На перекур?

Настольная лампа белым светом ярко освещает светлую поверхность стола и многочисленные предметы, которыми она завалена. На краю лежат несколько учебников и прикрытый серебристый ноутбук с потухшим экраном. Рядом стояла наполовину пустая (или наполовину полная) банка от очередного энергетика с поблескивающей буквой «M» на боку. По столу раскиданы изрисованные листы: на одних уже готовые композиции, на других виднеются лишь слабые очертания будущей работы, сделанные твёрдым простым карандашом, а среди этих царь-листов размеров А2, забились совсем маленькие огрызки с непонятными каракулями, которыми парень обычно разрисовывался. Поверх этой кипы бумаг, застилавшей приличную площадь, лежит белый скетчбук, раскрытый на незаконченном развороте, работу над которым пришлось временно остановить. Посреди этого хаоса сидел Нориаки, скорчившейся на стуле в не самой удобной, на первый взгляд, позе. Одна нога примостилась на стуле, другая же оставалась на полу, заставляя Какеина съехать. Сам он практически лежал на столе, подперев рукой голову. Единственным звуком, нарушавшим ночную тишину, был тихий шорох карандаша. Зелёные цифры на экране электронных часов замигали, привлекая внимание парня. Какеин поднял взгляд, устало потирая глаза и вскидывая руки к потолку. Часы показывали ровно три часа. По старой привычке, Нориаки невольно подсчитал, что на сон останется три с половиной часа, если он поторопится и закончит работу в ближайшие тридцать минут. Потягиваясь, он проигнорировал тихий хруст суставов и окинул взглядом лежащий перед ним лист. Остался только небольшой кусок ткани на фоне и тень на горшке — и работа будет наконец закончена и готова к сдаче. Все благодаря тому, что Нориаки последние пару часов засеивал лист мелкими штрихами. Графика всегда отнимала у него слишком много времени, но именно благодаря аккуратности он добивался нужного эффекта и хороших оценок. Когда дело до этого доходило в классе, привычно сидящий рядом Рохан постоянно говорил другу о том, что если он собирается в таком темпе сдавать и экзамен, то к концу максимум закончит половину, а то и треть. Кишибе, в отличии от Какеина, привык работать быстро. То и не удивительно: парень мечтал стать мангакой, ну или хотя бы иллюстратором, учитывая, что живут они все-таки в России, а Рохан был реалистом, так что нужные навыки он предпочитал нарабатывать уже сейчас. Какеин же с неизменной улыбкой выслушивал наставления и каждый раз отвечал, что будет работать медленно, пока такая возможность есть. А потом приходил домой и через пару часов корил себя за сказанное и за глупую привычку. Действительно, если бы он не корпел так над штриховкой, то работал бы намного быстрее и, соответственно, спал бы больше. Но нет, внутренний перфекционист каждый раз орал, как больной, когда Какеин начинал тупо елозить по бумаге, чтобы хоть кое-как закончить рисунок и поскорее отделаться, сдав его. Его преследовал странный парадокс: рисуя работы для себя, он с радостью сидел над ними и был готов отдать столько времени, сколько потребуется. Это даже как-то расслабляло, а если поставить любимый плейлист, то вообще красота. Но как только тот садился за домашнее задание, то от штриховки автоматически начинало тошнить, а про релакс не шло и речи. Парень правда пытался найти хоть какие-то плюсы в своей неторопливости, но из раза в раз ничего не получалось. Он пытался слушать аудиокниги во время рисования, но заканчивая, понимал, что был настолько погружен в процесс, что не то что не понял, про какую лошадь там снил Раскольников и как он в конце оказался в Сибири, а даже не заметил, как воспроизведение закончилось и последние двадцать минут сидел в тишине. Пытался параллельно смотреть аниме, но сюжет каждый раз ускользал, да и Какеин не видел особого смысла в том, чтобы слушать реплики персонажей, не имея возможности наслаждаться приятной рисовкой. Общаться с кем-то по голосовому чату в дискорде тоже было не вариантом — Какеин постоянно отвлекался, а если с ними сидел Жан, то рисовать с трясущимися от смеха руками становилось проблематично. Так что оставалась лишь молчаливая компания разбросанных по столу карандашей разной твёрдости. Вот и сейчас парень, зевнув, склонился над листом, вновь наполняя комнату тихим шорохом и почесывая голову, буря тем самым небрежный короткий хвост, волосы в котором забавно торчали из-за небольшой длины. У Нориаки была дурацкая, ужасно идиотская привычка изворачиваться на стуле под невозможными углами, утаскивая за собой и все вещи. И он знал, что рано или поздно, наступит день, когда он очень сильно пожалеет о том, что так и не научился сидеть ровно. Угол листа с работой свисает со стола, а юношеская рука медленно пододвигается к его краю, пока парень продолжает наносить очередной слой штрихов, затемняя внутреннюю поверхность горшка, виднеющуюся на рисунке. Одного неаккуратного движения хватает для того, чтобы испортить добрую часть работы, над которой Какеин так кропотливо трудился. Парень чихает и рука, зажимавшая карандаш, стремительно соскальзывает со стола. Пару мгновений и Нориаки уже тупо пялится на жирную, тёмную полосу, тянущуюся с середины листа, пересекающую и светлый блик на глиняном горшке, и серое яблоко, примостившееся рядом, и тряпку с многочисленными складками, и пролегающую до самого нижнего угла бумажки. Лист и все карандаши, лежащие на нем, со звонким грохотом сталкиваются со стеной, к которому прислонен стол, укатываясь в разные стороны, и Какеин полностью откидывается на спинку стула, закрывая лицо ладонями, измазанными грифелем. Хочется кричать, выть, разнести комнату и поджечь что-нибудь, устроив тут огнище, но через пару комнат спят родители, так что ничего из всплывшего в воспаленном сознании парня, сделать не удастся. Он убирает руки с лица и снова смотрит на лист, надеясь на то, что он всего лишь задремал или ему привиделось из-за недосыпа, но на рисунке все также красуется это уродство, походящее на шрам. Нориаки поплохело. Да, он не залил лист чаем. Да, он по ошибке не закрасил тёмным цветом кусок, который должен был оставаться светлым. Да, он не забыл о том, что эта работа вообще-то существует и её надо как-бы доделать и сдать. Но только что произошедшее означало, что ему сейчас придётся как-то оттирать это убожество, потом, если выяснится, что оно оставило за собой ещё и глубокую царапину, то возиться с тем, чтобы её убрать (а Какеин даже отсюда видел, что оно оставило), а потом по-новой заделывать плеши. И в совокупности это означало то, что сегодня Нориаки спать не ляжет, либо проспит жалкий час, вместо тех трех с половиной, на которые он рассчитывал. И второй вариант будет даже хуже, потому что проснётся он разбитым и ещё более уставшим, если бы не спал вообще. Какеин сидит в абсолютной тишине, уже не нарушаемой ничем, и по щеке спускается слеза, оставляя за собой влажный след. Нориаки снова закрывает лицо руками, привычно притягивая ноги к груди и тихо шмыгая носом. Да, слезами горю не поможешь, но сейчас изнутри парня разъедала обида. Ну почему это вечно происходит с ним? Он умудрился испортить все уже на финишной прямой, а теперь одним мощным броском его откинули куда подальше. По-хорошему надо было смириться и сесть доделывать работу, но утирая слезы, продолжающие скатывается с его худых щёк и впитываться в домашнюю майку, Нориаки чувствует, как дрожат его руки. Он так устал. Ему не удавалось нормально поспать уже последние несколько дней, а сейчас он по глупости лишил себя единственной возможности отдохнуть. Сейчас нет сил даже смотреть на рисунок, так что парень поднимается и подходит к кровати. Он падает на неё и, накрыв голову подушкой, приглушенно мученически стонет. Хочется лежать, хочется отдохнуть, хочется спать, но парень понимает, что срок сдачи истекает уже завтра и у него просто нет выбора. Какеин медленно выползает из-под подушки и садится, понимая, что если ляжет ещё раз, то точно уже не поднимется, тем самым испортив все окончательно. Парень тянется вниз, шаря по полу рукой и продолжая сверлить стену тупым взглядом. Рука натыкается на нужный предмет и рыжий тянет на себя школьный портфель, опуская взгляд, оставляя стену в покое и изучая внутренности сумки. Учебники, тетради, разный хлам и пустая картонная пачка из-под вишнёвого сока, который он купил в столовой днем. Он откапывает пенал, раздражённо швыряя портфель на пол и принимаясь перебирать ручки и бесконечные карандаши. Наконец, он находит, что искал. Какеин снова выпрямляется и смотрит вперёд невидящим взглядом. В руке стрекотал канцелярский нож. Лезвие с тихими, ритмичными щелчками выдвигалось из пластикового корпуса, а доходя до максимальной длины, заезжало обратно, скрывая свой металлический блеск. Когда Нориаки делал это в последний раз? Он смотрит на руки. Следы уже почти полностью затянулись и побледнели. Значит, прошла примерно неделя. Какеин не помнил, почему он это сделал тогда. Задрав рукав повыше, он рассматривает кожу, скрывающуюся под ним. От запястья и до локтя тянется цепочка разбросанных по всей руке тонких шрамов. Некоторые из них особенно сильно выделяются, другие совсем бледные и истонченные. В общей сложности их было не так много, особенно если не присматриваться, большая часть из них была совсем незаметной. Как долго Нориаки занимается этим? Парень оторвал взгляд от собственного предплечья и прикрыл глаза, пытаясь представить в своей голове календарь. Уже как несколько месяцев точно. Кажется, этим летом он сделал это впервые. Значит прошло уже пять месяцев. Это лето выдалось особенно бурным. Уголки губ невесомо тянутся вверх, но почти сразу опускаются обратно. Воспоминания переключаются и Какеин вспоминает тот самый день, служащий отправной точкой. Это была какая-то недовписка, больше походящую на посиделку, которую организовали ребята с их параллели. Какеин не уверен, как он там оказался, скорее всего туда притащил его Жан, обычно и служащий инициатором их вылазок на подобные мероприятия. Полнарефф как всегда растворился в толпе знакомых, оставляя Какеина одного. Тот уже не злился и не обижался, скорее всего уже просто привык. В горле запершило, а громкая музыка неприятно била по ушам, так что Какеин пошатался по квартире в поисках более спокойного места. Завидев дверь, ведущую на кухню, Нориаки почти не думая принял решение направиться именно туда, так что тихо проскользнул внутрь полупустой комнаты, плотно закрывая за собой дверь. У любой вечеринки «на хате» была одна замечательная особенность: среди прочего веселья и беспредела существовал тихий островок спокойствия. И в его роли всегда почему-то выступала именно кухня. Там всегда царила какая-то особенная атмосфера. Вот ты веселишься, окружённый толпой школьников, а стоит тебе попасть в соседнюю комнату, как тебя с головой накрывает самая настоящая русская тоска, и ты будто оказываешься в одноимённой песне Цоя. И если изначально все шли оторваться и потусить, то на кухне тебя ждали тихие разговоры о жизни с незнакомыми людьми, чаще всего смотрящими на тебя тяжёлым, уставшим взглядом, и которых ты, вероятнее всего, уже больше никогда не встретишь. А ты можешь даже и не вникать особо в то, что вещает человек, сидящий перед тобой, просто смотря куда-то вперёд, мимо людей, мебели, мимо окна, пытаясь разглядеть соседнюю панельку, едва видную в ночной темноте, которую не развивал даже блеклый свет уличных фонарей. Сидеть и думать одновременно обо всем и ни о чем, топя какое-то общее, всенародное горе в банке с дешёвым пивом, остающееся на языке неприятной горечью. И не ясно было, о чем ты горюешь: о человеке, сидящем напротив, о людях, о стране или о себе в конце концов. До того, как Нориаки зашёл в комнату, в ней находился только один человек. Долговязый парень в шапке, из-под которой выбивались светлые волосы, и безразмерной футболке с надписью «Metallica», натянутой поверх чёрного лонгслива. Юноша сидел за столом, прежде тупо уставившись на его поверхность, но вошедший неожиданный гость привлекает его внимание, заставляя поднять голову. Ризотто Неро. Какеин знал этого парня, потому что он учился в одном классе с Бруно и его компанией, но лично они общались только пару раз. Но даже так он создавал впечатление довольно приятного человека. Прямолинейный, иногда довольно резкий и раздражительный, он балансировал на тонкой грани, так и не переходя в абсолютную грубость. У него, как и Бруно, была своя компания в классе, так что за её пределами он почти ни с кем близко не общался, предпочитая оставаться наедине с собой в свободное от общение с друзьями время. Они смотрели друг на друга несколько секунд, пока Нориаки отговаривал себя от так и рвущегося наружу «Привет, я подсяду?», которое он решительно не хотел произносить, боясь, что его юмор не поймут и посчитают странным. Парни продолжают молча изучать друг друга до тех пор, пока Ризотто таки не приглашает Какеина присоединиться. — Так и будешь тут стоять? — парень усмехается, глядя на Нориаки черно-красными склерами, так что Какеин невольно вспоминает Токийского Гуля и в голове начинают мелькать мемы про дединсайдеров. Он опускается напротив новоиспеченного собеседника и имея возможность увидеть его лицо поближе, подмечает ещё одну деталь его внешности. Пирсинг. Много пирсинга. Оба уха увешаны серьгами: в правом блестит индустриал с сережкой-штангой, ниже проходит ряд хеликса, украшенный одинаковыми кольцами, а на мочке поблескивает ещё одна серёжка; второе ухо практически полностью совпадало, отличаясь лишь отсутствием штанги, вместо которой виднелся проколотый хрящ; а самым последним проколом являлась вертикальная штанга, пересекающая левую бровь парня. Хоть Ризотто и славился именно своими проколами, в школе его украшений было намного меньше — юноша предпочитал не идти на конфликты, оставляя висеть лишь пару сережек и штангу в брови. Но вот за пределами учебного заведения, особенно на каникулах, парень отрывался по полной программе. Однако, хоть пирсинга было и вправду много, нельзя было сказать, что он выглядел несуразно и вульгарно. Он как-то на удивление хорошо вписывались в образ Неро, гармонично дополняя его. Скорее всего на это влияло то, что все украшения были в одинаковом стиле, хорошо считались между собой и были неизменно серебряного или чёрного цвета. Они ещё какое-то время сидят в тишине, но постепенно разговор налаживается. Слово за слово, и диалог уже не такой неловкий, парни чувствуют себя свободнее и Какеин убеждается в том, что собеседник оказался действительно приятным, параллельно подмечая ещё и смайл, скрывающийся все это время под верхней губой Неро и показывающийся только когда тот разговаривает или посмеивается. Парни скачут с темы на тему, даже не особо следя за ходом повествования и каким-то образом они выходят на тему самоповреждения. — Это довольно интересная вещь, даже в какой-то степени забавная.Сначала это правда помогает, но потом, — парень небрежно закатывает рукав кофты, оголяя загорелое предплечье и Какеин тихо охает, — потом это уже как зависимость. А если зайти ещё дальше, — Неро проделывает те-же манипуляции и с другим рукавом, — то это уже как хобби. Сидящий напротив Ризотто ухмыляется, наблюдая за на удивление спокойной реакцией соседа. Вся поверхность рук, выглянувших на Божий свет из-под плотной ткани тёмной кофты, полностью изрезана. Увечья начинались чуть выше запястья и плотной чередой шли до самого верха, скрываясь под рукавом, оставляя намёк на то, что это не конец. Все перемешалось: тут были и старые, давно затянувшиеся глубокие порезы, едва заметные царапки, круглые ожоги, оставшиеся после бычков, но больше всего привлекали внимание свежие, багровые раны. Они шли ровным, стройным рядом и на их поверхности едва была заметна тонкая корка. — Это далеко не все, кстати, — парень встряхивается и рукава сами опускаются, вновь скрывая следы, — на ногах тоже много. Какеин какое-то время молчит, смотря на то место на столе, где пару секунд назад лежали чужие руки, переваривая увиденное. Он слышал про это, но никогда не видел, да ещё и немного ставило в ступор то, как просто Неро показал ему все это. Тут был какой-то подвох? Скорее всего нет, и все дело в том, что делиться чем-то личным всегда проще, по никому непонятным причинам, с бухими незнакомыми людьми, чем с родными и близкими. Свою роль играло тот факт, что тебя видят впервые и ничего о тебе не знают, так что осуждать вряд ли станут. — Это, — рыжий взмахивает рукой, описывая в воздухе неопределённую фигуру, — это правда помогает? — Да. — М-м-м, — Нориаки коротко хмурится, отрывая взгляд от столешницы, — я как-то думал попробовать, но руки не доходили. Да и страшновато, если честно. — Это не так больно на самом деле, никто же не предлагает резать себе руки до кости, — Неро фыркает, направляя взгляд на собеседника, — тут дело в другом. Главное сам факт того, что ты вредишь себе. Если честно, то я без понятия, почему и как именно это дерьмо работает, но от него правда легче. Некоторые даже делают это настолько легко, что называют порезы «царапками», которыми они по сути и являются. И тут плюс в том, что это будет помогать из раза в раз, сколько бы ты не делал это. Хотя, возможно, со временем царапками будет трудно ограничиться, так что это в каком-то плане похоже на наркотики. — Вкинулся и откинулся? — Какеин смеётся, а вслед за ним и Ризотто. — Можно и так. Только хер ты из-за этого выпилишься. — Правда? Но почему, тема же близкая. Разве ты так не играешь с огнём? — на это блондин отрицательно покачал головой. — Это все из-за ассоциаций с порезами. Селфхарм — намного более широкое понятие. Можно намеренно чесаться до крови и это будет селфхармом. К этой же опере относится и когда рвешь на себе волосы, и когда головой об стену гандошишься, да даже когда корку с ран сдираешь — это тоже в какой-то мере считается. Смысл суицида в том, чтобы сдохнуть раньше времени, а смысл селфхарма в том, чтобы тебе полегчало. Просто добиваешься ты этого, так сказать, своеобразным способом. В общем, я не собираюсь тебя ни к чему подстрекать или уговаривать, это тебе решать. Твоё тело — твоё дело. Я вот со своим в ладах, поэтому мне заебись. Мы с ним как-то холодно друг к другу относимся, так что мне эта вещь помогает просто прекрасно. Какеин что-то положительно мычит на это и они переходят на другую тему, только вот разговор остаётся в его голове и очень даже сильно въедается. Уже этим же вечером парень сидит дома в своей комнате с канцелярским ножом в руке. Он никак не может решиться. Вроде и можется, да колется. Проблема в том, что Какеин не понимает, зачем он это собрался делать. Он предпочитает думать о том, что это из-за интереса, но внутри он понимает, что он хочет попробовать. Если ему и вправду полегчает, то он готов схватиться за этот спасательный круг, который, возможно, его и потопит. Парень резко выдыхает и подносит лезвие ближе к коже. Руки предательски трясутся, он никак не может понять, откуда следует начать. Он пробует провести всей длиной по колену и тут же морщится. Царапина саднит, и хоть это терпимо, но вообще не то, на что рассчитывал Нориаки. Почему-то делать это страшно, хоть в руках обычный небольшой нож, которым он кучу раз резался. Проблема была в том, что делал он это случайно, из-за чего все происходило быстро, а сейчас он сидит и собирается делать это намеренно, так что ощущения представить сложно. Он пробует ещё пару раз провести, уже не по колену, а чуть выше, с расчетом на то, что домашние шорты скроют его эксперименты, но становится только хуже. Руки по-прежнему трясутся, когда до Нориаки доходит, что он делает не так. Он на пробу проходится по бледной коже, надавливая только на кончик и в этот раз его как будто прошибает током. Он тупо пялится на короткий покрасневший след и тут же делает рядом ещё один, уже длиннее. На этот раз он давит сильнее, так что когда он убирает нож, на расползшейся ранке выступили мелкие алые капли. Руки трясутся ещё больше, но Какеин уже не обращает на это внимание. Он жмурится и мычит, закидывая голову назад, а потом снова широко распахивает глаза, наблюдая за тем, как на коже расцветают порезы. Каждый раз он слышит, как кожа расползается с довольно громким хрустом, который напоминает ему то, с каким звуком режется мякоть арбуза или дыни. Почему-то Нориаки находит это забавным. Он не может поверить в происходящее, но сейчас слова Ризотто эхом звучат в голове и приобретают смысл. Ему становится легче. Казалось бы, что все его проблемы улетучились вместе с наступлением лета, но сейчас Нориаки понимает, насколько сильно он был напряжен все это время. Он вздыхает полной грудью и смотрит на трясущуюся исполосованную ногу. В голове пусто. Господи, как приятно. Парень какое-то время сидит и просто блуждает взглядом по комнате. Проходит несколько минут и разум постепенно возвращается в его тело, так что Какеин понимает, что все это время пытался отдышаться. Взгляд снова притягивается к порезам. Какеин их наспех считает и выходит всего семь, хотя по ощущениям казалось, что больше. Он откладывает нож куда-то в сторону и пытается встать, держась за металлические спицы в изголовье кровати. На негнущихся, ватных ногах он бредет в ванную, стараясь это сделать максимально тихо, и там шарит по полкам в поисках чего-то, чем можно убрать следы крови с кожи так, чтобы они потом не выросли снова. На свою удачу он находит перекись водорода, так что обильно смачивая ею ватный диск, он ритмично водит им по ноге, слушая тихое шипение. Ему не потребовалось на это много времени, так что поднявшись с края ванны для того, чтобы убрать все по местам и пойти обратно в комнату он понимает, что теперь дрожат не только руки-ноги, но и он сам трясётся, как в горячке. Тем не менее он кое-как добирается до постели и падает на неё, практически сразу засыпая. Он не рассчитывает столкнуться с Ризотто до начала учебного года, но они видятся ещё раз. Они тусуются небольшой компанией под каким-то мостом, так что завидев знакомую черную шапку, Какеин почему-то сразу направляется к её обладателю. Они не здороваются и Ризотто с ходу задаёт интересующий его вопрос, который всплыл как только он увидел среди небольшой толпы отчего-то очень радостное лицо знакомого. — Чего счастливый такой, попробовал что ль? — парень привычно усмехается, смотря на опустившего взгляд Нориаки сверху вниз из-за разницы в росте. — Ага, — это единственное, что может выдать юноша, от чего-то заулыбавшийся ещё сильнее. — О-о-о, ну и как? Красноволосый тихо выдыхает, пытаясь подобрать нужные слова. — Пиздато. — Рад, что тебе помогло, — Ризотто коротко хохотнул, но тут же посерьёзнел, — это все конечно отлично, но ты только сильно не кидайся в это все с головой. Все-таки это немного нездоровая херня, так что будь аккуратнее. По своему опыту знаю, как это все сильно затягивает, так что считай это напутствием. А ещё обрабатывай все, как заканчиваешь — это важно. И не вздумай резать лицо. Нориаки на все это кивает, а потом они отходят в сторону и какое-то время тихо обсуждают теперь общую для них тему. За неделю Нориаки умудрился исполосовать себе не только ногу, но и руку и хоть сделал он это только три раза, единственное, что его останавливало от перебора — родители которым придётся что-то объяснять, если они увидят следы. Однако, вскоре Неро слышит позади себя крики друзей, заждавшихся его, так что он хочет попрощаться с Нориаки. Тот в свою очередь наконец замечает изменение на лице товарища. На уровне глаз по бокам переносицы торчат два серебристых шарика, а также из-под кожи выглядывает основание такого же цвета. Когда он только успел? — Классный пирсинг! Ну, новый, — Какеин водит пальцем по собственному носу, уточняя. — Спасибо, — ребята расходятся, но Неро оборачивается и кидает на прощание, — кстати, домашние проколы тоже считаются. Если захочешь, забабахаем тебе септум или ещё чего. Бывай. С того самого дня Нориаки пустился во все тяжкие. Но он все лучше понимал, что имелось ввиду под болотом. С каждым разом после того, как тебе легчало, автоматически становилось ещё хуже, чем было до этого. Хуже, потому что сначала это воспринимается, как безобидное развлечение, а потом ты понимаешь, что уже не можешь остановиться. Расстраиваешься из-за этого, режешься, а потом тебя затягивает ещё глубже. Сейчас, открыв глаза, Нориаки понял, что его давно уже утопило и он смирился. Он пытался бороться с этим по другим причинам. Он боялся, что рано или поздно его друзья узнают о том, что он с собой делает и отвернутся. Он безумно боялся одиночества, но раз за разом он срывался и снова причинял себе боль. Лишь бы полегчало. Нориаки перевёл взгляд снова обратно на шрамы. Он не может сказать, что помнит, откуда появился каждый из них, но несколько самых больших рубцов он запомнил навсегда. Тогда он решил поэкспериментировать с материалом. Он сразу понял, что резаться кухонным ножами — полный отстой, потому что их потолком был огурец, а больше ничего подходящего в доме не было. Ризотто ещё во время их последнего разговора под мостом обронил фразу о том, что сам предпочитает лезвия. Так что Нориаки подумал почему бы и нет? Купив коробку «Спутника» он, придя домой сходу их открыл, доставая одно из пяти имеющихся лезвий. Где-то под ногами крутился Гера, ластясь и задрав пушистый хвост. Нориаки закрыл глаза и на пробу провел им по руке, но он содрогнулся так сильно, что почти подпрыгнул. Эти ощущения слишком сильно отличались. Пластинка входила в кожу как в мягкое масло, и точно также выходила, не издавая не единого звука. Парень привычно закрыл глаза, откидывая голову назад, продолжая водить лезвием по руке. Но он понял, что что-то пошло не по плану, когда почувствовал что на руке как-то слишком тепло. Юноша резко выдохнул и, широко распахнув глаза, подтвердил свои опасения. По руке струилась кровь. Она выливалась из свежих, глубоких порезов. Да, Нориаки и раньше сталкивался с кровью, это естественно, но не в таких количествах. Он сдавленно, тихо крикнул, пытаясь не паниковать, однако брови сами сложились в домик. Первой реакцией была попытка хоть как-то остановить кровотечение, так что Нориаки инстинктивно сжал руку, однако из-за этого алая жидкость полилась ещё сильнее, стекая вниз и каплями разбиваясь о пол. Какеин запаниковал ещё сильнее, потому что сейчас обе его руки были в крови, так что он лихорадочно побежал в ванную, пытаясь одновременно отыскать пластыри, не споткнуться о кота и не заляпать все кровью. Трясущимися руками он клеил пластыри, пытаясь хоть как-то спасти ситуацию, а по щекам гроздями скатывались слезы. Больно не было, было очень страшно. Почему-то подобное вызвало у Нориаки ужас и он был благодарен по крайней мере за то, что сейчас никого не было дома. Он снова вскрикнул, когда понял, что пока он возился с очередной упаковкой, пластырь на его руке уже полностью пропитался кровью и грозился вот-вот отлипнуть. Это тебе не кровавая роса от канцелярского ножика, так что в итоге пришлось бинтовать руку, а потом ходить по дому и оттирать кровь со всего. Бедный парень перепугался так сильно, что даже не понял от чего все так обернулось и только позже до него дошло, что лезвия намного острее. Он приложил те же усилия, которые требовал более тупой нож и получил соответствующий результат. Больше Какеин не трогал лезвия. Вообще. Даже когда он заказал пачку той самой «Нивы», то так и не смог ими ни разу воспользоваться, даже несмотря на то, что покупал их для карандашей. Легко проведя рукой по блеклому шраму он усмехнулся. Забавно тогда вышло, хотя в прошлом было вообще не смешно. Парень продолжал осматривать руку. Он уже точно знал, какие порезы исчезнут без следа, а от каких сто процентов останется шрам. Правда, что делать с этими самыми шрамами Нориаки не знал. Сложнее всего было прятать их летом, пытаясь как-то обосновать родителям то, что он ходит по квартире в кофте в длинными рукавами, когда на улице плюс двадцать шесть, а у них нет даже вентилятора. Но сейчас это было не так важно. Каждый раз проводя по руке он слышит, как кожа расползается с тихим хрустом. Такой же звук издаёт мягкая булка, когда в неё погружается нож, а после канцелярка с тихим кряканьем выходит. Он делает это машинально. Это уже привычка. Теперь он делает это не просто чтобы почувствовать облегчение, а чтобы просто успокоиться. Ему тошно от себя. Жизнь неожиданно стала легче, потому что все его проблемы решались заточенным куском металла. Чуть что он брался за нож. Проблемы на учёбе, с родителями, в художке — все это разом становилось неважно, стоило ему пару раз порезать кожу. Но потом он понял. Все его проблемы решались заточенным куском металла. Это немного пиздец как не вписывалось в нормы. Несколько раз он ловил нервные срывы с лезвием в руках и это было его самым ужасным опытом. Тогда его руки больше походили на военное поприще, усеянное окопами. Когда никого не было дома он часто кричал и матерился, а потом, сбившись в комок, плакал, то обнимая, то игнорируя кота, взволнованно тершегося о его ноги. В такие моменты он почти не думал, а сознание полностью застилала пелена непонятного отчаяния. Нориаки наконец вынырнул из размышлений, обращая внимание на истерзанную руку. Сейчас она больше походила на нарезную колбасу. Парень скривился, откидывая нож куда-то в сторону, надеясь, что тот угодил в портфель, а потом встал и медленно побрел обратно к стулу, тяжело опускаясь на него. В голове снова легко и пусто. Хоть на какое-то время ему стало лучше. Нориаки ворошит волосы, другой рукой подтягивая лист с незаконченным рисунком ближе и вновь подбирая простой карандаш. Кровь на предплечье больше не шла, но Нориаки не удостоился даже стереть её, не говоря о том, что все надо было обработать. Тёмная линия уже не вызывает такой бурной реакции, так что Какеин решает сначала доделать пустые куски, принимаясь с привычным тихим шорохом выводить короткие линии на листе. По щеке катится одинокая слеза, которую парень стирает прежде чем она успела бы упасть с его лица. Только бы работу не размазать.

***

Просыпается Какеин на удивление в кровати, а не на столе. Он так и не дотерпел последний час, все же решив лечь спать, и теперь он сонно выглядывает из-под одеяла, пахнущего сладкой газировкой, которую Какеин разлил на него. Потом пришлось две недели спать под пледом, которым он застилал постель, потому что он не знал, как незаметно постирать целое одеяло, так что парень понадеялся, что запах просто со временем выветрится. Он доходит до ванной, еле переставляя ноги и лениво раздевается, оставляя одежду лежать прямо на полу, после залезая в душ. Горячая вода с силой лупит по руке и он вскрикивает, убирая руку из-под струи. Засохшая кровь смывается и на порезах выступает новая. Наскоро помывшись и более-менее проснувшись Какеин какое-то время привычно слушал шипение перекиси водорода, сидя на краю ванны и отмораживая себе жопу. Настроение просто отвратительное. Натягивая через голову зелёную жилетку поверх привычной белой рубашки, Нориаки думает, как долго ему придётся снова ходить с длинными рукавами. Пока он едет в автобусе, в наушниках на полную громкость играет «Дайте танк!», но он не может различить текста. Что-то про диско и вуаеристов, но сейчас парню вообще все равно, так что песня крутится на повторе. В школе его никто не трогает, только на физкультуре ребята удивлённо переглянулись, когда Нориаки заявил, что сегодня забыл форму, хотя обыкновенно он стабильно играл со всеми в волейбол. На перемене перед географией в кабинет зашёл преподаватель, окидывая взглядом грязную доску. — Какеин, Джотаро, сходите тряпочки намочите и помойте доску, — мужчина доставал из сумки стопку контурных карт, обращаясь к парням, находящимся ближе всего к его рабочему столу. Куджо недовольно цыкнул, подходя к доске и забирая тряпки, вручая одну другу. Они дошли до туалета и Джотаро раздражённо кинул свою в раковину, выкручивая напор воды на максимум. Он стоит, опершись плечом о стену, сложив руки на груди, и наблюдая за тем, как Какеин мерно промывал ткань. Его внимание привлекают алые следы, заметно выступившие на чужих рукавах. Парень хмурится, в один шаг преодолевая расстояние между ними. Поранился что ли? — Какеин, у тебя кровь идёт, — Нориаки тут же испуганно выглядывает из-под челки. — Что? Нет, все в поря… — он не успевает закончить фразу, сдавленно вскрикивая, когда Куджо хватает его за руку, задирая белую манжету рубашки, на которой виделись побагровевшие следы, — Джотаро! Какеин чувствует, как из под ног уходит земля, когда он понимает, что рука заплыла кровью, выступившей из свежих порезов. Джотаро смотрит на эту же картину тупым взглядом, явно не ожидая подобного. Нориаки вырывает дрожащую руку и прижимает к себе, пытаясь спрятать её, хотя сейчас это уже бесполезно. — Это что? Сердце Какеина глухо падает куда-то в бездну, а внизу живота холодеет и скручивается пружина тревоги. Он не был готов к такому, единственным человеком, который знал о том, куда все вылилось был Рохан. У них были странные отношения, но завязывались они именно на том, что между ними не было секретов. Почти. Но тем не менее, Кишибе понимал Какеина как никто другой в этом плане, потому что и сам как-то увлекался этим. Правда у него все кончилось, как только началось. Ему это было не особо необходимо, да и следы, остающиеся после порезов ему совсем не нравились. А тут перед ним стоит Куджо, пытливо заглядывающий ему в глаза. А у самого во взгляде ничего, кроме непонимания. Он не понимает, что происходит. — Это кот, мы просто играли вчера и вот… — парень пытается оправдаться, на ходу придумывая какую-то совершенно идиотскую отговорку, параллельно стараясь не забывать дышать. Больше всего он боится того, что возможно сейчас он наблюдает за тем, как его жизнь рушится. Тем не менее его обрывают на половине фразы. — Ты меня совсем за придурка держишь? — Куджо тяжело смотрит на друга из-под нахмуренных бровей, а Какеин не знает, что сказать. Внутри что-то щёлкает и из него выливается непрерывный поток слов. — Джотаро, послушай, я нормальный, ладно? Я-я правда нормальный, клянусь, это ничего, правда ничего. Это просто случайно, оно само. Только не уходи, ладно? Не бросай меня, пожалуйста я правда в порядке, — голос сам собой дрожит и мелко ломается. Он мог бы думать о том, какой он жалкий, но сейчас в голове копошились совсем другие мысли. Сейчас ему было страшно, как никогда в жизни. Его снова обрывают, уже во второй подряд. Брюнет сильно встряхивает его за плечи, побуждая перестать нести невесть что. — Эй, успокойся! Чего как заведенный? Я не ухожу, просто объясни, что это такое, — они смотрят друг другу в глаза и Какеин только сейчас понимает, насколько громко дышит. Нориаки опускает взгляд первым и чувствует, как Джотаро отпускает его плечи. Он молчит. Какеин тоже молчит. Он думает о том, что всегда в глубине души он хотел, чтобы кто-то заметил, что он с собой делает. Спросил, в порядке ли он? Как у него дела, все ли в норме? Он хотел быть в порядке. Правда хотел, но единственным известным способом были тонкие порезы, расцветающие на его бледной коже. Все началось тихо и незаметно, с простого желания испытать лёгкость, а закончилось тем, что он каждый день давился тупой болью, метаясь в жажде облегчения, все глубже уходя под толстый слой лжи, в правильности которой он сам себя убедил, и сам теперь же в ней тонул. А потом Какеин думает, почему это он посреди химии вместо того, чтобы уделять время предмету сидит и вертит в руках точилку с одной-единственной мыслью в голове: «Блять, чем бы поддеть этот шуруп, чтобы достать лезвие из этой хуйни». Ну, хотел, чтоб поинтересовались происхождением его шрамов, вот и получай. Чего не рад? Джотаро потихоньку начинает нервировать эта затянувшаяся пауза и он разрывает её первым: – Кто это сделал? — он старается говорить ровно и осторожно, хотя не то, чтобы это давалось ему так легко. — Сам, — Нориаки продолжает сжимать руку ладонью, опуская голову ещё ниже и все ещё не осмеливаясь поднять взгляд на друга. — Зачем ты это сделал? — Я-я так успокаиваюсь… — А таблеточки там всякие, чаи? Не пробовал? — казалось, Куджо раздражен. — Не помогает. Они снова молчат, думая каждый о своём. Какеин размышляет над тем, насколько сильно испортится его жизнь, если из неё прямо сейчас убрать всех школьных друзей. Джотаро пытается совладать с услышанным. Он снова нарушает тишину первым: — И как давно? — рыжий неловко проводит по руке и невольно морщится. — Пару месяцев как уже. Куджо вздыхает и предпочитает промолчать, потому что из вариантов ответа есть только маты. Как он умудрился не заметить и прошляпить такое? Друг ещё называется... — Послушай, Джотаро. Как бы странно и ужасно это сейчас ни звучало, но я правда в порядке. Это просто мой способ борьбы с грустью. И я знаю, что не всем он кажется нормальным, но я делаю это вполне осознанно и целенаправленно. И если ты правда мой друг, я попрошу тебя просто, ну, хотя бы попытаться меня понять, — юноша говорит медленно, но разборчиво, однако в словах не проскальзывает ни единой эмоции. Он уже подготовился к тому, что сейчас его обольют дерьмом, растопчут и пошлют, и в какой-то степени ещё один долгий вздох со стороны Куджо подтверждает его догадки. — Иди сюда. Парень, не веря, резко поднимает голову и сталкивается со спокойным бирюзовым взглядом Джотаро, стоящего перед ним с распростёртыми руками. Брюнет не был фанатом объятий, но сейчас, чувствуя то, как сильно за него цепляются, он понимает, что делает все правильно. Нориаки прячется где-то в его груди, боясь пошевелиться и они медленно, едва заметно, покачиваются из стороны в сторону. — Я просто хотел сказать, — парень поудобнее устраивается на рыжей макушке, — что ты в любое время можешь обратиться ко мне. За помощью или поддержкой, я буду рад тебе помочь любыми способами. Мы можем просто поговорить, так что я хотел убедиться, что ты знаешь, что вся моя личка в твоём полном распоряжении в любое время суток. Какеин что-то облегчённо лепечет в ответ, но его совсем не слышно под грузными объятьями, но Куджо все равно приятно чувствовать оживление друга. Чуткую тишину никак не хочется рушить, но на языке вертится ещё один вопрос. — Какеин, ты уверен, что ты в порядке? Парень ерзает, после выползая наружу, освобождая голову и укладывая её на чужое широкое плечо. — Не-а. — Тогда мы можем обсудить это в любое время. Если ты конечно захочешь. Ладно? — брюнет чувствует утвердительный кивок и успокаивается. Неизвестно, сколько бы они так ещё простояли, если бы не звонок, резко нарушивший идиллию. Парни вздрагивают, вспоминая, зачем они сюда пришли и в спешке выпутываются из объятий. Напоследок Нориаки осмеливается и заглядывает в чужие глаза, так что их взгляды коротко сталкиваются. В бесконечной синеве Какеин различает то, что так давно хотел увидеть. Человеческое понимание.