Любовью чужой горят города

Марк просыпается под вечер — смятые простыни и яркое зимнее солнце, пробивающееся из просвета в шторах. Он долго лежит с закрытыми глазами, пытаясь не думать о близости Гриши, который еще спит, насупившись и подмяв под себя подушку, так крепко, словно младенец. Марк аккуратно, насколько это возможно в состоянии похмелья, вылезает из кровати, перешагивая через Гришу, идет в ванную и долго стоит у мраморной раковины, умываясь холодной водой, а потом лезет в душевую кабинку. В гостиную Марк заходит в синем халате, который висел в шкафчике среди еще четырех таких же. Он ищет сигареты по карманам своего пиджака и курит на кухне за маленьким столиком. Ему не хочется беспокоить Лидера, но он все же идет в комнату, ступая босыми ногами по холодной итальянской плитке так тихо, как только может. Но Гриша не спит. Он лежит очень прямо, его ноги неподвижны, а руки сцеплены за головой. Он мелко дрожит и выдыхает сквозь зубы, зажмурив глаза. Марк не сразу понимает, что что-то не так, он зовет Гришу по имени и подходит ближе, вглядываясь в его раскрасневшееся лицо. Таким Марк его еще не видел.  — Больно? — спрашивает Марк, но не понимает, что произносит это вслух. Говорить с Лидером о боли — всегда плохая идея. Гриша не может повернуть голову в его сторону, хотя и пытается это сделать. Наверняка, он взбешен и вот-вот пошлет его куда подальше, или вовсе пригрозит своими собаками и выкалыванием глаз, как делал это всегда и со всеми. Но Гриша отвечает спокойно, хоть и очень тихо:  — Нет… То есть, обычно все нормально, но иногда… вот так. Судороги. Марк смотрит на Гришу, в очередной раз поражаясь его силе. Раньше он всегда приглядывался к Лидеру предельно внимательно, пытаясь найти слабость или хотя бы болевую точку, но каждый раз безуспешно. Гриша в его памяти так и остался человеком-скалой, пуленепробиваемым и неуязвимым. Это бесспорно восхищало, но куда больше пугало. Ведь сам Марк был так слаб и не шел ни в какое сравнение с Лидером.  — Я могу помочь? — спрашивает Марк, выставляя руку вперед, будто хочет коснуться ноги, но Гриша дергается, перехватывает ее и отводит в сторону. Словно не хочет, чтобы Марк его трогал.  — Не надо, все в норме, Марк Владимирович. Его голос заставляет Марка вжать голову в плечи, и пока он пытается догадаться, противно Грише, стыдно или неловко, тот умудряется подняться на локтях и дотянуться до пачки сигарет, отчаянно пытаясь не выдать свои ощущения. Но все-таки вскрикивает приглушенно, когда падает на подушку, и сминает плоскую пачку в руке.  — Прости, я… — Марк запинается, прячет глаза за ресницами и ищет на полу свои штаны. Рубашка висит на стуле, и на ее воротнике заметны маленькие янтарные пятна. Рукав вымазан в чем-то черном и прожжен сигаретой, но как это произошло, Марк не помнит.  — Возьми там в шкафу одежду, на второй полке, — резко говорит Гриша, перевернувшись на бок, и стряхивает пепел в маленькую кофейную чашку. — Не ехать же тебе в костюме, министр.  — Куда ехать?  — В Воронеж. К твоей матери. Марк не помнит, чтобы они говорили про это. Хоть убей не помнит. Конечно, такое с ним постоянно случалось и до выборов, и в Америке, но вчера Марк обещал себе не облажаться, не нести пьяный бред и не истерить. И Марк это обещание не сдержал.  — А что еще я тебе рассказал?  — Все, Марк, все за небольшим исключением. Так мы едем?  — Если ты хочешь…  — Тогда вещички доставай. Марк надевает черный свитер, один из дюжины в шкафу, и теплые темно-серые брюки. Не хватает только очков, чтобы прикрыть косые глаза, и он станет как две капли воды похож на Лидера. Гриша задерживает на нем взгляд, а потом невнятно говорит что-то про завтрак, и Марку приходится переспрашивать.  — Я говорю, у меня нет ничего, в Бирюзу поедем. Десять минут, и я буду готов. Он уходит в ванную, сильно хромая, а возвращается уже гладко выбритый, с полотенцем на плече. Мокрые волосы на затылке прилипают к шее, и Марк старается не смотреть на Гришу лишний раз, сидит на диване и опять курит, пытаясь заглушить чувство голода. Когда они вместе выходят из дома, Марку на мгновение кажется, что все вернулось на свое место. Не хватает только оставшихся трех бандитов и шестисотого, но из гаража Гриша выезжает не на Мерседесе, а на черном БМВ. Машина совсем новая, и кажется настолько огромной, что Марк открывает рот в детском восторге.  — Да она же стоит как половина этого города, — говорит он, обходя автомобиль кругом, а потом садится на пассажирское сидение.  — Ну, это ты слишком… Четверть. Гриша заводит двигатель, но не спешит двигаться с места, — машину нужно прогреть. Он вообще к подобным вещам относится очень аккуратно и с любовью, — это Марк давно заметил. Шестисотый Гриша и вовсе считал пятым членом банды.  — А я тебя не отвлекаю от каких-нибудь важных дел, от работы? — опять спрашивает Марк, потому что ему все еще неловко вот так вырывать Железного из города, заставлять ехать восемь часов в одну сторону.  — Работа не волк, как говорится, — отвечает Лидер. Оборачивается на Марка и внимательно изучает его нервозность, которая с годами стала только заметнее. — Дела можно отложить, никуда они не денутся. А за город я выезжал в последний раз год назад. Так что вот… Увижу твою малую родину, Марк Владимирович. Они выезжают на узкую дорогу частного сектора. Едут мимо почти одинаковых домов — в прежние времена тут были дачи важных научных сотрудников и других «шишек». Потом начинаются пятиэтажки, гаражи и вот уже рыночек, последние торгаши, замотанные в пуховики и серые шали. В Бирюзе они завтракают быстро — в ресторане вечером пятницы шумно, музыканты играют джаз, и яблоку негде упасть от разодетых в лучшие шмотки людей. Помнится, раньше здесь кроме бандитов и законотворцев вроде Марка никого не было, простой люд долго копил, чтобы отметить здесь юбилей или свадьбу.  — Как «Канарейку» закрыли, у нас тут больше ни одного приличного ресторана не осталось. Я подумываю занять свободную нишу, — говорит Гриша, пока официант разливает им чай. Марку после супа ничего не лезет, поэтому он ковыряет заказанный Гришей наполеон и с раздражением смотрит, как какая-то пьяная девица просит музыкантов сыграть что-то «на бис».  — Можно мне твой кусочек? — спрашивает Гриша, выглядывая из-под спустившихся на нос очков. Марк кивает и посмеивается. Любовь Железного к сладкому всегда удивляла его. Наверное, в детстве ему сильно не хватало всех этих кремовых тортов и шоколадных конфет.  — Все? Теперь мы можем идти? — спрашивает Марк, когда Гриша откладывает десертную ложку. Железный, не дожидаясь счета, бросает на стол пару купюр, и они выходят из душного, сверкающего новогодними гирляндами ресторана на темную парковку. Часы Марка показывают без пяти шесть. Темно-бурая, покрытая инеем сухая трава хрустит под ногами. Они оставляют машину на обочине и идут по одним им известным тропинкам через узкую лесополосу, которая так удачно закрывает пустырь от посторонних взглядов. Небо тяжело нависает над неживой, будто выжженной землей, а темно-серые облака сливаются с чернотой наступающей ночи. Шаги Марка и Гриши пугают сидящих в поле ворон. С пронзительным карканьем они взлетают единой черной массой и улетают прочь, искать себе место потише. Гриша запрокидывает голову, глядя им вслед. Марк не знает, зачем Лидер привел его сюда, на место, где чуть ли не каждый день проходили бандитские разборки. Точнее, он об этом не думает, следуя тенью за Гришей.  — Ну вот и все, — произносит Железный, и ледяной ветер подхватывает его слова, унося их куда-то вверх. В проржавевшей бочке горят марковы документы. Американский паспорт, расписка из нью-йоркского банка и липовые права медленно превращаются в пепел. Марк отводит взгляд, как только огонь стирает с лица Земли Марка Уолша, родившегося в Небраске и говорящего на английском с жутчайшим акцентом. Теперь его официально не существует. Но может быть жив еще прежний Марк Багдасаров, полный амбиций, самодурства и дерзости? Наверняка жив, если решился приехать сюда.  — А помнишь… — вдруг говорит Гриша, отводя взгляд от слабенького пламени. — Мы были здесь, на этом самом месте, с ребятами, еще в восемьдесят девятом. Когда ты завалил того старикана-фальшивомонетчика?  — Твоего дядю из Москвы? — уточняет Марк, и едва заметная улыбка скользит по его лицу. — Я его не убивал, Гриш, мы же договорились — несчастный случай, падение с лестницы.  — Да я и сам мечтал это сделать. Марк вспоминает то декабрьское утро. Он только что стал заместителем мэра, а его руки уже были в крови. И сильно дрожали, когда он вытаскивал грузное тело из багажника. Марк уверял себя, — технически он не убивал, просто толкнул спьяну в порыве ссоры, не надо было лезть, предупреждал же. Гриша, оказавшийся поблизости, только выпил за упокой души дяди и предложил помощь. Лидер тогда еще не носил перчаток, и пальцы у него были поразительно ловкие. Марк заметил это, пока тот помогал ему тащить труп в спешно вырытую могилу и одновременно мурлыкал себе под нос какую-то надоевшую песню. С этого промозглого дня и началось их странное сотрудничество.  — Я тогда не мог отделаться от мысли, что полечу в яму следом за ним. Но ты оказался гораздо более дипломатичным.  — А я сразу понял, что ты далеко пойдешь, Марк Владимирович. Ты когда понял, что он окочурился, даже глазом не моргнул.  — Ну, скажешь тоже, — недоверчиво тянет Марк, улыбаясь, и вспоминает, как тем же вечером напился до беспамятства и звонил матери под утро. Они стоят на пустыре еще около получаса, думая каждый о своем, пока у Железного не начинает болеть нога.  — Пойдем? — тихо, стараясь не нарушать воцарившуюся тишину, спрашивает Марк и тянет Гришу за рукав куртки. Тот расфокусированным взглядом скользит по линии горизонта и кивает. Они придвигаются друг к другу все ближе, ненароком задеваются пальцами, но до машины доходят уже крепко сцепив руки. Железный заводит двигатель, но не трогается с места, будто выжидает чего-то. Шумно работает печка, заглушая их тяжелое дыхание. Гриша едва слышно зовет Марка по имени, и стоит тому повернуться, решительно обхватывает его лицо руками в перчатках и целует. Сначала сдержанно и даже робко, а потом, почувствовав слабую попытку ответить, распаляется и прикусывает нижнюю губу Марка. Но когда тот сжимает руками его шею и проводит языком по губам, Гриша бесповоротно теряет голову.