Любовью чужой горят города

Из зеркала на него смотрит незнакомец. У него седина на висках, морщины на лбу и вокруг глаз, загнанный и пустой взгляд. Он все ещё напоминает чем-то Марка, и может даже, родная мать из Воронежа узнала бы в нем своего вечно растерянного и слегка напыщенного сына, но неизвестно, жива ли она до сих пор. Незнакомец настырно, но безуспешно пытается казаться Марком, каким он был раньше, все ещё носит чёрные костюмы и косит на оба глаза, однако себя не обманешь. В паспорте чужое имя, вокруг — чужие люди, и все здесь ненастоящее, картонное, как голливудские декорации к фильмам. Знал ли он семь лет назад, к чему приведет его слепая вера, что Америка — это рай на Земле? Не знал и даже не задумывался, хотя в тридцать три этому пора было научиться. У него была одна цель — забыться, отключить голову и никогда не вспоминать то, что ему пришлось пережить. Марк был большим испуганным ребенком, но теперь он точно не скажет про себя такого. Он смотрит в окно и думает, что с третьего этажа прыгать — не вариант. Неестественная жизнь снаружи идет своим чередом, и он попросту боится ее нарушать. Марк живёт в самом центре мира, и перед ним открыты все дороги. Ни одна из которых так и не привела его к той счастливой и свободной жизни, о которой он мечтал. Его английская речь такая же неграмотная и путанная, какой была лет пять назад, и американский образ жизни все еще кажется абсолютно чуждым. Он абсолютно равнодушен к нью-йоркским небоскребам (особенно после 11 сентября), хотя первое время от их вида захватывало дух, и глаза разбегались в стороны сильнее прежнего. Магия и очарование Нью Йорка рассеялись слишком быстро. Теперь Марк знает, что таким, как он, здесь никто не рад. Единственное, что теперь напоминает о прошлом — шрамы на шее, руках и по всему телу, а еще редкие сны. В некоторых из них он снова оказывается заперт в тюремной камере, но в других — в других он видит бесконечные поля и яблоневые сады, по которым бегал еще ребенком. Слышит грохот новогодних фейерверков и звук старенького проигрывателя, из которого ему тихо напевает Вертинский. Теперь все чаще Марку снится постаревшее, расчерченное морщинами лицо матери, ее бесцветные тонкие губы, шепчущие что-то тревожно, будто в спешке. Ее горячая рука накрывает сжавшиеся в кулаки ладони Марка, и он не слышит ее слов, но чувствует, что она зовет его. И ему безмерно стыдно смотреть ей в глаза, поэтому он отворачивается, разглядывает маленький двор, заросший сорной травой и синий запорожец с разбитыми стеклами. Все так, как было в тот день, когда Марк уехал учиться в Москву. По утрам все тяжелее открывать глаза и находить себя здесь — в тесной коморке пять на три метра. Марк обводит взглядом свое жалкое убежище — мансардную квартирку с двумя крошечными комнатами, спальней и кухней, обклеенными пожелтевшими от времени обоями. Это место, где он прячется от всего мира, а если в ящиках находится алкоголь, — то и от самого себя. Когда тебе стукает сорок, невольно оглядываешься назад, пытаясь найти там что-то стоящее, что-то грандиозное. Что-то, из-за чего, собственно, и стоило проживать почти половину века. Марк ничего подобного не нашел. Он три года носил подносы днями и ночами, пытаясь выжить в огромном городе, а к тридцати семи у него ничего своего не было, — даже тостерница, и та в кредит. Марк чувствовал себя унизительно, но все еще был полон надежд. Он кочевал по сомнительным конторкам и редакциям, думая, что сможет построить неплохую карьеру. Но видимо, тюрьма все-таки поломала его, — Марк растерял и лидерские качества, и амбициозность, а от былой самоуверенности не осталось и следа. Марк почти не вслушивается в утренние новости, пока стоит у раковины с бритвой. Если верить радио, сегодня 17 января, и вчера американцы отправили в космос шаттл «Колумбия». Голос ведущего, который сопровождает Марка каждое утро, кажется слишком далеким, а розовая таблетка встает поперек горла. Их он принимает, чтобы не беспокоили побочки от снотворных. Вместо завтрака Марк курит в форточку, и только решает достать вторую сигарету, как слышит громкий стук в дверь. Не совсем стук, скорее серию тяжелых ударов, которые могут принадлежать только Джейн — соседке по этажу и ближайшей знакомой Марка. Она единственная, кому он вроде как нужен. На самом деле, Джейн зовет его «бойфрендом», не обращая внимания, что Марка даже с натяжкой нельзя назвать «мальчиком». Но ему приходится притворяться, что у них действительно зарождающиеся отношения. У Джейн, конечно, есть безусловные плюсы — она приносит выпивку и заполняет невыносимую тишину марковой квартиры своим быстрым щебетом с нью-джерским акцентом. Недостойно и мерзко использовать ее как собутыльника и давать ложные надежды, но Марк никогда не выносил одиночества. — Утречка, Марк, — по голосу понятно, что Джейн уже успела пропустить пару коктейлей. Она приваливается к стенке и улыбается во все тридцать два. — Я просто ж-жуть как устала. С шести утра бегаю по гребаному городу, а все из-за чего? Эти кретины адреса перепутали, ну ты можешь представить? Меня даже на Брайтон Бич занесло, вот, газетку тебе принесла. Она достает из сумки свернутую пополам «Комсомольскую правду». Марк русских газет не читает уже давно, с тех пор как понял, что ему от этого только хуже. Это как расковыривать недавно затянувшуюся рану. Куда больше его радует бутылка Мартини. Джейн суетится на кухне совершенно по-хозяйски. Марк даже не смотрит на ее голую спину и обтянутые джинсами ноги, хотя если бы пригляделся, понял бы, что она довольно симпатичная. Даже жалко, что она впустую тратит время на Марка. Они выпивают по бокалу, обсуждая какие-то мелочи вроде ссоры Джейн с продавщицей, ссоры Джейн с начальником, с хозяйкой квартиры, с бывшим мужем, словом, почти со всеми, кто попадается ей на пути. Когда весь запас историй исчерпан, она всегда задает один и тот же вопрос: — Ну, а как дела в банке? При этом ее устраивает, что Марк отвечает каждый раз одинаково. Дела в банке не меняются, хотя он работает там давно. Считать деньги — одно из немногих его полезных умений, которые здесь пригодились. Однако прошло уже два года, а он так и остался мальчишкой на побегушках с мизерной зарплатой и без всяких перспектив. С каждым днем надежды на повышение таяли, пока от них не остался только горький осадок. Вдруг прервавшись на очередном рассказе, Джейн резко восклицает, что ей уже пора на стрижку, допивает оставшийся на дне бокала вермут и убегает, оставив после себя шлейф приторных духов и легкую головную боль. А еще — газету, которая так и лежит нетронутая и мозолит глаза. Марк невольно тянет к ней руку. Любопытство всегда берет свое, но сейчас он руководствуется не им, а скорее все теми же мыслями, что не дают ему покоя уже несколько месяцев. Что вся его жизнь — там, сколько себя ни обманывай. Газета не такая свежая — с позапрошлой недели. На обложке красуется постаревшая Примадонна, и интервью с ней Марк читает горизонтально, точно так же пролистывает статью о сериале «Бригада», Энрико Иглесиасе, а вот о повышении цен читает внимательно. На девятой странице Марк натыкается на колонку с не слишком примечательным названием «Богатейшие предприниматели года» и тут же впивается в нее жадным взглядом с помесью зависти, отвращения и горечи. С первыми тремя Марк знаком лично, поэтому лишь посмеивается, читая про «активную социальную деятельность» и «благотворительность». Глаза бегут в конец списка, и Марк, запнувшись, замечает предпоследнюю фамилию. «Стрель-ни-ков» — читает медленно, по слогам. Задыхается. — Нет, — вырывается глухо откуда-то из глубины. Фотография ниже не заставляет усомниться в том, что это Гриша. Григорий Константинович, если точнее. «Владеет крупными предприятиями по всей Московской области и далеко за ее пределами, в частности крупными производствами цветной металлургии в Красноярском крае. Точно оценить состояние не представляется возможным, однако нашей редакции стало известно, что недавно бизнесмен продал почти все свои заводы, что по сути исключает его из данного списка.» — читает Марк, не вникая в смысл слов. — Как же это? — спрашивает он у маленькой черно-белой фотографии. Лидер ОПГ смотрит в объектив через очки, слегка презрительно подняв уголок рта, живой, живее всех живых. Марк чувствует себя так, будто наконец проснулся ото сна, непонятного и тяжелого, длинною в семь лет. Воспоминания наваливаются тут же, безжалостно разрывая Марку душу, которая уже отвыкла что-то подобное чувствовать. Он пролистывает их как старый альбом с любительскими фотокарточками. Гришин мягкий смех звучит в голове, будто Марк переслушивает диктофонную запись, а вот его голос он совсем не помнит. Не помнит ни один их разговор, потому что все время был пьян. Помнит только, что любил его до беспамятства, так, что стыдно было в глаза смотреть. Марк пьет джин из бутылки, привалившись боком к стене. Думает столько всего, что голова от непривычки гудит. О себе, о жизни, которая высасывает из него все силы, о том, что Гриша сейчас за тысячи километров отсюда и, возможно, даже не помнит, кто Марк такой, о маме, которая, наверное, испытала вдвое больше боли, чем он сам. Когда вечером приходит Джейн, с пакетом тайской еды из ближайшей забегаловки, он уже полулежит на диване, пьяный в слюни. Она таращится своими подведенными черным глазами и что-то лепечет, пока Марк не срывается на нее, выкрикивая какой-то бред то на русском, то на английском и нездорово скалится, глядя мимо. Джейн уходит, громко хлопнув дверью. Ну и к черту. Не получилось самого себя обмануть, — вот что он думает, прежде чем проваливается в тягучий пьяный сон. Проснувшись утром или вечером (трудно определить, потому что окно задернуто шторами), Марк лежит пластом на кровати, уткнувшись взглядом в потолок, и пытается анализировать прошедшие года. Столько всего произошло, и даже век поменялся, — а Марк будто и не заметил. Месяц назад ему исполнилось сорок, сорок лет, подумать только. Где же теперь молодой, юркий и надменный Марк Багдасаров, что мечтал обвести всех вокруг пальцев, прибрать весь мир к своим рукам? Это он умер, а не Гриша Железный. Как проходят следующие несколько дней, Марк не замечает. Он вроде бы ходит на работу, но не слышит и половины слов начальника, из-за чего ему трижды грозятся увольнением. Марк думает о другом. — Что же теперь делать? — спрашивает он у потолка. Ответ лежит на поверхности давно, нужно только решиться озвучить его. Нельзя и дальше притворяться, будто той жизни просто не было. Нельзя и дальше считать, что это — жизнь. Не обращая внимания на разрывающийся телефон, Марк методично складывает пожитки в чемодан. За десять лет он нажил лишь наручные часы (выиграл в карты), стопку одинаковых рубашек и запасную пару туфлей. Лучший костюм, только что из химчистки, висит на крючке, и Марк видит в нем едва ли не королевскую пурпурную мантию. Уходя, он оставляет кипы рабочих бумаг, пустые бутылки из-под самого разного алкоголя и неоплаченные счета. Дверь захлопывается сама, словно выгоняя, насмехаясь. Купленный на последние деньги билет в бизнес класс (как будто снова есть перед кем бахвалиться) зажат в одной дрожащей руке, а собранный в спешке чемодан — в другой. Марк ломано улыбается проверяющему, и в последний раз отвечает что-то на английском. В самолете он дышит прерывисто, пытаясь угомонить внутренний голос, нещадно покрывающий его матом. Голос замолкает, когда Марка вжимает в кресло на взлете. Теперь уже ничего нельзя изменить. Бросая последний, прощальный взгляд на Нью-Йорк, даже с такого расстояния будто гудящий, Марк думает, неужели все так просто? Он сам того не понимая, заменил один срок в тюрьме другим. И теперь опять бежит, как тогда, из России. В поисках лучшей жизни, которой, похоже, нет. Плевать, насколько он слаб, плевать, даже если его повяжут на пограничном контроле. Потому что он хочет умереть Марком Багдасаровым, а не человеком, чье имя вписано в американском паспорте. Бортпроводница с именем Сара на бейджике спрашивает, не желает ли он чего. Марк заказывает сто грамм водки, что не помогает ему избавиться от дрожи, а спустя два часа еще бокал вермута. От понижения градуса он проваливается в поверхностный сон. Кажется, Марку снится мать, точнее расплывчатые очертания ее лица, потому что он не видел ее очень давно, с тех пор как стал кандидатом в президенты, зато очень ясно слышит запах ее болгарских розовых духов, приторный и густой, и чувствует ее мимолетные прикосновения, как в детстве, когда она убирала ему челку с глаз. Проснувшись, Марк не может сдержать слезы и думает, что все бы отдал за то, чтобы увидеть ее еще раз и найти в себе силы попросить прощения. Самолет слегка качает, когда он попадает в зону турбулентности. В иллюминаторе Марку видна мерцающая сеть оранжевых огоньков, расползающихся в черноте. Через час посадка. Нужно выпить еще Cinzano, решает он.