***
Гарри не знает и даже не пытается понять как, но иногда он может чувствовать эмоции. Он чувствует, как они крутятся, корчатся и разворачиваются прямо внутри него, вокруг сердца. Эти эмоции — те, которые пульсируют под барабанную дробь и отзываются тихим шумом в ушах, те, которые проникают в его грудь, сдавливая всё внутри неё, лишая возможности дышать… Они ему не принадлежат. Но они про него. Чужие эмоции переносятся на уже заполненное полотно его души. Ему начало казаться, что его сны, похожие на импульсы далеких чувств из чужих источников, принадлежат кому-то другому. Он засыпает и каждую ночь просыпается с незнакомым ему до этого мальчиком в слизеринских одеждах и идеально уложенными чёрными волосами. В этих снах он, заключенный в теплые объятия, разговаривает со своим новым знакомым, который явно ещё более одинок, чем Гарри. Он называет себя Томом. Гарри часто задаётся вопросом, попадает ли он каким-то образом в сны мальчика, являющегося настоящим владельцем дневника. Гарри сидит в гостиной Гриффиндора, делает наброски в своем дневнике и поглощает тепло угасающего в камине огня. Он сворачивается в алом кресле с золотыми узорами на широкой спинке и позволяет пальцам взлетать, заполняя пустую страницу полем из цветов. Улыбка играет на его губах, когда он чуть прикусывает кончик пера и продолжает вырисовывать отдельные лепестки. Гермиона что-то говорит Рону, в то время как тот пытается не обращать на нее внимания; они оба сидят на диване напротив Гарри. Между ним и его друзьями есть товарищеские отношения, которые не поддаются описанию. Например, его углубление в рисование хоть и происходило медленно, но чем больше Гарри проводил времени за рисованием в своем дневнике (он рисовал ночное небо и сияющую луну, шоколадную лягушку, убегающую через окно, его метлу, лежащую у стены, спальню, пустые качели с Тисовой улицы), тем больше Гермиона и Рон уверялись в своём выводе, что ему нравится тишина. Но одна вещь изменилась. Раньше это были Гарри, Рон и Гермиона. Теперь… Теперь Гарри сам, а Рон и Гермиона стали единым целым. Они все еще друзья, возможно, даже лучшие друзья, чем они были раньше, но Гарри учится, чтобы творить, тогда как Рон и Гермиона… Они учатся, чтобы творить магию. Это не совсем то же самое. Теперь Рон и Гермиона лучше понимают его. Они знают, что Гарри не хочет быть героем. Он будет, если у него нет выбора, но он скорее сделает наброски в своем дневнике, чем когда-нибудь раскрасит мир ослепительной красотой магии. Рон и Гермиона смотрят на Гарри и говорят, что он не обязательно должен быть Мальчиком-Который-Жил-На-Поле-Битвы. Они решают, что им нравится, когда его пальцы летают по странице. Им нравится, когда он занимается тем, что ему по душе. Гермиона радуется, когда Гарри позволяет ей увидеть один из своих рисунков, и на самом деле рисунок настолько красивый, что она не может представить Гарри кем-то другим, кроме как художником. Рон смотрит на рисунок лодок, дрейфующих в большом озере, и чувствует отголоски одиночества, надежды на свободу. Он думает: «Гарри не предназначен для того, чтобы быть солдатом.» Это искусство кажется для него даже более важным, чем война. Рон не знает, что делать с этими мыслями, но все равно не может выгнать их из своей головы. А Гарри… Гарри чувствует себя услышанным. Впервые в жизни, он учится радости. А затем дыхание внезапно покидает его. Подобно личинке, пробивающейся сквозь свою оболочку, он чувствует, как по спине пробегают завитки ревности и боли. Эмоции больные и извращенные. И они не принадлежат ему. Гарри отводит взгляд от страницы. Он чувствует горячее дыхание на своей шее. Прямо перед ним, на подлокотнике его кресла, сидит маленькая Джинни Уизли. Её волосы рыжие — такие рыжие, что затмевают цвет дома Гриффиндор. Её глаза — расплавленный шоколад, стеклянные, как расплавленный воск. Я должна быть милой, я должна быть милой — внушает себе Джинни, но все, что она видит, причиняет ей боль, и эта боль остаётся вязкой горечью в её сердце. — Ты пишешь кому-нибудь, Гарри? — немного неловко спрашивает она Гарри смотрит на Рона в поисках помощи, но Рон только пожимает плечами. — Привет, Джинни, — ответил ей Гарри после небольшой паузы. — Я, на самом деле, немного занят сейчас. Я рисую. К чему этот странный вопрос? Гарри никогда никому не писал письма. Тётя Петуния, вероятно, сожгла бы их. Джинни прищуривается. Странное выражение на таком молодом лице. Гарри полон подозрений. — Можно посмотреть? — она поудобнее устроилась на своём подлокотнике, выжидательно глядя на него. Её лицо наполняется завистью, когда глаза останавливаются на дневнике. Гарри чувствует, что его превращают в ничто. Всё в этом общении, в самой Джинни, кажется ему ужасным. Она как будто больна, и эта болезнь заражает собой всё вокруг. Поттер показывает ей дневник и медленно листает свои рисунки. Он сделал закладки на страницах, заполненных изображениями его детства, поэтому он ловко — слишком быстро, чтобы кто-либо мог заметить — пропускает эти страницы, показывая ей свои работы. Глаза девочки расширяются, и неприятное давление на него сразу уходит. Она выглядит немного растерянной и грустной, а затем её глаза наполняются только удивлением. — Гарри, — выдыхает она. — Это потрясающе! Теперь на её щеках румянец. Гарри точно осознал, что раньше его не было. — Эм… — он снова глядит на друзей, но они пребывают в такой же растерянности. — Я полагаю, спасибо. — наконец отвечает он. Джинни кивает. — Конечно. У тебя настоящий талант. Я думаю, ты мог бы стать знаменитым! В её глазах нет насмешки, но Гарри и Рон одновременно рассмеялись. — Джинни, — фыркает Уизли. — Он и так одна из самых важных шишек Магической Британии. Знаешь, Мальчик-Который-Выжил? А? Джинни краснеет. — Может быть, Но… Я имела в виду, кое-что другое. Он может прославиться своим искусством. Гарри улыбается при этой мысли. — Я хотел бы. Джинни в ответ слегка улыбается ему. Внезапно эта волна болезни с её стороны возвращается. Она смотрит на него, и её глаза наполняются какой-то странной необузданной тоской. — Он когда-нибудь отвечает? — спрашивает она севшим голосом. — Кто? — Дневник. Он когда-нибудь отвечает? — нетерпеливо спрашивает она, ёрзая. Гарри покачал головой. — Зачем ему отвечать? Это же дневник. — парень молчит какое-то время. — Ты что-то писала в него, Джинни? И он тебе… Отвечал? Джинни снова краснеет, почти как её волосы, и Гермиона закатывает глаза, после глядя на Гарри с беспокойством. — Всё хорошо, Джинни. Ты писала в дневник? — слегка нервно спрашивает она. — Ты можешь вспомнить, когда? — Вспомни, что говорит папа — не верь ничему, если не знаешь, где у него находится мозг! — немного невпопад добавляет Рон несколько снисходительным тоном. — Н-нет, я… — Джинни быстро дышит. — Я просто подумала, что, может быть… Но это не так… И я в порядке, так что… — Джинни прерывается и выбегает из гостиной. Гарри смотрит ей вслед. Он расслабляется, когда её эмоции, кажется, уходят от него. Как только она ушла, он поворачивается к своим друзьям. — Это было странно, правда? Не только я заметил это? Гермиона поджимает губы и хмурится. — Нет, Гарри. Не только ты.***
Том отвергает один из рисунков Гарри в первый и последний раз. Но это первый раз, когда он пишет своему художнику. Он чувствует тепло дневника и с трепетом смотрит на пока что ещё чистую страницу. Интересно, что же его художник нарисует в этот раз? Подарки, которые он получил за последние несколько месяцев в компании Гарри, напоминали Тому о том, что он чувствовал, когда был жив. Он снова увидел ночное небо, снова почувствовал дуновение ветра. Он даже впервые был в гостиной Гриффиндора: там было… Тепло. Ярко, но тепло. Конечно, Гарри был гриффиндорцем. Чтобы делиться искусством нужна храбрость. Любимая новая часть его мира — это лодка, мало похожая на ту, на которой он плыл в свою первую ночь в Хогвартсе. Когда он появился на берегу озера, полированное дерево отражало луну, которую Гарри повесил в небе. Том знал, что однажды он снова увидит её. Потому что там, где лодка отражалась в глубине озера, была вода. Настоящая вода. Том вошел в лодку и позволил руке скользнуть по поверхности волн. Он вытащил её, а затем оставил лодку просто плыть по течению, отдыхая на небольших волнах. Теперь он плавает каждый день. В озере, которое стало более синим, чем раньше. В воде, которая реальна, а не просто воспоминание. Он чувствует себя так, словно был крещён чистотой, непохожей на ту, которую он когда-либо испытывал. Он уже не в первый раз задается вопросом, нашел ли он наконец своё «достаточно». В итоге он, конечно, понимает, что нет: ему никогда не будет достаточно. Поэтому, когда Том почувствовал тягу к оранжерее, он был взволнован. Гарри и раньше давал ему растения, в основном цветы и несколько деревьев. Они украсили безлюдное поле, превратив бесплодный пейзаж в пышный рай. А потом… Том услышал плач. Мандрагора. Гарри рисовал ему мандрагоры. Да, они были полезны, особенно против окаменения, но Том уже закрыл Тайную Комнату — ничто не повредит его Гарри, даже его питомец. Он не мог рисковать. В отличие от других рисунков Гарри, Том не сохранил работу; вместо этого он смотрел, как та исчезает. Затем он открыл свой дневник и достал ручку. Он никогда не писал первым, но… Это же был его художник. «Серьёзно, Гарри — мандрагоры?» — он писал прекрасными плавными мазками. После этого дневник два дня был холодным. Никаких рисунков. Но Гарри всё ещё приходил к нему во сне. «Кто ты?» — первые слова, которые он получает в дневнике. Почерк ужасный, как курица лапой нацарапала. Он может чувствовать страх Гарри и его волнение. Том резко улыбается. Гарри, должно быть, не думал, что его искусство может куда-то деться. Он вряд ли мог знать, что Том в его снах был заперт в дневнике. И он точно не мог представлять, что Том — это он. Что-ж… «Я Том, Гарри. Мы проводим столько ночей вместе, ты и я.» — пишет ему в ответ он. «Ты писал Джинни?» Кем была Джинни? Ах. Адская девушка, влюбленная в его художника. Губы Тома скривились от отвращения. «Кто такая Джинни, Гарри? Твоя девушка?» «Что? — почерк снова был резким. — Нет.» «Ну и хорошо. Она тебя не заслуживает.» «Она младшая сестра моего лучшего друга.» Том сердито посмотрел на него. Разумеется, Гарри не мог это видеть. «Я думал, что я твой лучший друг.» «Я не знал, что ты настоящий.»***
Той ночью Гарри уютно устроился в руках у Тома на его кровати в общежитиях Слизерина. Поначалу казалось, что кровать издевается над Томом — удобное постельное белье подходило для сна, который не приходил. Недавно он был за это благодарен. Он с Гарри уже так много ночей, каждую из которых мальчик находится у него в объятиях, а его драгоценная спина опирается на грудь Тома. Он сидит, обвив руками талию Гарри; положив подбородок на голову Гарри, он целует черные взлохмаченные локоны. — Ты действительно не знаешь Джинни Уизли? — спрашивает наконец Гарри. — Я никого не знаю так хорошо, как тебя. — пауза. — Я с ней раньше не встречался. Я был здесь в ловушке более пятидесяти лет, Гарри. — О, — выдыхает Гарри. Он звучит… Разочарованно. Том спрашивает: — Любишь ли ты её? — пытаясь казаться беспечным. Гарри вздыхает. — Нет. Возможно, однажды я полюблю её брата и Гермиону… — Любовь сделает тебя слабым, Гарри. Это необязательно. — Как ты думаешь, почему любовь делает нас слабыми? — Вложения могут быть использованы. Люди отказываются от логики в отношении людей, которых они любят, и этим причиняют себе вред. Это истончает разум. Это слабость. Гарри снова глубоко дышит; Том успокаивается в устойчивом биении сердца своего художника. Он крепче обнимает худую фигурку мальчика. — Я не думаю, что любовь делает тебя слабым, Том, — шепчет Гарри. По какой-то причине у Тома пересыхает во рту. — Почему нет, Гарри? — Людям нужны люди. Такова жизнь. И жизнь не стоит того, чтобы проживать её в одиночестве. Думаю, нам нужны люди, которых нужно любить, чтобы мы могли любить себя. Чтобы наша жизнь была стоящей. Нет смысла иметь власть, если тебе некого ею защищать, и нет счастья, которое ты мог получить от неё. — Есть ли у тебя люди, которые любят тебя, Гарри? — У меня были такие люди когда-то. И однажды, я надеюсь, меня снова полюбят. Том наклоняется и целует Гарри в лоб. Он чувствует, как что-то инородное строится в его груди, что-то светящееся, но бесконтрольно грустное. На парселтанге он шипит: — Я убью за тебя. Это правда. Том сожжет из-за Гарри весь мир. Гарри вздрагивает. Том воображает, что он спросит, что только что было сказано, или проигнорирует шипение и вообще не поймет, что это язык, как и многие глупые маглорожденные, с которыми он ходил на занятия. Вместо этого ему отвечают на языке змей: — Я бы не хотел этого от тебя. Том смотрит на чудо в своих руках и чувствует то, чего не чувствовал раньше. Он чувствует… Нежность. Это выходит даже за рамки… Привязанности. Лорд Волдеморт не чувствует привязанности. Лорд Волдеморт — остров-крепость со стенами высотой с горы и добровольным уединением. Никаких связей ему не нужно. Том Реддл не был лордом Волдемортом уже более пятидесяти лет. Он улыбается в волосы Гарри и вздыхает. Он научился любви. И, как бы это странно не звучало, но он не жалеет об этом.