Спасти сержанта Барнса

Сэм выступал долго. Около часа, может быть больше. Прокурор вцепился в него, чёрт знает кем дёрнутого из Лондона и втиснувшегося в ряд свидетелей. Стив сейчас ненавидел его спину, смотрел в неё, давил взглядом в седьмой позвонок под гражданским обыкновенным едва торжественным пиджаком, желая усадить на место и заткнуть. Сойер ведь мог притащить за собой гидровцев. Не то чтобы Роджерс надеялся на то, что им удастся потеряться в городе, где против них завели судебное разбирательство, пусть и закрытое. Но от «Гидры» всё же слишком подозрительно долго не было вестей, им было пора показаться. Пегги сказала как-то, что они могли влезть глубже, что могли следить за ходом процесса и не высовываться, чтобы не начать охоту, — и это было страшно. Пугала мысль о том, что безопасности нет, что сейчас лишь какое-то подобие затишья, что до Баки могут снова добраться. О Барнсе Стив тоже думал — он вообще практически не переставал это делать, всегда краем сознания цепляя что-то о нём. Прежде так было с Пегги — на войне особенно ярко, да тот же компас… Но он был до одури влюблён и знал — надеялся, мечтал почти — что взаимно. А с Баки было что-то давнишнее, старое, но усилившееся в разы, как будто протекающий раньше пожарный гидрант пару месяцев назад мальчишки с улицы сбили в фонтан. То, что он сказал: «тянет», ныло под рёбрами, физически просилось находиться рядом и тихо подвывало от счастья, когда ему повиновались. И так же, как с Пег, чувствовалась, несмотря на исполненную просьбу держаться подальше, обоюдность. В зале суда было душно: окна были закрыты наглухо, а они сидели здесь уже третий час. Сэм продолжал стоять перед обмахивающимся какими-то листами судьёй Джоном Айсо, сипло порыкивал, отвечая на вопросы прокурора, и редко подёргивал плечами, сбрасывая взгляды. Сойер говорил по делу, но так сильно проезжался по компетентности Роджерса, согласованности всей операции и опасности Зимнего Солдата, что дело показалось решённым окончательно — судья всё чаще задирал тонкую бровь и косился за спину Сэма. Потом, после перерыва, выступала с речью Пегги. На ней была форма с болтающейся на талии юбкой — она похудела со всей этой нервотрёпкой, обзавелась какими-то обречёнными тенями под глазами, но вот это было ошибочным впечатлением, как, впрочем, и вся она, собранная и жёсткая поверх обыкновенной красивой женщины, которую поначалу видели в ней все. Она всё старалась обратно привязать дело к правительству и внешней обороне, обращалась к предоставленным доказательствам, приказам, частично взрытым спрятанным концам распоряжений С.Н.Р и министерства обороны. И её слушали: прокурор оглядывался, листал у себя за столом папочку, шуршал листочками и стучал ручкой, судья положил импровизированный веер, уткнулся в него, стал читать, сверяясь с тем, что говорила Пег. Он даже кивнул, позволяя пригласить в свидетели Сузу, которого до последнего не хотели втягивать со всей его массовкой, бегавшей по лабораториям и архивам, собирая для них материалы. Но к его столу подошёл прокурор, склонился к бумагам, за край вытащив одну из нижних, и ткнул в неё пальцем — и судья запнулся, всмотрелся в палец, поправив очки, и поднял руку, останавливая Пегги. За спинами открылись двери зала. Если бы у них были присяжные — а их не было, их удалили после вердикта Большого жюри, и дело единолично повёл судья, — так вот, если бы у них были присяжные, они все вместе повернули бы свои головы к входу и тихо ахнули, и зашептались. Может, так же сделали бы коммандос, если бы не были рассажены поодиночке по площади всего зала. Но не Стив — он вскочил бы и кинулся делать что-нибудь глупое, его всё равно не погонят из здания суда — здесь было нечего боятся лишних глаз. Мимо рядов стульев на место замешкавшейся Пегги провели Солдата. Одетый в один из костюмов, отданных Джарвисом, он шёл, сложив впереди, будто не было наручников, кисти, кругло согнув плечи и тяжело выглядывая из-под бровей; и проходя мимо Роджерса, приподнял голову и поджал в его сторону губы. Судья смотрел на него как на гризли на заднем дворе в воскресный день — тупо, не понимая, что зверь с его трофейной стены делает напротив него и зачем он существует в его обыкновенном вечере с барбекю и пивом. Он разрыл в бумагах дело Баки, загнул обложку его папки и первой страницей поставил её на уровень его лица, чтобы сравнить: фотография с поступления на службу и оригинал, который определённо точно стоял сейчас перед судейским столом. И гризли начал говорить: — Я признаю себя виновным в смерти троих человек. Роджерса окатило чем-то ударившим в лоб и скатившимся с головы во всё тело, расталкивая мышцы. Он не сразу почувствовал, как в руку железно вгрызаются ногти Пегги, которая опустилась на стул рядом с ним и умоляюще всматривалась в его лицо. Она знала? Стив хотел спросить, но взгляд съезжал с Картер, бесконтрольно уходил выше её плеча на плечи Солдата, которые тот теперь держал ровно, как и всё напряжённое до вибрации тело. Солдату сказали «смирно», и он ждал следующее слово человека, наделённого властью. Судья Джон в сотый раз тронул пальцем очки, откашлялся и снова зарылся в листы, и, достав новый, на всякий случай сверился с фото из дела ещё раз. — Всего лишь троих? Вы видели список обвинений, лейтенант Барнс? — Я не лейтенант Барнс. Я одна из его личностей — Солдат. Заключение о нашем диагнозе вы получили ещё утром, — голос хрипел, но с каждым новым словом выправлялся в ровные чеканные интонации, пока Стива обливало осознанием того, что Солдат сидел здесь всё это время, коптился где-то в этих же стенах с самого утра. Ногти впились сильнее, и Роджерс упёрся локтями в колени, чтобы те перестали разгибаться. — Список я видел. И у вас нет полномочий признавать меня или Джеймса Бьюкенена Барнса виновным по пунктам в этом обвинении. Прецедентов в Калифорнии нет. Моё дело нельзя привязать к штату и стране. Дело должно рассматриваться военным судом третьей ступени или Международным военным трибуналом… Никогда ещё Солдат не говорил так много — по крайней мере Стив не слышал, даже по отзывам доктора Лютера — но начав спокойно, он начинал частить, не меняясь в лице и голосе, будто грампластинку в проигрывателе скучающе прокручивали пальцем. Солдат хотел успеть, хотел выговорить всё, что, по-видимому, обдумывал и вынашивал хотя бы этим утром, хотя чёрт его знает, когда он, или Баки, решил высунуться из клиники и подставиться. Почему он не сказал? Оказалось, Солдат спешил из-за Баки: судья и прокурор слушали, редко моргая от резких щелчков стенографистки, а вот Баки лез поверх, заставляя комкать слова, всё чаще прерываться, мотнуть головой и потрогать мелко дрожавшими пальцами лоб. Смену было не видно — Солдат просто замолчал. Продолжительно, пропустив оклик судьи и скупо оглянувшись мгновение спустя. Просто актёр, забывший свою речь и оказавшийся без суфлёра и идей, как закончить выступление. А Баки понял, где он. Он удручённо осматривал зал, и Роджерс, попавший в его поле зрения с выражением всего желания на лице взять в охапку и утащить, лучше явно не делал, так что пришлось начинать объясняться. «Простите, а о чём была речь?» растянулось расспросами и едва разбираемым прокурорским «Цирк какой-то. Он болен. Почему мы его слушаем?» на четверть часа, пока судья не примирился с обстоятельствами и не попросил стенографистку зачитать слова Солдата. — Лейтенант Барнс, — судья Айсо подлез пальцами под очки и устало растёр глаза, — вы подтверждаете всё ранее сказанное вашим так называемым Альтер-эго, зовущим себя Солдатом? — Подтверждаю. — Вы знаете о каких людях Солдат говорил, уличая себя виновным в их смерти? Стив вот не знал. Он видел Баки, пытающегося подобрать слова, и не знал об этих людях, единственных, в чьих смертях обвинял себя Солдат, который не взял на себя ответственность ни за политические убийства в Советском Союзе, ни за вырезанный городок около гидровской базы в Австрии. Первое — потому что исполнял приказы — здесь он осёкся в речи — под пытками, ко второму, по его словам, был вообще не причастен. — Нет. Это одна из его навязчивых идей… — Одна из, — встрял прокурор. — То есть помимо выдуманного раздвоения личности, мы ещё имеем дело с навязчивыми идеями… — Я не разделяю этих идей Солдата. Они выдуманы и лечатся сейчас доктором Лютером. В остальном Солдат был точен. — Какие ещё идеи его посещают? — судья отмахнулся от прокурора и с угасающим после эффектного появления Барнса интересом вгляделся в его лицо. — Он уверен, что не поддаётся гипнозу, — Баки поджал губы. Стив помнил, что говорил Солдат о смешном голосе дока и дурацком маятнике, о том, что Лютер долго подбирал терапию, и понял, что Баки лгал под присягой, что Солдат, рассказывая об убийствах для «Гидры», умолчал о программе, о прошитом ещё и кодом сознании. — Несмотря на то, что подвергался ему в плену «Гидры», и что доктор Лютер несколько раз проводил практику гипноза в рамках нашего лечения... День растянулся ужасно. По окнам уже косо резало, уже выцветало и серело оранжевое небо, уже были сумерки и вечер. Перерыва им после того, что был перед речью Пегги, не давали, и задержавшийся у кафедры Баки к концу допроса совсем потерял причастность к происходящему вокруг. Особенно на слове прокурора, который требовал вернуться к разбирательству дела капитана Роджерса и Коммандос. Стив измазал взглядом весь барнсовский профиль, но тот оставался им, неподвижным и пустым — думалось, что в сознании из них двоих нет никого и тело было оставлено сидеть одной из тех пластиковых Скарлет или Леди Элис, которые жутко пялились из коробок с магазинных полок. И всё закончилось, скомкано и неясно — судья начал захлопывать в ровные стопки бумаги, отстучал завершение, засобирался уходить в дверь позади себя, а за ним зашевелились конвоиры, стали выпроваживать набравшихся в зале людей, подошли к Барнсу, и тот послушно пошёл с двумя в третий выход. И у Стива кончилось терпение, и ногтей в предплечье уже не впивалось — в общем, сложилось всё идеально, чтобы ломануться со стульев через зал. — Ваша честь! — Баки едва повернулся на выкрик — и уже хорошо, может, понял, что сейчас судье Роджерс голову поласкать будет за него. Даже охранник с дернувшейся к кобуре рукой ничего сделать не сможет. — Разрешите… — Капитан Роджерс, заседание суда закончилось. Соблюдайте порядок! Айсо тщетно пытался вырвать свою руку — Стив, проводив взглядом спину Баки, зацепил крепкое плечо и склонился к голове судьи. — Будем считать, что вы сами меня в свой кабинет пригласили. Охранника судья Джон оставил у двери, сесть не предложил, и не сел сам — раздражённо отошёл к книжному шкафу и выжидательно смотрел оттуда, отблёскивая кругами очков. И Стив выдал ему коротким рапортом часть сведений из оставленных у себя на руках документов, которые на днях смог полностью вывезти из дома Старка под недовольный бубнёж Джарвиса. Попросил прекратить танцевать под правительство, если его честь так ясно видел, что дело штопают. Айсо уставился в пол — обгладывал услышанное, может, думал, как скоро его снова отправят в муниципальный суд или вовсе вернут к частной юридической практике. — Вы понимаете, что если эти документы у вас действительно есть и если они дойдут до прессы, скомпрометировано будет не только правительство США, но и вы сами, ваша невеста и ваша команда? Стив ему уже отказывал. Тот предлагал сделку: признать вину, получить отстранение от службы, небольшой условный срок, или как-нибудь иначе тихо уйти с радаров Америки. Ни разу не заманчиво. — И правительство. Судья вздохнул, вытянул с полки какой-то томик, повертел в руках. — К чему этот ва-банк? Вы этого человека не видели пять лет. Вы даже сказать с уверенностью не можете, что это тот самый человек. Он психически нездоров. — Считайте, что я просто азартный игрок. — Вы одержимы игрой, капитан, — Айзо посмотрел прямо, как военный, так же, как и Роджерс, прошедший войну и оставшийся в ней всей твёрдостью своих убеждений. — Мы можем просто вышвырнуть вас из заведения. — Если не боитесь полицейской облавы, — Айсо усмехнулся и состроил снисходительность. Действительно, какая полиция. — Или поджога. — Я понял вас, капитан, — книгу он оставил, тихо подошёл к столу и неотступно упёрся в него. — Мы продолжим это дело, продолжим собирать показания свидетелей. Придётся проверять показания каждого. Вы сами вырыли себе эту могилу. Вас всех и чудесным образом воскресшего мистера Барнса затаскают по экспертизам. Для него лично, отдельно от вас, заведут новое дело. Придётся собирать консилиум врачей, чтобы доказать его невменяемость, как минимум. Если его состояние подтвердится, мы вернём его из-под стражи в лечебницу... Куда проще было вам согласиться принять вину. Барнса бы не трепали теперь. — Я обещал ему вернуть дом. А к этому прилагается настоящее имя и честная жизнь. Судья кивнул, глубоко и искренне. Разговор он закончил и хотел запереться один, достав весы, меч и повязку на глаза. Но у Роджерса было ещё кое-что важное, ворочающееся под рёбрами. — Куда увели Джеймса? — Капитан, — совсем безнадёжно отозвался Айсо, — вы находитесь под следствием… — Я могу найти сам, — убеждённо задрав брови, он махнул большим пальцем на дверь позади себя. Судья Джон раздражённо поджал губы и, поправив очки, позвал охранника. Чёртовы коридоры не хотели кончаться, вились под ногами и носом шахматной плиткой, темнели рядами узких окон в толстых решётках, которые не открывались даже здесь и давили весь скопленный воздух внутри. Впереди безучастно позвякивал ключами на шлёвках брюк охранник, точно так же простоявший у дверей зала суда весь сегодняшний день и только пару десятков минут весело отсвечивал из тени солнечным зайчиком, упавшим со значка. Он выглядел прикипевшим к форменной куртке, которую не хотел почему-то снимать, несмотря на расползшееся по спине пятно пота, и ко всему зданию, по которому отбивал шаги, поскрипывая подошвами на поворотах. Этот охранник той же статуей вмонтировался в тень, как в постамент, у небольшой двери, которую приглашающе-вынужденно открыл перед Роджерсом. За ней оказался кабинет под низкой длинной с зелёным колпаком лампой, шкафами и двумя конвоирами, которые увели Солдата из зала, у ещё одной двери. К нему, кабинету, пробежав с бумажкой мимо охраны, довёл тот, с солнечным зайчиком на груди, и остался третьим за стеной. Прямо из-за стола, из-за смывшегося меланхоличного спокойствия поднял глаза на шум Баки и тут же закатил их, когда вычленил из его источника Роджерса. — Чёрт, Стив, — наручники лязгнули по металлическому запястью, натянувшись, и не дали устало растереть лоб под свесившимися на него волосами. Их хотелось поправить, завести за ухо, нечаянно задев ногтями скулу и совсем специально край челюсти, под которым билась жилка. И тогда бы взгляд смотрел ровно, прямо под рёбра и в самое «тянет», но он был только понимающим. И то, что Роджерс делает здесь, и как добрался сюда коридорами прямиком от судьи, и то, что объясняться за собственное присутствие здесь всё равно придётся. Поэтому Баки пока урывал последние мгновения молчания и просто ответно, так же дежурно бороздил внешний вид напротив, пока Стив ставил напротив стул и, поддёрнув брюки у колен, усаживался, требовательно откидывался на хлипкую спинку. — Какого хрена ты сюда притащился? — устало-тихо начал он, спустя ещё несколько секунд гляделок и начинающий баталию кивок Барнса с поджатыми губами. Тот дёрнул живым плечом, подтянул за цепь сползшую с колена левую кисть, задрал брови. — Это была идея Солдата. Он готовил речь несколько дней. — Бак. — Что? Я не знал… — у Стива был, видимо, вид — Баки обречённо выдохнул. Потому что эта отговорка успела в клинике потерять свой вес; потому что Солдата видели все и все слышали то, что тот успел наплести про троих убитых, и среди них только Роджерс мог придать этому хоть какое-нибудь верно направленное значение; потому что они договорились не повторять сорок третий и весь молчаливый Маккой. — Личностей было больше… До падения с поезда, до того, как меня начали прошивать программой. Было ещё трое. Не считая Солдата. Он появился на учениях в Маккое. И когда… когда меня пытали, он выводил тех троих друг за другом в сознание, чтобы стирали их память вместо моей... — Баки долго и тяжело выдохнул. — Потому что я был основой и мои воспоминания были самыми полными. Последним в круг вышел он сам. Поэтому программа записана на нём. Голос у Баки был мерный, насыпался словами сверху горой, погребая под собой Роджерса — Барнс говорил что-то чертовски важное, а смысл скатывался песчинками с вершины, потому оставалось только сползать локтями на колени и круглить спину. Оказывалось, Солдат пришёл каяться — переварился в вине и решил поступить по гражданской тупой совести, подложить свою голову под судейский молоток. Сколько он возился с этим грузом, что он перевесил привычку заботиться о сохранности и свободе Баки? — считай, с самой «Гидры». Года, получается — Стив понимал, проводил аналогии и только потому понимал. И упирал взгляд в пол, в устойчиво расставленные ноги Баки в туфлях и виднеющимися из них лодыжками под носками и брюками, которые Солдат вместе с серо-голубой рубашкой додумался нацепить. Красиво им было вот так, в тонком гражданском, которое ещё можно было подбирать под глаза, да и ещё и вместо воробьиного хаки с тяжёлыми ботинками или совсем замученной с чужого плеча и оборванным воротником куртки… Переваривать ещё всё это. И Солдата в Маккое, и стёртых троих под скальпом Барнса, и то, как Баки тягуче красив в серо-синем. Но пока надо было спрашивать, чтобы гудение ламп под зелёными колпаками не давило на мозг. Стив поднял голову. — А в «Гидре» знали? — По всей видимости. Потому что Солдат знает часть кода, — на губах шёпотом зашипел rassvet, и Барнс, прочитав его со Стива, кивнул. — Да. И, я думаю, Зола узнал об этом после... всего. И ему пришлось записывать для меня комбинацию, которая бы выводила Солдата. Баки звякнул наручниками, затаскивая обе руки на стол, укладывая металлическую так, чтобы та лежала сама, расслаблено цепляясь пластинами за подсодранный лак. — А я не знал, — жалко догнало осознание. Ещё трое, а он не знал. — Я об этом не знал, так что о чём ты. В сознание помимо меня выходил только один. Он был вроде как за главного и скрывал... болезнь. Солдат говорил, что мы были очень похожи, так что разницы при смене никто не видел. Он немного знал тебя и спал почти со всеми девушками до учений, — Баки растянулся уголок рта. — Потом вылез на одной из первых тренировок, струсил и больше не высовывался. Его сменил Солдат. — А ещё двое? — Девочка пяти лет. Слепая, представь. Она не должна была чего-то видеть, — мотнув головой, Барнс запнулся о что-то внутреннее и сникшее, блестящей плёнкой накатившее на глаза, и Стив оттолкнул колени, незаметно для самого себя уложил ладони на стол. — Она перестала выходить, когда появились остальные. И какой-то парень, вроде очень умный, заметил и нашёл остальных. Оказывается, все энциклопедии, вырезки из газет и комиксы были его. Он выходил только ночью, чтобы почитать. Баки успел уже всё это обдумать — по спокойному голосу и ровному тону было ясно, но он всё равно вваливался внутрь и уходил взглядом всё ниже и в сторону. И ни он, ни Роджерс сам не уследили за кинувшейся вытаскивать Барнса рукой, и та просто стивовыми пальцами добралась до чужой кисти и там обосновалась, задевая только подушечками. Но Баки этого вроде было достаточно, чтобы найти касание и остановиться на нём, обдумывая его цель — он нахмурился, склонил голову к плечу и стал очень похож на Солдата. Правда, он знал побольше Солдата, а, если говорить о Стиве, то почти всё. Потому, наверное, ответно ткнулся в пальцы и ободряюще их потряс. — Так что за исключением свиданий и нёрдовской букинистики это всё был я. — Спасибо, что сказал, — Роджерс растянул полуулыбку. Это важно было. Баки казался ему важным, конкретно он, чтобы не растерять самому свою же жизнь по чужим воспоминаниям — хотелось общего, поделённого на двоих личного. Гревшаяся рука в руке была хорошей частью этого. — Что, — Солдат полностью пропал, и остался Баки, немного горчивший, начавший плыть улыбкой, сарказмом и комфортом, — каждую свободную минуту думал, кто же такой этот чёртов Баки Барнс, которого ты называл лучшим и единственным другом? Со смешком Стив плотно перехватил чужую руку. — Никогда так не звал тебя. — По тупой кличке, которую ты мне дал, сразу понятно всё. — Она тебе нравится. Потянул на себя, к лицу. Хотелось туда, щекой чувствовать костяшки, пока Баки позволял… — Это не значит, что она перестаёт быть тупой. Может, мне просто нравятся тупые вещи, — … пока сползал взглядом с глаз ниже, то ли на губы, то ли на свои пальцы, которые грозили сползти туда с челюсти. Натянувшаяся цепь наручников хрустнула, и Баки протрезвел первым: — Стив, границы. — Они нужны? — Да. Роджерс чуть не заскулил. Его крыло и развозило по пространству вокруг Барнса, а тот не мог ему по-честному дать по морде за слюни на столе по нему. Но… — Капитан! — дооралось из-за двери, и Стив дёрнулся, выпуская руку Баки и разворачиваясь на знакомый голос. — Сука, если я его не найду… Пусти! Стив! Капитан Роджерс, мать твою! Круглая ручка затряслась, вынуждая вскочить со стула, кинуться её успокаивать, хвататься и дёргать на себя, открывая дверь. — Джунипер, — тот стоял дикий: бело-бледный, взмыленный, в больничной сорочке и брюках, со стиснутой у груди пачкой всех их документов и пистолетом в руке. В комнату к Баки его не пускали все три конвоира, смотревших на Джонатана через прицелы. — Какого дьявола? Пришлось расталкивать плечами дверь, охранников, закрывать от них лихорадочного Джунипера, пытаясь успокоить и давая время собраться с мыслями. Первым, что он сделал, это пихнул чёртовы папки и листы в Стива, которые тот свернул и сунул под подкладку пиджака. Он начал сбивчиво и быстро говорить про агентов, которые ворвались на его этаж в больнице и явно искали следы бумаг, про то, что понял — это была «Гидра», когда те уткнули дула Вальтеров в виски медсестёр, что надо было проваливать. — Прости, — Джунипер оглядывался на первую дверь, выжидая… И оттуда попкорном хлопнуло четыре выстрела. — Я... Я их похоже привёл сюда. Но мне надо было сообщить вам. А в больнице я смог дозвониться только до Джарвиса, чтоб он с клиникой связался — и сразу сюда. Один из охранников шлёпнул опустившимися руками о бёдра и попятился вглубь кабинета, заставив остальных отмереть, переглянуться, откиваться и уйти на полусогнутых в коридор. Первым в вытянутом замке рук держал перед собой патрульный пистолетик тот спокойный с солнечной звездой. — Кто ещё в здании? — Стив вернул требовательный взгляд на Джонатана. — Чёрт его знает… — тот забегал глазами по полу, собирая мысли, что-то вспоминая. — Я персонал не… — Парни оставались ждать… — рыкнул Роджерс про коммандос, которые отмахались перед его уходом к судье. — Стив, что там? — напомнил о себе Баки, стоявший уже на ногах и вопросительно дёргая цепью наручников. Выходя из временной «камеры», он скосился на забившегося в угол одного из своих конвоиров и дёрнул рукой, разрывая совершенно не державший его тонкий металл. Разбиваемая редкими выстрелами тишина собирала в концентрированный ком из внимания и жгущего вены под кожей желания начать проламывать стены. Но лишний шум поверх кажущегося безумно громким дыхания и тектонически сдвигаемых плит приоритетов был совершенно не нужен — нужен был выход за всем этим лабиринтом бесконечных коридорных поворотов. Нужно было Баки вытащить. Потому что пришли за именно за ним, потому что громыхающая эхом по углам потолков стрельба оглушительно заткнулась и предчувствующе окатила спину. Джунипера пришлось практически тащить на себе, мотая как надравшегося вдрызг мальчишку, а тот всё не переставал судорожно оглядываться и жать на перевязанную ключицу кулаком с пистолетом. Куда идти, не знал никто — в служебной части здания не было указателей, была только нелепая лепнина и цветастые обои, иногда порванные росчерками выстрелов, от которых тут же приходилось сворачивать в другие коридоры. Всего минут семь Джунипер прохрипел в плечо и Баки предупреждающе застыл перед очередным поворотом только дважды. А потом уши порезало раздирающим электрическим писком — так сильно, что машинально пригнуло к полу. Стив видел, как бесполезно заозирался Баки, пытаясь найти источник звука и сбросить с барабанных перепонок давление, как он замер, когда писк оборвался и сменился голосом, как он окатился пониманием и беспомощным страхом, когда в словах, которые нельзя бело заглушить, как не тряси головой, как ни затыкай уши, разобрал: «Zhelanie. Semnadzat’. Rzhavyi». Джунипер пихал и бил плечо, начал тянуть руку и просьбами бежать пытаться перекричать читку, но Роджерс не слышал — он смотрел, как с Рассветом бледнеет Солдат. Тот не хотел слышать, как с потолка невидимо рушится его код. Тот стоял напротив под тихо доносящуюся из ангара музыку и просил сделать только одну вещь. По правому уху хлопнуло выстрелом Джонатана — и Стив отмер. Висок, подбородок или шея. На Девяти поставленный Барнсом на тёмном пустом боксёрском ринге апперкот отбросил голову Солдата назад. Роджерс поймал, уложил на пол, кругло укрыв плечами от посыпавшегося обстрела, и утащился за угол, утянув за собой Джунипера. У того тёмно-красно расплылась перевязь, пачкая сорочку огромным стекающим по груди пятном. Слепо шарить там руками, пытаясь заткнуть разошедшуюся рану и новую рваную дыру левее и ниже, не было смысла. Джонатан уже мелко жадно пыхтел выцветающими губами, ворочал непослушными белками глаз, непонимающе косился на бессознательного Барнса и, задыхаясь, махнул дрожавшей рукой с пистолем в сторону поредевшего огня. С полей выносили своих, даже трупы. Баки он не вынесет, если подставит гидравцам открытую спину. Джунипер ему кивнул, молодой и пару дней назад зубасто улыбающийся в сизом дыму курева Тимати. Оружие Стив ему оставил — оно мёртво сидело в не разжимавшихся пальцах, взвалил на руки Барнса и, обернувшись, глянул на размазывающего языком по рту кровь Джонатана — тот вяло отсалютовал пистолетом. Теперь оставалось только выноситься из здания, стараясь не искать среди непрекращающегося речитатива кода воющее улюлюканье одного из Коммандос и его последние выстрелы.