Экстра

«Я убью его.» Стоит только первым звукам его имени произнестись где-то поблизости и все мысли Лю Цингэ складываются лишь в одну эту фразу. Когда же это началось? Возможно, в тот день, когда Шэнь Цинцю спас его от отклонения Ци. Или когда защитил своего ученика (того самого ученика) ценой яда в собственном теле. Впрочем, Бог Войны полагает, что все началось с неуёмного любопытства. Шэнь Цинцю было любопытно, как сражаются на пике Байчжань. И в первый раз Лю Цингэ с радостью удовлетворил его интерес, не оставив на этой утонченной сволочи ни одного живого места. Каково же было его удивление, когда этот змей, всегда предпочитающий в битве со своим шиди слова, а не меч, пришёл на следующий день? Лю Цингэ лишь сильнее стиснул зубы. Ничего, скоро эту неженку как ветром сдует. Не сдуло. Ему было любопытно, почему он проигрывает, почему не сработал очередной его абсурдный удар и почему, черт возьми, меч нужно держать за рукоять, а не за острие! Лю Цингэ сменил тактику, злыми словами он пытался спровоцировать Шэнь Цинцю, зная, как тот болезненно относится к насмешкам, особенно когда они по делу. Так вот… Шэнь Цинцю не просто признал поражение (от чего челюсть Бога Войны весьма неэстетично грохнулась о землю), он ещё и посмел сказать: «Шиди Лю такой потрясающий! Ему нет равных!» Только следящие за всем этим фарсом ученики остановили Лю Цингэ от попытки прямо там убить чертового змея! Он же решительно над ним насмехается! Придумал какой-то извращённый вид издевательств и наслаждается! После того случая Лю Цингэ ушёл на месяц в медитацию, а когда вернулся, то поклялся, что больше не позволит словам недемона-искусителя застать его врасплох. Позволил. Мысленно готовый даже к тому, что Шэнь Цинцю после очередного проигрыша начнёт поклоняться ему как Богу Войны, он был не готов к тому, что глава Цинцзин напросится на чай (ему, видите ли, любопытно, как живут истинные воины.) Он был не готов к новому сервизу (так как прежний оскорбляет взор). Он был не готов к другому сорту чая (старый слишком пресный), к постоянно забытым веерам, к растрепанным после боя волосам, к слегка соскользнувшей одежде, что обнажала белоснежную шею, к стыдливому румянцу вечно неприступного хладнокровного змея, что появлялся, когда критика Лю Цингэ задевала его (он даже не готов к тому, что змея можно задеть!). Ещё больше он оказался не готов к тому, что, уйдя на пару минут за сладостями к чаю (боги, он стал приносить ему сладости!), он застанет проклятого Шэнь Цинцю лежащим на его постели. Это было так!.. правильно… Кажется, именно тогда в голове впервые появилось четкое осознание: «Я убью его.» А ему хоть бы что! Не замечая или игнорируя откровенную неприязнь главы Байчжань, Шэнь Цинцю продолжал регулярно приходить, с завидным спокойствием изучая стиль боя, жилье, привычки, вкусы и границы терпения Лю Цингэ. Ему было любопытно. Как кому-то может быть любопытно, что находится у тигра в глотке? *** — Ты уверена, что это имеет смысл? — сквозь плотно сжатые челюсти, едва не прорычал Лю Цингэ. — Конечно, — убеждённый тон, не оставляющий место никаким сомнениям немного успокоил Бога Войны. Ровно до следующей фразы… — Переодеть тебя в наряд твоей сестры? Конечно, я уверена, что в этом есть смысл! Ци Цинци сохраняла на своём лице прямое и решительное выражение, но Лю Цингэ готов был поклясться собственными учениками, что она с трудом сдерживает смех. Эта позорная история началась с Шэнь Цинцю. Для главы пика Байчжань каким-то непостижимым образом все всегда начинается с проклятого Шэнь Цинцю. Юэ Цинъюань, пользуясь редкой возможностью нахождения последнего в ордене, отправил его вместе с Лю Минъянь (ради её практики) на задание в заброшенную деревушку. По прибытию оказалось, что деревня буквально кишит всяким демоническим отребьем. Вдобавок ко всему обнаружилась странного вида печать, предназначение которой даже Шэнь Цинцю не смог разобрать. Заметив её, глава сразу же отослал ученицу. Девушка, следуя приказу, ушла, но по пути прямо перед ней снова возникла печать. Из неё выползло демоническое существо. Его рога едва не вспороли тело заклинательницы, но Лю Минъянь удалось вовремя отскочить и панты чудовища лишь слегка задели её лицо, срывая вуаль. Монстр застыл, поражённый красотой, что вызвала бы зависть у самих богов. Лю Минъянь, не теряя времени, напала первой. Демон играючи отбился, но в ответ нападать не стал, однако и отпускать девушку был не намерен. Весь путь до ордена он преследовал её, а после скрылся. Лю Минъянь считала, что в стенах защищённого пика ей ничего не грозит, но рогатое чудище раз за разом давало о себе знать. Лю Минъянь, сгорая от стыда из-за своей беспомощности, обратилась к Ци Цинци. Но даже обыскав весь пик, а затем весь орден, демона не нашли. Он показывался только перед Лю Минъянь. Тогда Ци Цинци пришлось прибегнуть к военной хитрости — ловле на живца. Это и привело её к лорду Байчжань. Заявив, что не может подвергать жизнь ученицы опасности, Ци Цинци со всем возможным уважением протянула Богу Войны одежды пика Сянь Шу… женские одежды. Ещё до того, как глава схватил свой меч в попытке избавиться от оскорбительного предложения, госпожа Ци со свойственной ей откровенностью и прямотой отчитала Лю Цингэ, обвинив его в пренебрежении братской ответственностью, халатности в отношении обязанностей главы пика и едва ли не трусости. Лю Цингэ во время её проникновенного монолога то краснел ярче невинной девы в брачную ночь, то бледнел, будто неупокоенная душа. Не выдержав под конец, он одним грубым движением схватил унизительные одежды и под отборную брань скрылся с глаз весьма довольной собой заклинательницы. Когда Бог Войны, чей лик был обезображен гневом, а внешний вид непотребной одеждой, вновь предстал перед Ци Цинци, она с каменным лицом протянула ему вуаль. В этом миг менее проницательным людям могло показаться, что двое заклинателей просто смотрят друг на друга. На деле же — между ними происходил кровавый поединок. Воля, упрямство, гордость. Все это было оружием и все это было поставлено на кон. И вот Лю Цингэ, вышедший победителем из сотни битв, Лю Цингэ, сумевший выступить против Повелителя Демонов, Лю Цингэ — Бог Войны, Лю Цингэ дрожащей от гнева и отчаяния рукой принимает вуаль. Ци Цинци стала второй, кому удалось одолеть главу Байчжань. Пусть поединок и был мысленный, но Лю Цингэ признал своё поражение. Порой унижение оказывается меча острее. Дева, чьё лицо лишало души, неторопливо гуляла в одиночестве. Поступь нежная, в коей едва удавалось скрыть твердость, лёгкий стан, взгляд из-под полуопущенных ресниц, пламя которого сжигало. Демон не мог не явиться. Полный раболепного восхищения он с трудом сумел подавить внутренний трепет. Но не удалось ему и слова вымолвить, как он оказался придавлен к земле хрупкой ножкой прекрасной заклинательницы. В ответ на этот жест чудовище попыталось встать, но вдруг обнаружило, что как не силился он — сдвинуть с себя нежную ножку красавицы не удалось. Более того стопа девы давила с такой ужасающей силой, что грудная клетка почти сломалась, а острые ребра чуть не впивались в легкие. — Откуда? Голос девы звучал низко, жестко и зло. Видно было, каких усилий ей стоило сдерживаться и прямо сейчас не вдавить грудину демона в его позвоночник. — Что? — не понял он. — Веер. Откуда он у тебя? Лю Цингэ, чья ярость достигла высоты горы Тянь Шань, был готов раздробить кости демона, чтобы хоть как-то вернуть себе духовное спокойствие, но внезапно его глаза зацепились за веер, что был привязан к поясу нечисти. Этот веер был до боли знаком. Этот веер был в крови. «Я убью его.» Демон рассказал, что в попытке найти следы Лю Минъянь в той деревне, он наткнулся на веер и, посчитав, что тот принадлежит девушке, забрал его с собой, чтобы вернуть. Лю Цингэ не требовалось даже раскрывать веер, чтобы понять, кому он принадлежит. Не то чтобы ему было в новинку находить этот предмет, да и к резким исчезновениям проклятого Шэнь Цинцю он был привычен. Возможно, решив проблемы в той деревни, глава Цинцзин просто отправился к своему ручному демоненку. Не следует о нем беспокоиться. Да и не стоит он того. Лю Цингэ бросил ещё один короткий взгляд на веер, запятнанный кровью. «Я убью его.» С этой мыслью он со всей силы ударил демона, отправив того в царство Мэнмо, выхватил веер и, пытаясь сохранить остатки достоинства, медленно двинулся в сторону бамбуковой хижины. При виде заветной двери выдержка изменила Богу Войны, он прибавил шаг и, добравшись до хижины, с силой толкнул несчастную преграду, однако кто-то с другой стороны тоже потянул её. И спустя мгновение какой-то самоубийца прижимает к себе лорда Байчжань, нагло расположив свои руки на его талии. Лю Цингэ держался, честно. Он ведь не какой-то там варвар, что все вопросы решает кулаками. Он правда держался. Вплоть до… — Что мне нужно сделать, чтобы юная дева осталась со мной в таком положении до конца веков? Конец. И выдержке. И самоубийце. И… — ШЭНЬ ЦИНЦЮ! Шан Цинхуа оторопело уставился на свою прекрасную героиню. Минута такого созерцания не принесла плодов и писатель, не доверяя своим глазам, решил уточнить. «— Система, ты тоже это видишь?» [— Да.] «— Ты видишь то же, что и я?» [— Да.] «— Мы оба это видим?» [— Да.] «— Твоего ж дядюшку! Как это развидеть?!» — Ш. ши…? — проблеял несчастный писатель, чей великолепный гаремник катился под слэшевский хвост. Лю Цингэ с горящими, будто пламя Бездны, глазами наконец обратил внимание, что он не один (труп не в счёт). Кстати, о трупе. Бог Войны понял, то он до сих пор лежит на груди мертвеца, а его руки, хоть уже и не прижимают главу Байчжань к себе, все же мирно покоются на его талии. Поднявшись с тела распутника, Лю Цингэ бросил уничтожающий взгляд на Шан Цинхуа, что вкупе с женской одеждой и очаровательной, почти воздушной вуалью, смотрелось немного дразняще. Шан Цинхуа не сдержал смешок. И это чуть не стало последним действием в его жизни. Меч недвусмысленно замер у его кадыка. [— Задание «Унижение меча острее.» завершено! +100 баллов!] «— Ты серьезно считаешь, что в такой момент меня волнует задание?!» — Советую потратить последние мгновения жизни на внятные объяснения и тогда возможно, только возможно, ты умрешь быстро. Писатель, выдававший по тысячи слов в день, сейчас не мог найти в своей голове и единого звука, способного продлить его жизнь. В отчаянии взревел: «— Система!!!» Система, похоже посчитав, что с одним пользователем сюжет пойдёт медленнее, решила снизойти до объяснений. Шан Цинхуа, поняв, что лежащий человек прибыл из другой новеллы, а братец Огурец и главный герой напротив туда попали, как можно более мягко и дозировано донёс до разгневанного шиди информацию о том, что с Шэнь Цинцю все в порядке (по крайней мере, он на это надеялся), что он совсем скоро вернется (для заклинателя «скоро» — это вообще понятие растяжимое) и что из-за той самой печати он переместился на родину этого молодого господина. Тут Шан Цинхуа перевёл взгляд на безвременно почившего и обнаружил, что тот вполне себе жив. — Может, его связать? — подозрительно прищурившись, предложил писатель. — Я убью его. Решив, что речь идёт о незваном госте, писатель замахал руками и горячо воскликнул: — Нельзя! — Почему? — искренне не понимая, спросил Бог Войны. «— Да, Система, почему?» [— Он один из действующих персонажей в другой новелле. Плюс, если он не сможет вернуться в свой мир, либо главный герой Ло Бинхэ, либо пользователь Шэнь Цинцю не смогут вернуться в мир «Пути гордого бессмертного».] У Шан Цинхуа дёрнулась бровь. — Возможно, он лучше нас осведомлён о местоположении шиди Шэня. Кажется, этот довод возымел обратный эффект. Вместо того, чтобы успокоиться, Лю Цингэ с одного удара обрушил стену. — Когда он явится, то ему лучше снова исчезнуть. От звука его голоса Шан Цинхуа чуть не проглотил все десять тысяч слов, которые раньше выдавал в день. «Неужели это я придумал такого пугающего персонажа?» Лю Цингэ, не намереваясь здесь больше тратить время, вышел. Шан Цинхуа скромно посеменил следом, но не сделал горе-писака и пары шагов, как глава Бай чжань резко развернулся. — А ты куда собрался? — Так я это… того… пойду. «Задание Системы я выполнил, время возвращаться к своему блаженному безделью!» — Ты останешься здесь, дождёшься, пока этот, — Лю Цингэ указал на бывший/будущий труп, — придет в себя и допросишь его. — Я?! — Предлагаешь, МНЕ этим заняться? Шан Цинхуа хорошо понимал, что оставить беднягу наедине с Богом Войны, да ещё когда тот пребывает в таком виде, значит, обречь на смерть. Но писатель до последнего верил, что сможет избежать непосредственного участие в межмировом конфликте. «Теперь ещё и ты будешь мне приказы раздавать?! Мне вполне хватит Системы и Мобэя! Как ты смеешь вообще так со мной разговаривать?! Лю, я твой отец!» Однако вместо этой проникновенной тирады Шан Цинхуа покорно кивнул, сопровождая уходящего главу недобрым взглядом. «Ну, погоди у меня! Я покажу тебе, кто здесь папочка!» — Где прекрасная дева? Шан Цинхуа едва не подскочил от неожиданности. Покойничек как-то подозрительно быстро ожил. — Пэй, мать твою, Мин! Мы хрен знает где, тебя только что вырубили, перед тобой непонятный тип, а все, что тебя волнует, это очередная девка?! «Ах, девка, значит, волнует…» — расплылся в довольной улыбке Шан Цинхуа. Кажется, пришло время наказать нерадивого сына… Лю Цингэ едва ли не на ходу сдирал с себя позорные тряпки, предпочитая идти голым, чем ещё раз встретиться с таким унижением. Чертов Шэнь Цинцю. Что бы главы пика Байчжань не делал, где бы не находился, его мысли всегда каким-то непонятным образом циркулировали вокруг Шэнь Цинцю, подобно тому, как Ци циркулирует вокруг золотого ядра. Даже сейчас, когда Лю Цингэ пребывает в таком непотребном виде, все, о чем он может думать: «Я убью его.» Это его вина. Это он постоянно попадает во всякие передряги. Это он жертвует собой, будто имеет в запасе несколько жизней. Это он связывает свою судьбу с демонами. Это в его хижине сейчас Лю Цингэ пережил самое страшное унижение за всю свою жизнь! Да он предпочёл бы по доброй воли кинуться на острие собственного меча, чем так осрамиться! И это все из-за него! И после всего этого Шэнь Цинцю ещё имеет наглость исчезнуть! С его-то везением он наверняка наткнётся на опасности, а из-за своей доброты, граничащей с мазохизмом, он точно не отделается легким испугом. Даже у него не получится обдурить смерть дважды. Вдруг он не вернётся? С кого тогда Лю Цингэ спросит за своё унижение?! Бог Войны сжал кулаки, будто желая раскрошить собственные кости. — Я... «Я люблю его.»