Тепло

      — Уложи его на колени.       Раз — запах у Кондо терпкий. Соджи утыкается носом ему в грудь и старается втянуть в себя как можно больше этого запаха. Прикрывает глаза, пытаясь понять, с чем он ассоциируется: с кедровыми орехами и хвойным лесом, со старым дубом и пожелтевшими листьями, с маленькой, прыгающей с ветки на ветку, рыжей белочкой. Соджи украдкой улыбается своим мыслям.       — Как прошёл день?       Два — шум разрываемой упаковки и стиснутая ткань домашней рубашки в маленьком кулачке. Это зажмуренные глаза и прижатие из последних сил к большой тёплой груди. Соджи чувствует, как чужая рука ложится ему на плечи и прижимает в ответ.       — Ммм? Нормально.       Два с половиной — шуршание где-то за спиной продолжаются, а затем комнату наполняет отвратительный запах спирта. Окита хочет его не слышать и закрыть нос. Он перебивает родной лесной запах, и тот почти не ощущается. Мальчику становится обидно почти до слёз.       — Укладывайся.       Три — это страх, почти невыносимая душевная боль, когда мягко отстраняют от груди и смотрят в глаза долго, будто стараются усмотреть там что-то ещё, кроме страха. Соджи смотрит в два чёрных омута напротив и не понимает, как можно быть таким спокойным. Мальчик непроизвольно сглатывает, когда слышит тихое «ложись», и почему-то не может ослушаться. У Кондо взгляд спокойный и понимающий. Он говорит, что ему тоже это всё не нравится, но надо. Соджи неохотно пятится и медленно ложится на чужие колени: он пока не жмурится, а только лишь разглядывает цветок на постельном белье. Он видит каждый изгиб, каждую неосторожную складочку.       «Почему всегда так долго?» — это три с половиной. Мальчишка чувствует, как поддевают резинку шортов и трусов, тянут вниз почти до уровня колен. Воздух неприятно холодит кожу. Мальчик безуспешно старается расслабиться, как всегда советует сделать Тоши.       — Я ещё не колю.       Четыре — это ложь. Соджи утыкается носом себе в руку, чтобы не слышать запаха спирта. Жмурит глаза. По тёплой коже несколько раз резко проходятся холодной мокрой ваткой. Кажется, он готов сбежать, сейчас же рвануть и убежать куда глаза глядят: в тот самый лес, спрятаться за дуб и даже белке велеть не выдавать его! Мальчишка не может: держат его крепко, словно заковали в стальные оковы. Ни шелохнуться, ни дёрнуться. Соджи не понимает, откуда в Кондо столько силы.       — Чш-ш-ш.       Это боль. Она начинается с неожиданного укола и не прекращается, кажется, целую вечность. Пять — это крик. Соджи не слышит ничего и никого вокруг. Только этот громкий, пронзительный крик, медленно перерастающий в монотонный вой. Это слёзы. Солёные капли градом капают с глаз, бегут мокрыми дорожками по щекам, и мальчик даже не знает, как их остановить. Остаётся только глотать, давиться ими и собственным криком, полузадушенно кашлять. Ему хочется дёргать ногами, но их крепко держат. Соджи чувствует себя совсем бессильным перед этой болью.       Шесть — это пустота. Пустота и обессиленость. Он не понимает, в какой момент острая игла сменяется проспиртованой ваткой, а дикая боль — мягкими массирующими движениями. Пропускает момент, когда вместо стальных оков оказываются ласковые поглаживания по спине. Шуршание сменяется возьнёй где-то в прихожей, а затем хлопком входной двери. Мальчик не понимает момента, когда продолжает плакать просто по инерции, а не из-за боли, когда она становится тупой и будто бы отдалённой.       — Всё закончилось, всё.       Семь — это тепло. Когда слёзы, наконец, перестают капать, а мокрые дорожки начинают подсыхать, когда уже обратно натянули шорты и снова осторожно усадили на колени. Это неудобное ёрзание и остаточные всхлипы. Это крепкие объятья и ласковые поглаживания по плечу. Это родной голос, который шепчет что-то успокаивающее и предлагает пойти выпить чаю. Окита кивает совсем слабо и просит пойти через пять минут. Он хочет ещё посидеть так, подышать этим терпким запахом леса.