Экстра

Лань Сычжуй окинул внимательным взглядом стол, чья дощатая поверхность уже давно прогнулась под тяжестью макулатуры, что немым укором лежала на совести старшего ученика Ханьгуан-цзюна. Отчёты недавно вернувшихся заклинателей, проверочные работы младших учеников и ветхие трактаты, терпеливо ожидающие переписи — все это придирчивое общество ждало Лань Сычжуя с тем же трепетом, с каким дева ждёт ночью своего возлюбленного. Хотя, учитывая количество бумаг, тут Лань Юаня поджидал целый гарем. Старший ученик подошёл вплотную к самой высокой стопке и, подавив детское желание вздернуть подбородок, чтобы определить, где кончается сие безобразие, постарался примериться. Тщетно. Неужто бумаг стало больше? Лань Юань обнажил клинок. — Ян Лин… — Шисюн? — из-за той самой стопки послышался вкрадчивый голосок другого безобразия. — Поднимись. — Шисюн?..— в голосе послышалось лёгкое напряжение. — Живо. — Шисюн?! — Ян Лин, почувствовавший, что старший ученик не в духе, не рискнул больше тянуть удачу за один из её девяти хвостов и быстро вскочил, едва не напоровшись на меч Лань Сычжуя. Последнее событие до глубины души возмутило благовоспитанного юношу, искренне не понимающего, чем он заслужил подобного обращения. Всего-навсего схоронился в самом дальнем углу библиотеки, куда живые души наведывались лишь для того, чтобы найти приют для ещё одной кипы бесхозной документации, которую баловал своим вниманием лишь старший ученик. Молодой господин Ян несколько запамятовал, что в сие Буддой забытое место его сослали в качестве наказания, а не для послеобеденного сна. Однако старший ученик, а обличителем всех грехов юного дарования Ян Лина и его надзирателем был именно он, миндальничать с вновь провинившимся не собирался, вместо этого сосредоточив все своё внимание на кончике клинка. Ян Лина серьезность шисюна не оставила равнодушным. Ему даже удалось припомнить, что старший ученик запер его здесь для того, чтобы он начал перепись обветшавших трактатов. И наверняка Лань Сычжую не слишком-то понравилось застать своего шиди преспокойненько дремлющим на этих самых трактатах, на которые-то и дышать лишний раз не следовало. Того и гляди рассыплются. Но молодой мастер Ян исхитрился использовать их в качестве подушки… Беда. В оправдание Ян Лин мог бы сказать, что и наказание он не заслужил, взяв на себе вину младшего соученика. Бедолага попытался улизнуть ночью из Гусу, но в силу неопытности попался и, разумеется, наткнулся на вечно бодрствующего Лань Сычжую. Ян Лин же, случайно оказавшийся рядом (под «случайно» подразумевается, что он вновь тенью ходил за шисюном, причина сего действия оставалась загадкой даже для самого мастера Ян), не смог пройти мимо и сразу же «признался», что сам послал младшего в город, позабыв о комендантском часе. Лань Сычжуй, прекрасно понимающий, что ему бессовестно лгут, отправил одного нарушителя бегать вокруг города до тех пор, пока ноги, которым неймется в десятом часу ночи, не сломаются (а после того как сломаются, он настоятельно посоветовал несчастному адепту бежать на руках). Другому же за ложь полагалось излюбленное наказание в виде переписывания текстов. Ян Лин, который на этом занятие уже не одну собаку съел и в какой-то мере стал гурманом, без лишних криков принял свой приговор и … отправился спать! И да, негодяй все ещё не мог понять, почему это шисюн вместо приветствия обнажил клинок. Лань Юань же перевёл меч с шеи шиди на верхушку стопки, затем обратно, а после с тихим вздохом опустил лезвие. Значит, ему не показалось. Бумаг действительно стало больше. В прошлый раз высота стопки доходила лишь до груди Ян Лина, теперь же возвышается на уровне горла. Клинок ещё раз прошел свой путь от стопки к шее Ян Лина, что, к слову, ничуть не способствовала душевному спокойствию последнего. И когда только эта проклятая макулатура успевает появляться? Сычжуй ведь был здесь не более пары часов назад. Надо бы что-то с этим сделать. И покуда Лань Юань с самым что ни наесть хмурым видом решал, что же «с этим сделать», Ян Лин с опаской наблюдал за лицом шисюна, принимая все его метаморфозы на свой счет. С этим тоже что-то надо было делать, иначе в следующий раз клинок шисюна, дойдя до шеи, может и не захотеть вернуться обратно. Ян Лин, наивно понадеявшись, что его лицо все ещё хранит остатки детского очарования, состроив мордашку помилее, начал нести свой вдохновенный вздор, в котором во всех красках раскаивался за недостойные ученика Гусу несдержанность и подверженность мирским чувствам, среди которых был сон. Обычно пафосную ересь Ян Лин предпочитал высказывать, придерживаясь лица мудрого ученого, и придирчивая публика, в лице которой чаще всего выступал старый учитель Лань, охотно принимала сию высокопарную чушь за чистую монету (если уж не золотую, так серебряную точно). Но, прекрасно понимая, что старший ученик знает его как облупленного, мастер Ян решил придерживаться свой детской стратегии «пользуйся мягкосердечием Лань Сычжуя». Однако если бы молодой мастер Ян знал, что его шисюн тоже придерживается определённой стратегии в общение со своим шиди, то львиную долю красноречия Ян Лин бы предпочёл отложить для более благодатных ушей, ибо стратегия Лань Сычжую гласила следующее «пропускай в разговорах с шиди так много, как только возможно». Строгая приверженность этому правилу помогала сохранить Лань Юаню остатки рассудка последние лет десять. Вот и сейчас пока Ян Лин самозабвенно распинался, старший ученик Ханьгуан-цзюна подсчитывал количество бессонных ночей, требующихся для избавления от этой документации. Остановившись где-то на тринадцати он прибавил к ним ещё четыре, которые обязательно каким-то непостижимым образом уйдёт на Ян Линя. Да, должно хватить. — … ох, шисюн, много же тягот упало на плечи этого шиди! Продохнуть нельзя, а ведь еще учитель Вэй собирается посетить Гусу! Так… Учитель Вэй, значит. В таком случае нужно прибавить три ночи. Если уж сам Магистр дьявольского культа грозится навестить многострадальный клан Гусу, то не миновать беды. — … спасу нет! Этот шиди трудится не покладая рук! — Чьих рук? — на всякий случай уточнил Лань Сычжуй. Ответом ему послужило лицо уязвлённой непорочности, с коим сие заявление принял Ян Лин.— Забудь, продолжай. Болтун не преминул воспользоваться предложением и вновь начал свой бесконечный поток слов, давая Сычжую время на более тщательное раздумье. Пожалуй, можно ночей пять вычесть. Все же от Ян Лина бывает польза, с документацией он справляется более ловко, нежели сам Лань Юань. Вот только негодяй делает это по настроению и только Будда знает, когда это настроение у него появится. Если бы Лань Сычжуй с таким же вниманием относился к людям, какое по своему обыкновению уделял древним книгам, то непременно бы заметил, что рабочее «настроение» шиди напрямую зависит от наличия или отсутствия самого Сычжуя. Возможно, Лань Юань бы даже догадался, что вину за младшего ученика Ян Лин принял далеко не из альтруистических побуждений, а лишь чтобы оказаться поближе к своему денно и нощно занятому шисюну. Лань Сычжуй не удержался и бросил косой взгляд на ненаглядного шиди. Ян Лин принял это за акт недоверия к своим словам и принялся трепаться с удвоенным рвением. Лань Сычжуй с безнадежностью покачал головой и прибавил ещё пару ночей. Лишним не будет. — Шисюн, а шисюн… дай мне ещё один шанс, я все исправлю, — вполне довольный собой закончил Ян Лин. Все исправит? Он что, смеет угрожать? Лань Сычжуй, уж было хотевший вычесть одну ночь, после сего заявления решил оставить все как есть. Если боги будут милостивы, за семнадцать лун справиться. По затянувшейся тишине Лань Юань догадался, что проникновенный монолог окончен и чтец ждет заслуженных оваций. — Я все понял, Ян Лин. — Хорошо было бы закрыться в библиотеке и спокойно заняться документацией, предварительно спровадив шиди, можно под предлогом какого-нибудь наказания. Уточнять какого все равно нет нужды. Тут скорее изобретательность Лань Сычжую в наказаниях закончится, чем поводы для этого самого наказания. Кстати, за что там обожаемый шиди оправдывался на сей раз? Впрочем неважно. Даже этому словоблуду не хватит красноречия, чтобы вымолить прощения за все свои проказы. Однако прежде Лань Сычжуй изрёк приговор послышалось протяжное завывание, сопровождаемое скрежетом когтей о доски. Лань Сычжуй настороженно оглянулся и, к немало удивлению своего шиди, убрал меч в ножны. В ответ на этот примирительный жест из-за высокой книжной полки выскочил клубок шерсти. Быстро совершив два круга почета вокруг старшего ученика, пёс запрыгнул на письменный стол, едва не снеся бумаги. Хотя как сказать пёс. Скорее его труп. Лань Юань напряжённо, боясь сделать лишний вдох, понаблюдал за маятникообразным движением проклятой стопки. Как только та успокоилась и приняла более менее статичное положение, Лань Сычжуй позволил себе выдохнуть. Поток воздуха вновь поколебал материальное равновесие бумаг и душевное спокойствие старшего ученика. Мысленно обругав себя последними словами, Лань Сычжуй тихо, раздражённым шепотом, позвал: — Вэй…— из-за добротного дубового стола показался нос, который с любопытством обнюхал сначала близлежащую к нему чернильницу, а затем особо ветхий трактат, каждый слой пыли на котором указывал на лишнюю сотню лет. Проникнувшись вековыми знаниями, нос недовольно поморщился, недвусмысленно угрожая чихом. Лань Сычжуй при виде этого едва не отдал Будде душу, напрочь забыв, что запахи этому псу явно не грозят. — Вэй, в чем де…? — остаток фразы потонул в собачьей шерсти, впрочем под этой же шерстью потонул и Лань Сычжуй целиком. Сбитый с ног и слегка дезориентированный после столкновения затылком с дощатым полом, заклинатель попробовал подняться. Однако его слабая попытка была встречена мокрым языком, принявшемся досконально исследовать все кусочки благородного лика старшего ученика Ханьгуан-цзюна. Поняв, что выбора ему не оставили, Лань Сычжуй вновь опустил голову на пол, с улыбкой отдавая себя в полное распоряжение Феи. А дверном проёме тем временем, вольготно облокотившись о косяк, расположился незваный гость, что, слегка склонив голову, с каким-то исследовательским любопытством следил за происходящим. Резкие, но изящные черты, надменный и не в меру самоуверенный взгляд, в котором ещё не так давно читался вызов всем и каждому, но сейчас осталось лишь горделивое спокойствие, что похоронило в себе юношескую вспыльчивость подобно тому, как тяжёлые волны смыкаются над быстрым судном, уже не выпуская его обратно. Вдоволь насладившись видом, пришедший сам себе кивнул и озвучил выводы своего наблюдения. — Должно быть, каждый по фамилии Вэй обречён бегать от Феи. Из-за стола послышалось обиженное тяф Вэя, однако дальше этого претензии трупа не продвинулись. — А не могли бы вы убрать Фею с этого недостойного по фамилии Лань? — пытаясь избежать прямого столкновения с языком собаки, попросил Лань Юань. — Лань Сычжуй, до меня доходили слухи, что твоя репутация была изрядно подмочена в последнее время, но неужели все настолько плачевно? — оценивая масштабы трагедии, в которой старший ученик Ханьгуан-цзюна был полностью вымазан в слюне, заключил заклинатель. — Я тоже рад вас видеть, молодой господин Цзинь. Поприветствовал бы вас стоя, но обстоятельства, к сожалению, не позволяют. — Не трудись. Я уже начинаю привыкать видеть тебя в глупых позах. Лань Сычжуй не удержался от недоброго взгляда в сторону Цзинь Лина, однако не нашёлся что ему возразить. За последний десяток лет в каком только виде старший ученик не представал перед своим товарищем. Чего только стоит случай, когда Цзинь Лин по среди ночи явился в Гусу и застал Лань Сычжуя с ног до головы покрытого куриными перьями да ещё и жующего морковку. Лань Юань, воспитание которого не позволяло ему обвинить в своем бедственном положении нетрезвого Второго Нефрита, зачем-то притащившего в Цзинши весь курятник, продолжил с поистине буддийским спокойствием грызть морковку, терпеливо выслушивая при этом остроты Цзинь Лина. К слову, морковку в рот ему засунул старейшина Илин, ушедший усмирять Ханьгуан-цзюна, а самого А -Юаня оставивший разбираться с разгневанными птицами. — Молодой мастер Цзинь как всегда деликатен, — голос, в котором каждый отзвук был холоднее раздробленного льда, мог принадлежать воину, ученому, императору, кому угодно, но никак не юнцу, что ещё секунду назад строил щенячьи глазки своему шисюну дабы избежать очередного наказания. — Глава Цзинь, — два слова, брошенные Цзинь Лином вскользь, ударили не хуже пощечины. Однако Ян Лин не потрудился добавить к своему лицу «ученого» смирённое покаяние за дерзость, продолжив смотреть на Цзинь Лин точно старец, проживший жизнь, на слишком тщеславного юнца. Цзинь Лин также не стал баловать зарвавшегося мальчишку дальнейшим разговором. Годы несомненно пошли главе на пользу. Меньше пылких речей, импульсивных поступков, больше насмешливости и острот, даже какое-то подобие вежливости ему удалось себе привить. Вот только заставить себя якшаться со всяким безродным сбродом, возомнившим о себе невесть что, он все ещё не мог. А наглый мальчишка, который вместо должного почтения к Цзинь Лину как главе клана и старшему предпочитал своим невыразительным тоном дерзить да провоцировать, для мастера Цзинь значил не более, чем бродячий актер, что продаёт свои навыки за кусок хлеба. Вроде бы и работает честно, но отвращение тем не менее вызывает. Потому самое лучшее, что мог сделать Цзинь Лин, не опуская себя на уровень безродного птенца, это игнорирование присутствие сего недоразумение. Глава Цзинь подошёл к Лань Сычжую и протянул ему руку, которую тот без лишней благодарности принял. Рука Цзинь Лина стала для отрешённого и не слишком охотно сходящегося с людьми старшего ученика настолько привычной, что не воспринималась как помощь, скорее как нечто неотъемлемое. Если рядом Цзинь Лин, то он всегда протягивает руку. Неважно, в опасности ли оказывается Лань Сычжуй или же втянут в очередную глупость. В ту злополучную ночь золотые одежды Цзинь Лина также украсили перья, а в награду он получил лишь проклятья хозяев, чьи сердца не растаяли даже после того, как сам глава клана Цзинь с извинениями вернул им кур, украденных каким-то полоумным. Хотя, возможно, небольшой компенсацией для Цзинь Лина, носившегося по всему ордену в попытках поймать разбежавшихся птиц, стала морковка, которую, улыбаясь, протянул ему Лань Сычжуй. — Что привело сюда главу Цзинь? — с доброй насмешкой спросил Лань Сычжуй, одновременно пытаясь оценить степень ущерба своему внешнему виду. Надо бы хоть лицо в порядок привести, одежды вряд ли что-то спасёт. — Дело.— Цзинь Лин перевёл взгляд на Ян Линя. Иной бы от такого взгляда попятился прочь, за каждый свой лишний шаг отвешивая поклон извинений, но мастер Ян же на подобное даже внимания не обратил. Были у него заботы поважнее, чем переглядывания с высокомерными павлинами. Трактатами надо заняться. Да, именно теми трактатами, что лежали на этом столе около десятка лет и грозились пролежать еще месяц в ожидании Лань Сычжуя. Да, именно сейчас они нуждаются в переписи, конкретно в это самое мгновение. С чинным видом учёного мужа Ян Лин стал придирчиво осматривать книги, осторожно перелистывая страницы. Цзинь Лин только мысленно усмехнулся. Наглый юнец хочет погреть уши? Что ж, добро. — Сычжуй, будь мои спутником на тропе самосовершенствования. Тяжёлые трактаты выпали из ослабевших рук мастера Ян, поднимая ворохи тысячелетней пыли. Лань Сычжуй в который раз вздохнул. Плюс ещё одна ночь. Итак, восемнадцать лун. Он управится с этими бумагами за восемнадцать лун. И это последнее слово старшего ученика Ханьгуан-цзюна.