Люблю, когда ты краснеешь

Однажды Марк поздно возвращался с работы, а во дворе общежития дурачились пьяные Макс и Уоррен Грэхэм. В какой-то момент он схватил ее и защекотал. Сперва Марк хотел переломать чертову Грэхэму пальцы один за другим, потом вгляделся в блаженно запрокинувшую голову Макс и понял, что обязан с ней это повторить. Устроить передозировку ощущениями в разы мощнее. Чтобы только Марк мог к ней прикасаться, и Макс это нравилось. Отныне каждый его день протекает в размышлениях. Марк читает лекции, фиксируя каждую реакцию Макс на раздражители. Как она ищет тень и подставляет веснушчатое лицо ветру. Как растирает предплечья, когда мерзнет, надевает кофту и закатывает рукава до локтей. Как вздрагивает от дружеского прикосновения к плечу и быстро расслабляется. Каждый такой момент — как бабочка за стеклом, ловушка для неуловимой красоты. Однажды Марк соберет всё, что сможет, и создаст шедевр.

***

К середине октября коллекция метафорических бабочек заполняет всю стену, отделявшую желания Марка от его намерений. Еще чуть-чуть, и разлетятся — пора действовать. Через потолок Проявочной слышны басы из машины Нейтана — задержался, болван. Но Марк слишком ждал этого момента, чтобы тратить время на ругань, и спешит навстречу. — Забирай, — кивает Нейтан на бессознательную Макс, пристегнутую ремнем безопасности. — Что ты в ней нашел-то? Марк отвечает выразительным взглядом. — Понял. Пошел я на хрен. С визгом шин Нейтан уезжает. Марк заносит Макс в Проявочную — вот и сбылось, лежит перед ним на черном фоне. Марк раздевает ее, привязывает конечности к столбикам за кадром, а черные ремни маскирует такими же шелковыми лентами. Корректирует свет, белым кружевом завязывает глаза Макс, затыкает ей уши и ждет. Ресницы Макс подрагивают. Она поворачивает голову, шевелит рукой, осознаёт и дергается — Марк запечатлевает каждое движение. Макс громко дышит, стонет, кричит, он едва сдерживает порыв утешить. Пока не отчается, она неприкосновенна. В Проявочной нет часов, но Марк их представляет на потолке. Черные стрелки ползут по лунному диску к полуночи, пока Макс борется с неизбежным. И вот стрелки встречаются, она затихает. Пора. Марк со всей деликатностью поглаживает волоски на руке Макс. Та вздрагивает, он дает ей успокоиться и повторяет движение. В этот раз Макс напрягается меньше: начинает верить, что Марк не опасен. Однако это не точно. Легкими прикосновениями, как крылья бабочки, он сдвигает невидимую глыбу с ее плеча. Обводит шею (там глыба особенно прочна) и по другому плечу возвращается к пальцам. Те уже почти не дрожат, слышны лишь шумные выдохи. Макс будто чувствует: это только начало. Нужно больше ощущений. Марк оглядывает Проявочную, замечает ножницы, которыми резал кружево. Он раскрывает их и проводит там, где трогал — волоски топорщатся навстречу лезвиям, Макс дышит еще громче. Он угадал, она любит боль. Сталь скользит к плечу — всё громче дыхание, сильнее мнимое сопротивление. Марк обводит лезвием плечо, шею и наслаждается напряжением Макс. Она возбуждена — самое время остановиться. Марк откладывает ножницы и повторяет их путь подушечками пальцев. Макс безмолвно умоляет продолжить, усилить, забрать контроль. И Марк выискивает каждую чувствительную точку от кисти до плеча, обводит пальцами и наслаждается прерывистым дыханием Макс. Она дышит для него, только для него. Всё сложнее держаться плана: на теле Макс мало волос, зато каждый трепещет от нетерпения. Марк выглаживает из нее сомнения, вырисовывает вдоль кожи невидимое кружево и от плеча переходит к груди. Здесь лишь пара волосков и уйма чувствительных точек — нужна осторожность, чтобы не ускорить финал. И Марк обводит ее груди, намеренно не касаясь сосков — Макс сжимается и счастливо выдыхает. Она обнажена и свободна перед ним — от запретов, не от себя. Живот у Макс прохладный и напряженный. Марк гладит его против роста волос — Макс каменеет, как и все жертвы моды на плоские телеса. Как и все жертвы, она совершенна — с этой мыслью Марк минует лобок и скользит вниз по гладким бёдрам к коленям. Там волос чуть-чуть и, говорят, больше всего нервных окончаний. Вот и Макс ритмично напрягается, а Марк каждым движением забирает ее сопротивление. Ее острые колени очаровательны — даже жаль, что их не сфотографировать. Это должно остаться лишь в памяти. Марк оглаживает ее лодыжку, ведет вдоль набухшей вены к пальцам — каждому достается максимум внимания. Царапает стопу, та сжимается в невыразимом удовольствии. Марк повторяет путь по внутренней стороне ноги и переходит к другой. Макс часто дышит, извивается ему навстречу, волосы на ее лобке слипаются — так и умоляет, чтобы там потрогали. Марк с трудом отодвигает руку и скользит по волоскам на ноге — вниз, и снова вверх. Макс уже на пределе, на пределе и Марк. Одной рукой он расстегивает брюки, другой гладит пушок на ее щеках. Нарочито медленно поправляет повязку, берет лицо Макс в ладони и резко облизывает ее губы. Макс стонет ему в рот, задыхается от ощущений, и Марк больше не сдерживается. Падает рядом, цепляет кончик ее языка своим, слышит и чувствует, как барьеры Макс рушатся, впуская наслаждение. Отодвигается, чтобы не запятнать ее, и переживает то же самое. Реальность возвращается фрагментами: черные плитки на потолке, белый слепящий софтбокс, непокорная повязка. Марк поправляет ее чистой рукой, наскоро вытирает вторую и берет камеру. Белое кружево на блестящей коже застывает в вечности. Макс засыпает в объятиях Марка. Он одевает ее и относит в машину, чтобы вернуть в общежитие. Завтра Макс проснется и решит, что всё приснилось. Будет краснеть и отводить глаза на лекции, вспоминая подробности «сна», а Марк полюбуется. И через неделю-другую, когда Макс обо всём забудет, отправит ей фотографии. В конверте с подписью: «Неприкосновенно».