробным и первым в череде нескольких, перешагивающих через начавшийся процесс без выступления представителей защиты и обвинения, с неохотными допросами свидетелей, затянувшимися на трое суток, — отсчитывающих дни до десятого марта. Стив устроил пир во время чумы, маленькое празднование для Джеймса, которое, как оказалось, нужно было им всем. — Добрый день, — тихо, куда-то за ухо припечаталось тёплым дыханием, и из-за спины вышел Дэниэл, крепко проседающий костылём в размоченную голую землю, и оседая голосом на плечах и слишком робким и быстрым касанием пальцев к предплечью. Десятого марта было мрачно-серо и ветрено. С вытащенного на улицу стола сдувало стаканы и салфетки, парусами вздувало подолы платьев и широкие штанины выскребшихся на шум любопытных постояльцев клиники, волосы трепало и лентами пускало по воздуху всем. Из проигрывателя в том же ветре уносились в ветки и пухнущие почки кантри, джаз и ритм-энд-блюз. Из-за непрекращающейся слежки им всем пришлось добираться поодиночке, поэтому пронести еду было сложно, но маленькие коробочки с пирожными из пекарен и промасленные пакетики с фритюром всё равно кучками сваливались у ножек стола и прикрывали наскоро упакованные свечи. Под начавшуюся морось появились Коммандос в полном потрёпанном составе — Джунипер выглядел плохо, много сидел, кренясь к ближайшим поверхностям, но упёрто строил из себя бодрость духа. По приезде его, бледного и не особенно сопротивляющегося, тут же облепили две пожилые дамы, которым, как и ему, не хватало сил танцевать, — остальных разобрали Тимоти, Джим, Гейб, Дэниэл и Джеймс, который то и дело выворачивал шею, косясь на то, что делается со столом. А там, помимо Пегги и Пинки, продолжающих выставлять на ветер и дождь бисквиты и пончики под сахарной пудрой, был Стив, гревший в руках уже минуты четыре кусок чизкейка и взглядом нелепые попытки Барнса совладать с женщиной, разбитой тиком. И всё, что было дальше в этот день, казалось вымученно-странным. Джеймса поздравляли, выстраивали тёплые кольца: вокруг него телами, ободряюще укладывающими на него ладони, и по периметру лучшего из армии «уродышей» стивова пирога свечами, зажжёнными с большим трудом и норовящими отдать желание ветру. Протолкав в толпу уморенного Джунипера и проиграв Стиву место по правую руку от Барнса, Тимоти за спиной последнего завёл «Happy Birthday». Вышло недружно, хором выдавилась только последняя строка, но громко и искренне-облегчённо, будто они и вправду делали вместе какое-то дело, просто от усталости совершенно об этом забыли. И все давили улыбки. Все были чуть счастливее от того, что друг в друга упирались знакомыми руками — живыми и сильными, готовыми ещё пережимать глотки за жизнь другого. Иначе улыбался только Дэниэл, но тому было позволительно — он считал, ему ещё незачем лепить себя к Коммандос и лучше светить кроткой морзянкой в сторону Пегги, какой-нибудь шифр вроде двух восьмёрок. И Роджерс, который так и не всплывал на поверхность, задержав дыхание и уйдя под воду за Джеймсом. А потом все бежали под крышу, унося в руках тарелки с размазанным по ним кремом и пеплом с фитилей и укрывая эти голодные остатки от полившего дождя. Кто-то ещё носился на улицу снова, прибирая к рукам оставленные куски и бутылки имбирного пива и виски, которые у пациентов тут же отбирались санитарами. Оставленный пиджак Сузы на собственных мелко подрагивающих плечах терпко пах одеколоном, молотым кофе и совсем тонко потом, и Дэниэл, закутывая в него Картер, немного нервно улыбался на благодарность и косил с веранды под капли, где у мокнущего стола стоял Стив. Ему было всё равно сейчас, что творится здесь у них за белёсой стеной воды — он был заперт под слабой крышей почти голых дубовых веток рядом с Барнсом, склонив к нему голову, смотрел в сторону глухого почерневшего леса и абсолютно точно очень сильно любил. Из-под крыши пришлось уйти внутрь, в гостиную, где на диванах и около открытых окон курили Коммандос, отшучивая и тряся за плечи Дэниэла и Джунипера, одинаково сочувствующе смотревших друг на друга. Пегги тоже встала у стекла, у того, что было подальше от шума и с видом, если зайти за тяжёлую штору, на тот же кусок леса, что видели Роджерс и Джеймс. Их тёмные фигуры почти сливались с мокрыми стволами дубов и ветками чапараля. У них там точно было тише вокруг, несмотря на гудящий ливень, и громче, намного, быть может даже оглушительно, внутри. Пегги так остро ещё никогда не думалось, что им нужно это и всё остальное, что есть у вселенной, время, чтобы наверстать отнятое и украденное пятилетнее, и, может, этого будет мало. Что стоило бы выдрать с чужим когтями их обоих из суда и его грязи и дать им взамен этот низкий лес и дождь и одуряющий запах отстранённого от мира уюта. — О, я тебя не заметил, — от курева горько выдохнул подошедший вплотную Пинки и, запнувшись о свои же ноги, отступил на пару шагов, возвращая личное пространство. В руке у него был стакан сильно пахнущего апельсином сока, а на лице явное желание избавиться от расшумевшейся компании и алкогольного шлейфа на широко расстёгнутом воротнике. — Если не против… — Конечно, — Пегги кивнула и двинулась в сторону, пуская Пинки в крупную сетку теней от рамы окна. Тот смотрел в неё и капли, тихо постукивая ногтем по стакану, пока не нашарил глазами у леса две тёмные фигуры. — Рад, что Роджерс его нашёл. Даже если тот болен, в любом случае жив. Всё равно война никого не оставила цельным. У каждого жизнь надвое раскололась. А вторые шансы такая редкость в этих величинах. — Никто этого не заслужил. Особенно Джеймс. — Ну так у нас не коммунизм, чтоб каждому по потребности воздавалось. Свобода. Судьба, чтоб её. Всех под колесо загонит. Я знаю, каково это — быть разлучённым, так что… Со всем этим только поздравлять. Он поднял в тосте стакан, улыбнулся, тоскливо рассыпав по уголкам глаз морщинки. — Я могу ответить тем же? — Пегги отвернулась от окна. — Нет, — улыбка натянулась, с шипением сползла по зубам в поджатые губы. Пинки снова нашёл взглядом силуэты у деревьев, и только теперь понял, почему Картер стояла здесь — так казалось, по крайней мере. Потому, может, он в тот же момент что-то решил для себя и, понизив голос до тихого скрипа, продолжил: — Нас обоих призвали ещё в тридцать девятом. Я попал в пехоту, а он на море. Он погиб под Дюнкерком, эвакуируя солдат. Разорвало вместе с эсминцем, на котором он служил. А я прошёл всю войну и даже не напоролся на мину. — Мне жаль. Картер сказала, не вдумываясь даже в выстроенные углы, в местоимения — их выбор обнаружил себя после главного смысла: новое человеческое горе. То есть старое, пережитое и передуманное, просто ещё одно, ещё одной вскрытой раной разлившееся по слушающим ушам. И Пинки был прав насчёт поголовности. Все, кто переступил фронт, раскололись. И избирательности здесь не было, ни по доходу, ни по расе, ни по предпочтениям в любви — хребты этим чёртовым колесом ломало ладно и всем, кто не успевал убирать спины. Пинки из вежливости кивнул и снова застучал по стакану. — Наверно, не у каждого есть возможность совершить что-то стоящее, даже при условии, что вокруг то и дело кто-то превозмогает себя, перешагивает через мыслимые человеческие способности, творит глупости. Я слышал про Роджерса ещё до встречи с ним. Мальчик с подтанцовкой. Его девочек на фронте ценили больше самого Капитана Америка, — Пинкертон хмыкнул и продолжил серьёзнее. — Пока он не привёл военнопленных. Аццано, к слову, было глупостью. Но восхитительной. В открытую пойти против Филипса, сунуться в самое пекло… Так что я даже благодарен, за то… что участвовал в заварушке с Барнсом. Будто причастен к чуду… знаешь, маленькое искупление. — Это и твоя заслуга. В Лондоне, здесь, в суде, ты и каждый из Коммандос очень помогли. Вы, считай, подставили себя ради сомнительного шанса… Нырнув подбородком к груди, Пинки подхватил: — Роджерс ведь нам не сказал, ради чего всё это. Сэм был уверен, что Стив двинулся. Но он и правда выглядел, как одержимый. Меня убедили только Тимати, Гейб и Джим. Спросили, надо ли мне знать что-то ещё о капитане, кроме того, что он хоть и придурок, но до чёртиков компетентный и дрочи… эм… предан Конституции, как янки в День Независимости. Забавляло, как Стиву из папье-маше выклеивали моральные нимбы, причём в шутку те, кто знал его хорошо, но за настоящие их принимали чужаки вполне серьёзно. Мораль ведь была обыкновенной, как у многих людей: с идеализацией наследия предков, с попущениями в случаях с любимыми вещами и людьми, с рычагами и мигающими лампочками. У Роджерса она только железом на языке оставалась — он был упрям, а вместе со своей моралью, которая, к счастью для мира, укладывалась в Конституцию, мог бы голыми руками сдвинуть весь Гранд Каньон к Канаде. Но он предпочёл воскресить человека. Может, поэтому?.. — Почему ты мне рассказал о нём? — Слишком внезапно, а? Для таких откровений, — Пинки прокашлялся, допивая сок, но виноватым или разочарованным не выглядел — только вымотанным. — Я знаю, о таком не болтают, особенно в подобных компаниях. Но мне почему-то кажется, что ты меня поймёшь. Как и их. Он кивнул в сторону двух силуэтов под голым дубом. Хотелось повернуть голову к Пинки, спросить, о чём он, но что-то смутно и неоформленно уже было согласно понимать тех, кто вдвоём упрямо имел какую-то причину мокнуть под дождём.***
По голове уже текло, капли мороси налились так, что ощутимо шлепались прямо в пробор на голове. Остриженные по приезде в клинику волосы успели отрасти, и казалось легче сбрить их совсем, чем следить за длиной, а Солдат не давался в руки с колющим-режущим вовсе, так что прическа оставалась вольной, с прядями, доходившими до скулы и вроде бы Джеймсу шедшими. По крайней мере в них можно было спрятать лицо, которым уже больно и неискренне было улыбаться. С погодой не повезло в день рождения, о котором он помнил и знал (док советовал теперь следить за временем), но которого не ожидал… в таком виде. Говнюк-Стив предупредил только персонал и завалился со всем хламом и людьми громко и непреложно — посылать их к дьяволу, как бы ни хотелось, было проблематично. Но вышло неплохо. Коротко, нелепо, с этими танцами и полуживым Джунипером, светло, несмотря на дождь и тяжесть, которая не отпускала, ломила затылок и плечи и к ночи становилась только нуднее и чугуннее. — Спасибо, — Джеймс отвернул голову от стоящего по правое плечо Стива. Когда полило, они со всеми вместе занесли скарб под крышу, но всё равно почему-то остались на улице в дожде. От плеч парило — на Стиве было видно особенно хорошо. Рубашка с коротким рукавом выглядела на нём безобразно узко, намокшая, она смотрелась пошлее пин-ап открыток с задранными по пояс чулок подолами платьев. Кошмар какой-то. Джеймсу пришлось дважды сглотнуть, прежде чем он смог повернуть языком. — Да брось, — Роджерс просунул пальцы в карманы брюк хаки, растянул уголок рта. — Боялся, что будет перебор. — О, это был перебор. Особенно с песней. Стив усмехнулся. И вправду ведь вышло неловко, пусть к концу уже подвывали и постоялицы, которые повисали на них под ритм-энд-блюз из проигрывателя. Тот, кстати, оказался подарком. От Стива, конечно. С горой пластинок, в которые он хотел вложить записки с какими-то байками и воспоминаниями, но не успел даже обёрточную бумагу купить. Так он, по крайней мере, зачем-то сказал Барнсу. — Это была идея Дугана, — пожав плечами, Стив поёжился и двинулся ближе, так, видимо, чтобы Джеймс, вытащивший совсем новую пачку сигарет, пихался локтем ему в бок в попытке достать курево одной рукой. Но хоть помогать не лез. — С трудом отговорил его от барбекю. — Зато с подарком угадал, — в нос густо-пряно пахнуло неплохим табаком, которого по привычке иногда остро не хватало. Джеймс зубами вытянул сигарету за фильтр и прикурил от зажигалки, которую Солдат непонятно зачем стащил у Старка. — Здесь дефицит. — Он отчаялся. Были варианты вроде комнатных цветков в горшке и наборов гигантских атомных бомб. — Чего? — не понял Джеймс. — Игрушка. Детям на Рождество теперь дарят личную атомную войну. — А нам хватало палок и ржавых гильз. — О, Джерри, — Стив развернулся к Барнсу и состроил лицо Шарлотты Вейл, — давай не мечтать о луне: у нас есть звезды. Джеймс нахмурился, вспоминая, развернулся тоже, попадая в кадр, но совсем выходя из сценария, ткнул Роджерсу в грудь подушечками пальцев, прямо в воображаемую звезду, и расплылся улыбкой. От ливня, от чужого тёплого дыхания, от того, что Стив до сих пор припоминал то двойное свидание с кинотеатром, с этим фильмом, который цитировал, с тем, как они в кулаки смеялись над схожестью главной героини с соседкой Барнсов, которая имела странную привычку вывешивать сушиться выстиранные бюстгальтеры на окна и терять их с первым же резким воздушным порывом. Районные мальчишки ждали попутного ветра под её занавесками с лицами хэллоуинских попрошаек конфет. А девушек… он помнил так смутно, что можно было бы их вычеркнуть вовсе на фоне выбеленного светом экрана худого и нелепого лица Стива. — Как себя чувствуешь? — тот тихо смешался с шумом воды. — Лучше, наверное, — Джеймс пожал плечами. Отвёл взгляд на мокрые растрескавшиеся корни, вспомнил про клочок бумаги, который утром нашёл на столе. — Солдат утром оставил открытку. Много раз сложенный лист перекочевал к Роджерсу. Всматриваться было особенно не во что, там была только фраза: «С тридцать третьим днём рождения», — куда важнее было само существование этой бумажки. Они с Солдатом начали общаться, пытаться взаимодействовать больше, чем уговоры перестать вредить себе и команды в опасных ситуациях, стараться по оставленным друг другу знакам вливаться в брошенные разговоры и действия. Надо было примиряться с этим: вечным присутствием другого человека рядом (будто Стива мало было — было на самом деле), необходимостью отдавать своё время, тело, части жизни, которая и без того будто истончалась с ломкую ледяную пластинку. Примиряться с этим и другим, уже его личным и запрятанным по углам его комнаты фотографическими обрывками воспоминаний. — Возраст Христа, — Стив в последний раз провёл пальцем по мелкому дёрганному почерку и вернул лист обратно. — Ну, в ад я уже спускался. Осталось заставить поверить в себя кучку заносчивых фарисеев. — Начни с себя. — Ты за нас обоих справляешься, — слова загорчили. И Роджерс, разумеется, заметил. — Ну, что? Стив ждал, терпеливо, внимательно обхаживая взглядом вокруг лица и теряясь где-то ниже шеи, но терпел мгновения дождя, промозглости и тяжёлый тишины, пока Барнс собирал в подобие стройности слова доктора Лютера из их последних сеансов, с которых Джеймс уходил, проваливаясь в себя и уступая место Солдату. Всё было просто, кроме той части, где надо было открывать рот и объясняться. — Док, он… Мы говорили с ним об этом. О том, как я разбираюсь с ситуацией сам. И… Так вышло, так оказалось, что мне и Солдату легче, когда ты отираешься здесь. А это… неправильно. То есть это закономерно, теперь мы оба видим в тебе защиту и нам спокойнее, но… — Барнс шумно выдохнул, опустив брови ниже на глаза, неверно пытаясь уйти от смысла, обесценить его — облегчить для своих плеч. — Всё глубже, как оказалось, всё это намного сильнее, чем должно быть. Мне нужно справляться самому. Поэтому всё это перебор. Тебя много, Стив. И ты не должен нести ответственность за моё выздоровление. Не должно быть зависимости. Нужны границы. — Ты мне тоже нужен, — Стив шагнул вперёд, близко, завис где-то сверху опущенных головы и взгляда, которые поднимать было рискованно — сразу уткнулся бы в чересчур серьёзное лицо Роджерса. А там чёрт знает, что дальше. Поэтому оставалось только смотреть, как дышит чужая грудь и ищет что-то рука, цепляя сначала пульсирующие пальцы Барнса, а потом, будто промахнувшись, скользя по коже выше, к предплечью, хватая крепко за локоть. — Я здесь, потому что мне тоже спокойнее рядом. Чёрт, меня просто тянет, ладно? Джеймс бездумно кивнул, слизав с верхней губы набравшуюся в капли влагу. Его начало окатывать: совсем неуместно горячечным теплом, беспочвенной широкой паникой, но где-то ещё внутри, под вылезающей вперёд вознёй здравого смысла и желанием послать все условности к чёрту. — Я знаю, — голос осел. — Сильное чувство, — надо было — пришлось убеждать себя в этом, высвобождая свою руку из стивовой. — Но это не нормально. Так что, пожалуйста, сбавь обороты. — Ладно. Хорошо, — тепло ушло целой волной, оставило остывать предплечье, зудящие едва ли заметным красным скулы и всё, что было под грудиной. Зато теперь, когда Стив безопасно отошёл, можно было поднять глаза, можно было видеть, как он выцвел и безнадёжно потрескался. Но, прежде чем качнуть плечами и, всунув ничего не нашедшие руки в карманы брюк, пойти в клинику, последнее слово он всё-таки взял: — Хотя бы к телефону подходи. Я тебя не оставлю, как не проси. — Хреновое решение, — недовольно, нарочито холодно отозвался изнутри Солдат. От его соседства снова начала болеть голова, он лез соглядатаем в чужой разговор и позволял ещё себе нудеть. — Ни себе, ни людям. Джеймс сжал челюсти до скрипнувших зубов и медленно пошагал следом за Роджерсом под крышу. — У тебя-то получше найдётся, а? — огрызнулся он. — Его я не дам стереть, а это — всё, что я могу сейчас сделать. Так что заткнись.