***
Просыпается он от чувства землетрясения. Кто-то идёт, вернее сказать бежит и становится всё ближе. Инстинкты подсказывают скрываться, хотя бы между деревом и землёй. Он резко поднимается. На этот раз не может сдержать тихого писка-крика. Соджи не хочет думать, как слышался со стороны этот вой. На глаза наворачиваются слёзы. Он глядит на раненную лапку и приходит в тихий ужас. Она вся залита той жидкостью и теперь распухла. Паучок даже боится к ней прикоснуться. Он сидит, смотрит на неё и даже не замечает, как над ним склоняется огромное существо. Мартышка. А он даже не может сбежать. Она с интересом — Соджи бы даже сказал с аппетитом — его рассматривает. А он даже не может сбежать. «Ты чего здесь сидишь? Совсем не боишься меня?» — голос у обезьяны доброжелательный и слегка насмешливый. Не голодный. Может быть. «Лапка...» — проговаривает Соджи совсем тихо, впрочем, не надеясь, что его услышат.***
Лапы как всегда несли Рёму вперёд быстрее, чем поспевала за ними голова, ветер трепал шерсть на макушке, высокая трава щекотала пальцы и брюхо — Тоши и молчаливый Сайто остались где-то позади, на пыльной тропинке. Впрочем, Рёма, непривыкший оглядываться на своих путников, всё же сбавил ход. Всё-таки оставь он их, а сам ускачи в неведомые края.... За такое Тоши и за хвост оттаскать может, или ещё чего хуже, как и угрожал, отходить чем пониже хвоста. Он замер и притих в траве, почёсываясь (кажется не блохи.... Иначе Тоши как знать прибьёт!) и выковыривая из шерсти налипший мусор с пылью. Тёплое солнышко грело спину и напекало макушку... «И где эти двое так долго плетутся, а», — фыркнул Рёма и тут же вскочил с земли. Его деятельная натура почему-то никак не желала даже минутку посидеть спокойно и отдохнуть, вместо этого дёрнула на задние лапы и заставила протяжно и нетерпеливо всматриваться вдаль. Ни-ко-го... Вот ведь! Он вскочил, вертя головой во все стороны, в поисках куда бы взобраться повыше. А вот и подходящее деревцо! Рёма рванул вперёд... И едва успел притормозить, каким-то одному богу ведомым чудом не наскочив на что-то маленькое, пушистое... и очень уж многоногое. Маленький паук уставился в ответ больше чем полудюжиной круглых, блестящих, чёрных глазок, в которых тут же отразились восемь маленьких удивлённых Рём.***
— Чего ж ты не убегаешь? — вырвалось у него удивлённое. По-всякому выходит среди зверей, даже самых цивилизованных: ты либо нападай, либо удирай. А этот кусаться что-то совсем не думал. Да и не выглядел ядовитым. Голосок у него оказался совсем тоненьким, тихим, почти слившимся с шумом ветра. Рёма едва смог различить что-то едва уловимое: — Лапка, — ага, теперь ясно, чего не бежит. — А чего это у тебя с ней? — Рёма высунул лапы вперёд, пытаясь схватить пушистика в ладонь и рассмотреть получше, однако столь же стремительно отдёрнул. Паучок казался совсем маленьким, такого хочешь-не хочешь, а поранить совсем легко... Да и Тоши... Помниться говорил, что есть пациенты, которых трогать с места совсем нельзя — только хуже будет. Потому Рёма только наклонился насколько мог низко, сощурившись (и спрятав клыки — мало ли), осторожно его разглядывая. Паучок не понимает причин, но мартышка говорит с ним доброжелательно и участливо. С явным интересном спрашивает насчёт лапки. Притворяется. Хочет войти в доверие, дождаться, пока он потеряет бдительность, а там схватить и сунуть в рот. Мартышка неожиданно доброжелательно улыбается, а Соджи только и может смотреть на огромные клыки. Проглотит... Даже жевать не будет, не заметит. Долгие мгновения ужаса, и вот он тянет к нему свои огромные лапищи. Слишком походящие на человеческие, с пальцами и толстой кожей. Соджи думает, как бы укусить. Пустить все свои немногочисленные зубки в ход и защититься. Он даже старается сделать грозное выражение маленькой мордочки. Слишком маленькой, чтобы заметить насупленный и хмурый вид. Старается сменить взгляд с испуганного на серьёзный, но огромные клыки тот час же всплывают в воображении. Он постарается удержаться за один, но всё зря. Нижний клык просто раздавит, он почувствует, как всё тело пронзает болью, а потом... Мартышка внезапно отдёргивает лапы и с секунду задумчиво на него смотрит. Чего это? Есть передумал? Точно не голодный. Мартышка ложится брюхом на горячую, нагретую полуденным солнцем землю и как можно ближе придвигается к нему. Смотрит. Даже больше не улыбается, демонстрируя клыки. Взгляд его становится уж слишком внимательным, так что Соджи становится не по себе. Он явно рассматривает его лапку. Эта жидкость... он понял, всё понял. Мартышка просто боится отравиться ею. Сейчас он просто решает, насколько она может быть ядовита. Паучок прекрасно понимает, что этим промедлением надо пользоваться. Встаёт резко, старается игнорировать пронзающую не только лапку, но и, кажется, всё тело боль, проходит целых три паучьих шага, игнорирует бегущие из глаз слёзы. Взгляд будто покрывается пеленой, он уже не видит дальше собственных лапок. И посидеть, вытереть набежавшую влагу не может. Его сейчас точно съедят. «К-куда же ты?» — слышится несколько растерянный голос мартышки. А паучок делает ещё несколько маленьких шагов. Наверное, он выглядит забавно. Для огромного существа эти милиметровые шаги ничего не значат. — Упал. Просто, — всё-таки невежливо совсем игнорировать вопрос. Ещё два шага, и больная лапка по неосторожности прикасается к какому-то мусору. Приглядывается. Щепка. Он дышит поверхностно и часто, стараясь справиться с нахлынувшей болью. Ну почему, почему, почему у него нет яда?! Его попытки сбежать и правда выглядели забавно, и Рёма бы наверняка улыбнулся, позволив снова расплыться по мордочке клыкастой улыбке, если бы не заметил, как чужие глаза (кажется, абсолютно против воли хозина) наполняются слезами. И Рёма не осуждает, понимает, какого это, быть таким малышом, теперь ещё и совсем беззащитным перед чужими когтями и зубами. «Съедят», — мелькает в голове у Рёмы. — «Только завернёт за угол, и съедят». — А ведь они даже не успели познакомиться! Так что Рёма попросту преграждает ему путь ладонью — для паучка та наверняка выглядит как огромная, сейчас совсем непреодолимая. И это работает, тот боязно замирает на месте. Рёма рассматривает его, едва не прижимаясь мордой к земле. Какая жалость, что он совсем в таком не разбирается, в отличие от Тоши, однако это поймёт даже самый глупый обезьяний дитёныш — если из раны что-то течёт, значит дело плохо. — Тише ты, — шипит Рёма, — не съем я тебя. Не ем я пауков, не люблю. Лапки в зубах застревают, — а после добавляет: — Я знаю, кто тебе поможет. У меня есть друг, — Рёма запинается, сомневаясь, что Тоши можно обозвать этим словом: — Он врач! Почему-то в этот момент паучок преисполняется гордости. Он не совсем беззащитный, способен ещё такой большой обезьяне причинить дискомфорт, и она пожалеет, что с ним связалась. Только грустно, что маленькая победа будет эта посмертная. Он уже не увидит кривящуюся и ковыряющусь в зубах тонкой палочкой мартышку. Он погрузится в тёмное, липкое небытие, как тот недавний короткий сон. А потом он глядит на огромную стену из лапы затуманенным взглядом. Без убеждения, что его не съедят, он наверняка бы впал в отчаяние. Такая огромная... В здоровом состоянии он даже попробовал бы перескочить через неё, а сейчас мог лишь смотреть, как она подымается фактически до небес. Для него и малая щепка сейчас - непреодолимая преграда. Это беспомощность начинает раздражать. Как в детстве. Когда он пытался отсоединиться от всех паучат и сбежать на охоту один, но родители быстро отлавливали и сильно ругали. Вокруг столько опасностей! Он не сможет себя защитить! Тогда смеялся, утверждал, что убежит, а сейчас понимал всю серьёзность предостережений. Он и вправду слишком маленький... Как только не раздавили. — Доктор? — он весь содрогается, произнося это слово. Слышал. Конечно слышал. В Африке только об этом говорят. Добрый доктор приехал лечить больных мартышек. Среди пауков существовало своё мнение по этому поводу, на совете даже кто-то предлагал послать к нему чёрную вдову. Не будет мартышек — минует ещё одна опасность. Особенно эту идею поддерживали представители его вида и другие безъядовые. Однако вдова отказалась, не назвав конкретных причин. Возможно, посчитала это слишком низким и не достойным её. Вообще самая гордая из всех. Королевна, блин. Тогда Соджи тоже на неё немного обиделся, но сейчас ему было стыдно за одни только мысли о подобном. — Чувствуешь? Кто-то идёт, — тихо, но уже без видимого страха произносит паучок. Он ощущает самое небольшое колыхание в земле, даже самое отдалённое. Для такого маленького него даже спокойные шаги большого существа уже землетрясение в несколько балов, а что говорить о скачущих без устали мартышках? — Идёт? Кто идёт? — Рёма тут же вскочил (он всё-таки не обладал таким чутьём, как мелкий паучонок) и тут же снова приник к земле, приложил ухо, прислушиваясь. И правда — шагали. Кто-то один, двуногий, цепляя траву грубыми ботинками, и ещё один, на всех четырёх лапах, тихой, крадущейся поступью. Иногда Рёме казалось, Сайто не собака, а настоящий дикий волк, да ещё и на вечной охоте — слишком уж вгонял в страх его осторожный неслышный шаг и внимательный изучающий взгляд. — Рёма! Хвостатое ты чучело, куда опять подевался? — донеслось со стороны дороги, и он тут же метнул в сторону паучка виноватый взгляд, дескать, имя запомни, а то, что меня ещё можно и так, по-другому кликать — забудь. — А вот и доктор Хидзиката! Промеж травы тут же сунулась морда с влажным носом и широко раздувающимися ноздрями — Сайто его унюхал и, кажется, готов сейчас же взять и отволочь за шиворот к Тоши. Морда двинулась вперёд, и вслед за ней показалось и тело — длинная тёмная шерсть и сильные, будто натянутые пружины, готовые тут же прийти в движение лапы. Рёма предупреждающе замахал пальцами, дескать, стой, повремени, однако Сайто, вероятно, и так всё понял — зловещий взгляд тёмных глаз устремился на паучка. Могло ли подобное случиться в жизни другого паучка? Не такого глупого и самонадеянного? Мог ли кто-то из его братцев быть окружён сразу двумя огромными зверями, которым и есть не нужно, просто наступить по неосторожности, и вот она — смерть. Паучок думал, что страшнее обезьян нет никого и ничего, они наступали на сородичей, ели их, не разделяя среди других мошек и насекомых, а теперь он сам пытался подползти ближе, насколько это могло быть возможно с раненной лапкой, к огромной ладони, преграждающей путь. Укрыться за ней от нового, большого, невиданного зверя. Шерсть его длинная, такой ни у кого не было в их краях, развевалась на лёгком ветерке. Лапы мощные, а сам чуть ли не ростом с ту самую мартышку, а то и больше неё. Дышит он тяжело, высунув розовый язык и обнажив большие белые клыки. Они ещё острей, чем у его нового знакомого. Смотрит он на мартышку злобно, кажется, готов тут же его загрызть. Его самого вначале даже не замечает, только потом, по указке Рёмы (его ведь так назвали?). Невиданный зверь пригибается к земле, кладёт голову на лапы и смотрит на него пристально, изучающе. Паучку становится не по себе, он старается отползти ещё и спрятаться за травинкой или камушком. Почему-то чувства, что его хотят съесть, не возникает. Взгляд зверя скорее задумчивый, кажется, он готов его взять на лапы и приблизить совсем к глазам, чтобы понять проблему. Соджи не любит, когда на него столь пристально смотрят и вообще обращают столько внимания на него такого маленького и обычно не заметного. — Кто это? — совсем тихо спрашивает, бросая взгляд на мартышку. Также он чувствует, как тяжёлой поступью приближается к ним кто-то третий. Чувствуется, что он наверняка больше тех. Шаг тяжёлый, словно у хищника. У лани, зебры и других им подобных шаги лёгкие и будто летящие, особенно когда бегут. Неужели так ходят люди? — Тоши! — Рёма едва удержался, чтобы не повиснуть на белом врачебном халате, чтобы тот не дай их справедливый звериный бог не наступил ненароком на пушистого беднягу паука. Сказывались природные инсткинкты сородичей, столетиями прыгающих по деревьям — однако, Доктор Хиджиката (именно так тот просил себя называть, чего Рёма, конечно, никогда не слушал) совсем не бессловестная пальма, и за такое и огребсти можно. — Тоши! Ты посмотри, кого я нашёл! Рёма тут же снова вскочил — ну не мог он сидеть на месте, уж простите люди добрые, — и метнулся к Тоши, и всё-таки повис у него на локте (абсолютно возмутительная фамильярноть — обычно говорит такое врач, рьяно оберегающий личное пространство). — Ну ты посмотри, какой славный паучок! Скакунец! Скакал, скакал, скакал, — Рёма сам ненароком подпрыгивает, будто от этого его слова обретут большую весомость. — И доскакался! Очень хочется схватить его в лапы, но Рёма сдерживается — не ровен час навредит, да и Тоши пока не просит поассистировать (какое вкусное, интересное, приятное, новое слово!), только наклоняется вниз, почти под прямым углом, и тянет многозначительное: — Та-а-ак, — а после: — Кто тут у нас... Все звуки, шум и слишком активные действия мартышки, тяжёлое дыхание невиданного пушистого зверя — всё это будто теряется где-то на фоне, когда к ним подходит человек. Огромный. В сотни, а то и в тысячи раз больше самой большой гориллы или шимпанзе, льва или тигра. Конечно, это лишь на взгляд маленького паучка, для которого и маленький камушек сейчас — непреодолимая преграда, но ему кажется, что подошедший высок как те деревья. Он даже не видит сначала его лица, только замечает странные чёрные гладкие лапы. Ни у кого из видимых им животных таких нет. А ещё ноги его... Не шерсть, что-то другое, такое же чёрное. Непроизвольно он отходит на два паучьих шага, конечно, незаметных человеческому глазу. «Он тоже меня может съесть? — мелькает мысль, но тут же себя успокаивает: — Вроде не собирается.» До слуха долетают урывки обезьяней болтавни. Мартышка с явным восторгом рассказывает о нём, особое внимание уделяя многочисленным пушистым лапкам. Пуачок неосознанно осматривает их. Нет, у того зверя гораздо пушистее. А потом человек опускается на колени совсем рядом с ним и наклоняется как можно ниже. Лицо его слишком отличается от привычного звериного. На нём совсем нет шерсти, за исключением больших белых усов. Он говорит и слегка обнажает зубы. Отсутствуют большие и страшные клыки. Как же он охотится? Или людям не надо? Они едят траву? Размышления перерываются человеческой протяжной речью. Неожиданно понятной. — Соджи, — паучок считает, он хочет знать его имя. — Скакунец, да. Он старается говорить громко и чётко, не показывая лёгкий страх. От него угрозы не чувствуется, даже взгляд не пристальный, как у зверя, а скорее заинтересованный, изучающий. — Соджи, скакунец, ясно. — Несмотря на весьма обширные познания в биологии, даже Тоши не смог бы с такого растояния рассмотреть и уж тем более определить видовую принадлежность бедняги. Паучок выглядел маленьким даже среди своих сородичей и наверняка ещё совсем недавно был ребёнком, если не вылупился из яйца. — Не путайся под ногами! — он утихомирил Рёму, крутящегося вокруг и мельтешащего в глазах пушистым ураганом, лёгким шлепком по загривку. И тот подчинился, затих, разглядывая пациента (а Тоши уже был абсолютно уверен, что Соджи его будущий пациент) из-за его ног, снова уцепившись (ничему жизнь не учит, чёрт возьми!) за штанину. — Давай-ка посмотрим, что с тобой, — Тоши опустил ладонь на землю прямо перед паучком. — Сможешь забраться? Спустя несколько долгих секунд его пальцы всё-таки тронули чужие подрагивающие пушистые лапки, осторожно ощупывающие путь. — Не бойся, не съем, — пробормотал Тоши и тихо добавил про себя: — В отличии от некоторых. — И поднёс паучка на уровень глаз, чувствуя, как боязливо вцепляются в кожу здоровые лапки. Для того земля сейчас наверняка превратилась во что-то недосягаемое, далёкое... Что-то, куда очень боязно свалиться. — Не дрожи, не упущу тебя, — усмехнулся Тоши, доставая из кармана увеличительное стекло. Всё-таки Соджи был тем ещё крохой. Восемь маленьких тонких лапок с естественными белыми точечками и маленькими шерстинками. Должно быть восемь, но здоровых только семь. Он перебирает ими, не в состоянии несколько секунд побыть в спокойном положении, периодически исчезает из вида раненная лапка, он словно старается поджать её под себя. Не может. Она значительно выделяется среди прочих: толстая, с засохшей белой жидкостью-лимфой. Поранил, ударил обо что-то, но хоть бы не сломал. Хиджиката слабо представлял, как будет вправлять её в полевых условиях такому крохе. Оперировать? Дать небольшой наркоз, чтобы застыл на какое-то время и не дёргался? Можно. Он другими лапками мешает сам себе. Слышно, как тихо пищит, если эти звуки можно так назвать, при случайном прикосновении других лапок с раненной. Нужно будет перегородкой отделить её от остальных на время манипуляций. Он убирает лупу и смотрит на Сайто, честно охраняющего большой чемодан с лекарствами. Его можно будет использовать как операционный стол, хотя для такого был бы намного удобней тот, небольшой, с перегородками, чтоб не сбежал. — Надо вправлять. Сайто, доставайте бинт, антисептик, зажим, придётся фиксировать и т. д. Знаете. Он чувствует быстрое, даже слишком быстрое, перебирание лапок по своей ладони. Чёрт. Куда побежал?! Вправлять? Остальные, совсем незнакомые слова, ассоциировались у бедняги только с болью, страхом, ужасом... И едва ли не со смертоубийством? Что этот страшный человек собрался с ним делать? От этих мыслей все семь здоровых ножек у Соджи тут же заходили ходуном, а крохотное сердце внутри, под жёсткой шкуркой, быстро-быстро забилось. Так страшно ему не было кажется даже тогда, когда он чудом избегал клыков больших зверей, или его паутину вместе с ним самим срывал ветер, унося в ревущую бурей неизвестность. Лучше уж он как-то сам уползёт, отлежится, отоспится где-то среди травы под кустом, подождёт, пока боль хоть немного сама поутихнет, чем останется в чужих горячих шершавых руках, перед холодящей пушистую спинку неизвестностью, колющую незнакомыми жутковатыми словами. Соджи собрал все свои силы (коих осталось совсем немного) и, подгадав момент, когда человек отвернулся к псине, рванул наутёк. Больную ножку тут же как огнём обожгло, во всех восьми глазах стало мутно от слёз, но он, стиснув челюсти, перебрался через палец и... Едва удержался от крика, когда ладонь накрыла вторая рука, сооружая над ним тёмный купол из ладони, не дающий вырваться. — Это ещё что такое? Хиджиката успевает в последний момент накрыть паучка второй рукой и отрезать ему путь к отходу. Дурачок. Нельзя же так бегать с поломанной лапкой. Он думает, что ему следует хоть немного объяснить крохе его ближайшее будущее. Хотя, конечно, больше напугает. — Сиди спокойно и не двигайся лишний раз. Лапка сломана. Так как ты совсем маленький, придётся проводить небольшую операцию. Сейчас Сайто с Рёмой подготовят необходимое, и начнём. Можешь даже не спорить. Хиджикате кажется, что он слышал тихий, протестующий против всех этих манипуляций голос. Он уже привык и понял: смелость у многих заканчивается там, где начинается его кабинет. Порой это особенно мешало в работе вот с такими крохами. И не удержишь, не зафиксируешь, не погладишь даже, чтобы немного успокоить. Он не осуждал, понимал, насколько большими и страшными выглядят инструменты и он сам, склонившийся над ними с увеличительным стеклом. С теми же обезьянами... куда проще, пусть и ловить их приходилось дольше. Он глядит на импровизированный операционный стол. Всё что нужно аккуратно выложено на марлю, посередине же она сложена в несколько раз. — Я тебя сейчас выпущу, — говорит подходя к «столу». — Посиди спокойно, пока я не дам наркоз. Укольчик сделаю, и ничего чувствовать не будешь. Он открывает ладонь и опускает её на уровень марли, чтобы дать паучку сойти. Надеется на его благоразумие и понятливость. Да. Щас. Только почуяв свободу, тот бежит в равно противоположном направлении. Устремляется куда-то к его рукаву. — Вот что за поведение, а?! Что за поведение? Он ещё и спрашивает. Едва услышав слово, «укол» Соджи тут же вообразил громадную (а какой она ещё должна быть при таких-то размерах докторских рук?) острую иглу, протыкающую его насквозь как бабочку в коллекции биолога. Страх совсем не парализовал, а даже наоборот — добавлял сил, и это всегда помогало паучку выходить сухим из воды. — Не надо, пожалуйста, — тихо пищит он, сомневаясь, что такой тоненький голосок вообще слышно. — Я уже... У меня уже ничего и не болит, вот! Соджи пытается поджать под себя раненную ножку, чтобы снова уползти куда подальше, однако ту сразу же пронзает такой болью, что паучок, не удержавшись, шлёпается на брюшко. Встать больше не выходит, он вхолостую перебирает лапками, а неизвестность в лице докторских рук приближается с неизбежной быстротой. Хиджиката только тихо вздыхает, видя, как тот не добегает до рукава и оседает на запястье, лишь перебирая лапками в воздухе. Сам себе хуже ведь делает. Укол — одна секунда, и лапка занемеет, а он уже в сотни раз больше боли себе причинил. — Знаешь, есть такое слово «надо». И вот такое поведение совсем не показывает тебя в позитивном свете. Замри. Он говорил это, осторожно перенося паучка на марлю. Единственный небольших размеров шприц имел иглу для грызунов, и то положил он его на всякий случай. Лечить пауков в его планы отнюдь не входило, как и разбираться с морскими разбойниками. Хиджиката глядит на паучка. Тот лежит и выглядит неспособным двинуться с места. Хоть чем-то прикасаться к нему до начала действия заморозки откровенно не хочется. Иголка приближается и.... Несмотря на весь ужас, отражающийся в глазах паучка, не происходит ничего непоправимого, его не убивают и не протыкают насквозь, только яркая, но быстрая боль на острие и медленно стихающие ощущения, постепенно, будто волнами, накатывающее оцепенение, успокаивающее горящий огонь в лапке. Неужели это всё? Больше его не тронут, раз укол помог и не болит? — Всё. Это было самое неприятное на сегодня. Скажи когда перестанешь чувствовать раненную лапку и другие на той стороне. — Спасибо, — тихо проговаривает паучок. Лапки совсем онемели, он ими и двинуть не может, и от этого накатывает странный страх — он ведь сейчас совсем, абсолютно беззащитен, как букашка, пойманная в его паучью сеть. — Мне теперь нужно только полежать, поспать, пока не пройдёт, да? Он совсем не разбирается в том, что делает доктор, однако звучит похоже на правду, верно? Пока ждут действия укола, Хиджиката надевает маску и обрабатывает руки антисептиком. Он осматривает выложенные инструменты и понимает, что придётся пользоваться мышиными. Для такого большеваты, конечно, и могут лишний раз напугать, но других нет. А потом он слышит спокойный, полный надежды тихий голос. Такой наивный, это вызывает мимолётную улыбку. Стоит ли комментировать свои действия или сделает только хуже? Порой, когда пациент понимал, что с ним делают, он чувствовал себя увереннее и меньше боялся. Конечно, это относилось больше ко взрослым особям. — Можешь закрыть глаза и не смотреть, что я делаю. Уснуть сейчас вряд ли получится... Он берёт два маленьких стёклышка, тоже взятые на всякий случай, и отделяет ими здоровые лапки. Отводит их от больной на максимальное расстояние. Чувствует на себе опасливый взгляд паучка, повторяет: — Закрой глаза. Я сейчас буду вправлять. Если бы Соджи мог сейчас сбежать, то непременно бы это сделал, однако его парализовало от того чудного лекарства (оказавшегося вовсе не лекарством, а способом удержать его на месте) — и всё, что он смог, только зажмуриться покрепче, пускай и один из восьми глаз всё равно предательски приоткрывался и желал подсмотреть. Доктор вертел его беспомощным едва способным двинуться тельцем как хотел, отставлял лапки, переворачивал и трогал, и от этого внутри всё страшно и липко сжималось. Хиджиката берёт ещё два весьма непривычного вида инструмента, больше похожие на человеческий стоматологический зонд, только куда меньших размеров. Приставляет к лапке. Слышится неприятный хруст. Всё произошло слишком уж быстро... Соджи полузадушенно всхлипнул. Кажется, это хрустела его бедная больная ножка... Как же он теперь.... — Отмирай. Совсем не страшно, видишь. — Уже всё? — прошептал Соджи, чувствуя, как голос едва слышно подрагивает и ломается. — Да. Осталось обработать рану и перевязать. Можешь посмотреть. Я кисточкой поглажу лапку, ты почувствуешь лёгкий холодок от лекарства, — Хиджиката говорит спокойно и даже немного мягко. Дальнейшие действия обычно воспринимались паучками спокойно и даже благосклонно. Хиджиката берёт обычную тоненькую кисточку для рисования, обмакивает её в вазилиновое масло. Соджи настороженно следит за каждым его действием. Сбежать не может, только вздрагивает от ощущения прикосновения. Мерзкая лимфа цепляется к волоскам кисти, а лапку покрывает слой масла. Пахнет оно не особо приятно. — Теперь перевязать. Я туго затяну. Снимешь через две недели, раньше чтобы не думал снимать. Потом попросишь кого-нибудь из сородичей. Перевязывает лапку доктор чем-то белым, напоминающим то, чем застелили импровизированный стол, прежде чем начать осмотр, — и это почему-то кажется больнее, чем укол. Лапку стягивает со всех сторон, а прикосновения чего-то к ранке отдаются острыми колючками. — Запомнил, — повторяет Соджи, осторожно заглядывая человеку в лицо. На нём почему-то совсем нет шерсти, зато на носу, прикрывая глаза, находится что-то странное, напоминающее прозрачный лёд. — Через две недели. И кивает, будто дожидаясь разрешения уходить. От такого долгого, непривычного покоя уже чешутся здоровые лапки, хочется скакать, бежать и сплести новую паутинку. И доктор, кажется, это понимает. — Забирайся, — и большая рука ложится рядом с ним, позволяя Соджи влезть, уцепившись за пальцы. Земля, по которой он уже успел соскучиться, приближается стремительно быстро. Секунда, и он уже снова свободен — в последний раз оборачивается на высокого человека в белом халате, по-доброму скалящуюся обезьянку и неизвестного пушистого зверя. Соджи улыбается, и обезьянка машет ему лапой.