***
И Гарри думает, как обещал. Гермиона посеяла в нем крошечное семечко, и желание Гарри выразить себя в разном искусстве превратилось в золотоносное, превратилось в живую воду, которая капала и стекала по свежей грязи его тревог, порождая эту маленькую идею — эту огромную возможность. Гарри мог, может быть, делать больше, чем просто рисунки для себя — он мог писать картины, мог даже лепить… Он мог и украшать свою работу, и повесить её на стену, чтобы все могли видеть. Итак, Гарри думает… И думает… А потом пишет Тому. Свернувшись калачиком в кресле, в углу общей комнаты, — теперь это место окрестили «уголком Гарри» — он достает перо и начеркивает пару строк в заветной книге. «Том? Ты тут?» «Я всегда здесь, Гарри.» — незамедлительно приходит ответ. «Ну, ты мог быть занят или что-то в этом роде. Я не жду, что ты будешь в моем распоряжении всегда.» На странице образуются кляксы, каждая из которых образует различные аморфные формы, на которых сохраняются странные впечатления от спутанных облаков. После того, как шесть или семь силуэтов закончили неравномерное распространение чернил по бумаге, Гарри получает ответ. «Ты не станешь первым, кто будет этого ждать.» «Но я никогда не ожидал этого, так что вопрос все еще остается в силе. Я уверен, что тебе есть чем заняться. Что же ты делаешь в те дни, когда не пишешь мне?» «В основном, я плаваю. Расслабляюсь в тени деревьев. Иногда выхожу на цветочные поля или взбираюсь на те прекрасные горы, которые ты мне нарисовал. Так странно, что сначала я думал, будто учусь в Хогвартсе, а теперь думаю, что я совсем где-то в другом месте. Полагаю, это своего рода рай. Я чувствую себя немного Калипсо.» «Калипсо?» «Греческая легенда, она дочь титана. Калипсо была наказана после того, как олимпийцы выиграли битву с её отцом. Она была отправлена жить на идиллический остров, не желая ничего, кроме дружеских отношений. Герой за героем приезжали к ней, она вылечивала их после травм. Она влюблялась в каждого из них, но, увы, каждый приходящий герой оставлял Калипсо позади. Она оставалась одна на райском острове, век за веком, ожидая мужчин, которые всегда бросали её из-за мании славы и величия.» «Я не уверен, что когда-нибудь буду активно искать славы. От неё хлопот больше, чем она того стоит.» «О, а ты знаком со славой?» «Ну, да. Похоже. То есть, я Мальчик-Который-Выжил. Каким-то образом я покончил с царством террора Волдеморта — он Тёмный Лорд — когда был младенцем. Я единственный человек, который выжил после смертельного проклятия, но, на самом деле, я выжил только благодаря моей маме. Он убил обоих моих родителей, но я продолжал жить… Так что да, весь волшебный мир думает, будто я славный герой, или что-то в этом роде. А Волдеморт даже не мертв, поэтому некоторые думают, что мне придется снова его победить.» После этого, ответа Гарри ждёт немного дольше. «Значит, у тебя есть слава в избытке. Мир считает тебя героем. Ты собираешься бросить меня, Гарри?» «Я действительно не хочу. Я вообще не ищу славы, нет, спасибо. Я бы хотел быть просто Гарри. Мальчик, который любит много рисовать и, возможно, неплохо учится в школе.» «Мы не можем выбирать обстоятельства». «Но мы можем выбирать, как нам на них реагировать». «Я полагаю, что в некоторой степени это правда». «Спасибо, Том». «В любое время, Гарри. Я существую здесь для тебя».***
Мы не можем выбирать обстоятельства, но можем выбирать, как нам реагировать. Гарри был вынужден облачиться в мантию мученика с тех пор, как вошёл в волшебный мир. Герой, который, волоча ноги, был вынужден владеть мечом, отнявшим жизнь его родителей. Недавно он нарисовал заброшенный двор из разбитого булыжника и гниющих деревьев — он засыпал его костями и окрашенными в зеленый цвет выделениями, вытекающими из мокрого мха. Между останками человечества он выгравировал расколотые волшебные палочки из тиса и кипра, а в центре обломков вылепил крошечный узелок с целым пером феникса и палочкой остролиста, лежащей у его ног. Он назвал картину: «Наследие». Гарри родился для войны, но — как он сказал Тому — он может выбирать, как ему реагировать на свои обстоятельства. Он может продолжать играть героя, все глубже погружая своё сердце под слои пыльного графита, или же он может играть самого себя. Он не какой-то там славный герой и никогда им не был, он не какой-нибудь гений, обладающий опытом и абсолютным безрассудством или бесконечным, спокойным расчетом, чтобы положить конец правлению монстра. Он мальчик двенадцати лет, который однажды станет мужчиной. Он держит ручки и кисти, как матери держат своих младенцев, он как будто вырисовывает ими будущее. Он приходит в кабинет профессора МакГонагалл и спрашивает декана дома Гриффиндор, может ли он купить художественные принадлежности на свои деньги из сейфа в Гринготтсе. Она подозрительно смотрит на него, упоминает, что ни его отец, ни мать не были особенно склонны к творчеству, и действительно довольно необычно просить использовать личные деньги в течение семестра. Она сомневается в его серьезности, даже считает неразумным тратить деньги на мимолетную фантазию. Гарри съеживается в кресле и чувствует, как слёзы наворачиваются на глаза, угрожая вырваться в любой момент. МакГонагалл глубоко вздыхает и спрашивает, есть ли у него какие-нибудь примеры его работ, просто чтобы она могла увидеть, может ли она что-то придумать, и Гарри с бесстрастным выражением лица передает ей дневник. МакГонагалл смотрит на одну страницу; её брови поднимаются. Она переворачивает на следующую страницу, затем следующую, следующую и все время ничего не говорит. Наверняка она скажет ему, что он недостаточно хорош. Скажет ему перестать тратить её время… Она будет над ним смеяться, наверняка. Профессор МакГонагалл прочищает горло. — Мистер Поттер, — резко начинает она. Он смотрит на нее из-под ресниц, лицо пылает. Его голос немного дрогнул, когда он ответил. — Да, профессор? — Вы понимаете, сколько волшебства несут в себе эти ваши зарисовки? Гарри пожимает плечами. — Немного? МакГонагалл сжимает губы в тонкую линию. — Большое количество. Намного больше, чем обычно. Фактически, достаточно того, что у Вас есть потенциал стать художником-портретистом. Этой работой занимаются очень мало людей — Вы сможете увидеть детали, которые люди часто упускают, наполните свои работы достаточной живостью, чтобы уловить самую душу создаваемого Вами образа. У Вас когда-нибудь возникало ощущение, что Вы не просто воспроизводите изображение, а создаете реальность? Гарри кивает. — Ну, да. Думаю, я чувствую это иногда, когда рисую. Я имею в виду, что однажды я рисовал океан… И я не просто рисовал море: я чувствовал запах соли и промокал в брызгах грохочущих волн. МакГонагалл протягивает свои длинные пальцы к столу, руки её двигаются с грацией кошки, когти словно вытягивались наружу, царапая когтеточку. У Дурслей когда-то была кошка, Дадли назвал её Кискинс. Они купили орды кошачьих игрушек, построили дворец для котят, но Дадли забыл кормить её три дня подряд, поэтому она убежала. Гарри помнит, как ему хотелось тогда последовать за ней. Профессор улыбается ему. — Я закажу Вам все необходимое. — Для чего? Глаза МакГонагалл сверкают. В них читается одобрение. — У нас в школе есть факультатив «Зачарованное Искусство». Если Вы пойдёте туда, я помещу Вас сразу на пятый курс. — Но я не так хорош, профессор. — бормочет Гарри. — Вы правы, — безэмоционально говорит МакГонагалл, поправляя причёску. Конечно, он прав. — Но, тем не менее, я не могу допустить, чтобы такой талант, как Ваш, пропал зря. Гарри разглядывает свои туфли, внутренне разрываясь от противоречий. — Что, если я не хочу быть портретистом? МакГонагалл приподнимает одну бровь. — Тогда, я думаю, Вы просто создадите что-нибудь еще, не так ли, мистер Поттер? Возможно, Вы измените мир. Гарри закусывает губу, чтобы скрыть растущую довольную улыбку. Возможно, он изменит мир.***
Слух начинается с малого; «Гарри Поттер хорош в искусстве» — шепчутся они. Эта искра, которая передается из уст в уста, перескакивает из одного сознания в другое и наполняет гудящие залы раскаленным тлеющим углём очарования — она является чем-то, что грозит воспламениться и сжечь всё на своём пути. Гарри слышит шепот и приглушенные разговоры, видит, как некоторые свободные ученики собираются за пределами художественного класса, чтобы хоть немного взглянуть на его работы. Он терпит щекотки Беатрис Хейвуд — она одинокая пуффендуйка, учащаяся с ним на пятом курсе изобразительного искусства. Терпит её прозвище, данное ему — «Маленький протеже» — и обнаруживает, что, несмотря на все хлопоты, он довольно сильно скучает по тому времени, когда его избегали из-за того, что он владел парселтангом. Тем не менее, он понимает, что в любой момент ждет, когда же это новое одеяло признания, коим его окутали сверстники, будет сорвано с него и заменено железным щитом осуждения, неистовой жестокостью, стремящейся проткнуть его кожу, пролить кровь. Люди слишком быстро меняют свое мнение. Никто никогда не удосужился понять Гарри Поттера, пока он не был Мальчиком-С-Карандашом… И никто не потрудился понять его даже после того, как они охотно стали заказывать рисунки драконов, квиддичных трофеев и ковров-самолетов, чтобы заполнить поля в тетрадях из-под Истории Магии с профессором Биннсом. Для Гарри такое легко завоеванное чувство всеобщего обожания во многом похоже на песочные часы: золотые песчинки медленно скользят через прозрачное стеклянное сито, и когда последняя крупица времени упадет с небес на землю, эта легкая терпимость снова сменится презрением. Всегда — всегда — песочные часы будут переворачиваться снова, частицы ужасающего отвращения будут постепенно уступать место всеобщему одобрению только для того, чтобы цикл внезапно повернулся вспять, а затем повторился вновь. Потому что для этих людей — этих людей, которые следуют за ним, будто он пастырь, а они его овцы, или которые иногда игнорируют его, как будто он преступник, а они его невольные тюремщики, — он не личность. Он для них — ожившая сказка, живая легенда, Мальчик-У-Которого-Нет-Решимости. Решимости действовать лишь по своей воле, не соответствовать историям, которые родители этих детей рассказывали им перед сном. Он не хотел соответствовать сказкам, слагаемым про него, совсем не хотел. Ведь от этих испытывающих взглядов у него начиналось головокружение, он ждал облегчения, страдая от боли. Гарри никогда не сможет оправдать сказку о чудо-мальчике, который закончил войну. Хотя бы потому, что он никогда не заканчивал войну. Он… Никогда не будет достаточно хорош. Ни для них, ни для кого. Слух превращается в ад на предпоследней неделе обучения. Драко Малфой, шаркая ногами и отчаянно краснеющий, просит — умоляет — Гарри нарисовать ему картину. — Это на день рождения моей матери, понимаешь? У нас уже есть всё — не то что бы ты мог понять, что значит «всё». Есть лучшие художники, но они рисуют только портреты. Одно и то же — это ужасно скучно, тебе не кажется? К сожалению, ты один из немногих, кого я знаю, кто делает что-то кроме портретов. Итак, Поттер, ты сделаешь мне что-нибудь для неё или нет? Я заплачу сколько скажешь. Гарри был ошеломлен; он стоял, широко открыв глаза, и чувствовал, как его челюсть стремительно приближается к полу. Малфой закатывает глаза и выжидающе склоняет голову к плечу… А затем Гарри выпаливает: — Десять галеонов за мою картину! И ты оплачиваешь расходы на материалы. Малфой кивает. — Естественно. — говорит, нервно дёргая рукав мантии. Он делает паузу на мгновение, а затем объявляет: — Тебе придется брать плату больше, если моя мама решит, что ей нравится твоя работа. У нас не может быть чего-то широко известного, что стоит десять галеонов, подвешенных в нашем меноре. Если всё пойдет хорошо, я рекомендую брать минимум семьдесят за штуку, а может даже триста или больше за большие композиции. Драко постукивает ногой и оглядывается с напускным высокомерием. — Ну, жди, Поттер. Скоро я пришлю материалы. Их встреча была замечена группой первокурсников. Они широко открывали глаза, показывали пальцами; вот одни начинают яростно перешептываться друг с другом, другие делают вид, будто бы и не пялились на них секунду назад. Гарри кажется, что весь замок начинает гигантскую игру «Китайский шепот». По новым слухам выходило, будто он, Гарри Поттер, берёт шесть тысяч галеонов за свои произведения искусства, и у него есть вещи, выставленные во дворце великого тибетского мага. Недавно он даже получил заказ от семьи Малфоев. Он даже не может отрицать эти домыслы полностью, потому что не знает, каковы на самом деле его цены, и в итоге решает просто писать картину для Малфоев, не утруждая себя досужими размышлениями. Но это и правда было кошмаром — всё выходило совсем не так, как он мечтал с Томом. Кстати… Что-то в привлекательном мальчике в серебристо-зеленой мантии начало беспокоить Гарри. Теперь он часто просыпается с ощущением холода и мурашки словно табуном пробегались по его спине. Однажды поздно вечером он обнаруживает, что его тянет обратно в Зал Трофеев, где он впервые увидел фотографию своего отца — после одиннадцати лет неведения. Он тупо пересматривает трофеи и записи, останавливаясь только тогда, когда один из них бросается ему в глаза: «Том Реддл, староста, 1945 год.» Найти бы тебя. Где ты сейчас, Том?***
Том стоит во дворе, щебень шуршит у него под ногами, а небо над ним задыхается от пепла. Гарри стоит рядом с ним, раскачиваясь на носках. Том делает шаг вперёд — и вдруг под подошвой кожаных ботинок захрустела рука одного из гниющих трупов. Единственное, что от них осталось — это кости, отяжелевшие под тяжестью гротескной зелени. Деревья обрамляют двор — развалины того, что, должно быть, когда-то было прекрасным, искривились и почернели от времени. Опалились, искалечились и теперь опадают на землю неосторожными грудами сломанных конечностей и гнилостных стволов. Запах разложения портит холодный воздух, зловонно раздувая слабый намек на приближающуюся весну и высмеивая саму возможность её возрождения. Тяжелыми шагами Том пробирается сквозь обломки к центру разрушения, где узел из одеял оказывается пустым, а у его ног лежит палочка, словно цветы, покоящиеся на надгробии кого-то любимого. Дрожащей рукой он поднимает сокровище. На мгновение он забывает о том, что происходило вокруг него, наслаждаясь знакомым — а в последнее время отсутствующим, — гудением магии, текущей по его венам. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз наложил заклинание? Наверное, десятилетия. С маниакальной ухмылкой он берет палочку и тренированной рукой взмахивает ею, заставляя нетерпеливые зеленые и черные искры вылетать по идеальной дуге. Это такая простая магия, но сейчас он готов поклясться, что это самое красивое зрелище, которое он когда-либо видел. Он отслеживает их движение и замечает, что Гарри снова подошел к нему. — Я чувствовал почти то же самое, когда последний раз держал свою палочку. Как будто сердцевина в этой такая же, как и в моей. Это твоя палочка, Гарри? — спрашивает Реддл. Он смотрит вниз, на мальчика, стоящего около него. Гарри принадлежит это место рядом с ним, его зеленые глаза туманны и рассеянны, когда он рассматривает обломки. Гарри вздрагивает от слов Тома, затем его глаза наполняются каким-то болезненным пониманием, и он прикусывает губу, пока на ней не появляется капля крови. Она начинает течь по его подбородку тонким ручейком… И, не в силах сдержаться, Том проводит большим пальцем по губе Гарри, вниз к его шее, ловя каплю на кончике пальца. Он подносит большой палец, теперь тёплый и мокрый от крови гриффиндорца, ко рту — задумчиво, очень медленно — и слизывает кровь, по вкусу похожую на медь и соль. Гарри хранил молчание, лишь смутно осознавая действия, происходящие вокруг него. В его глазах бушевала буря. — Гарри, дорогой, ты меня слышал? Хм-м-м? — Том хватает лицо Гарри обеими руками. — Сокровище, ты слышал, что я спросил? Гарри наконец смотрит на Тома зелеными глазами, наполненными непролитыми слезами. — Кем ты стал, Том Реддл? — шепчет он и голос его надрывисто дрожит. Том отпускает лицо Гарри и прижимает мальчика к груди. Он обнимает стройное, но худое тело бережно, отчего-то боясь причинить боль. Руки художника свисали по бокам, тот ничего не говорил. И тогда Том тихо и спокойно спросил: — Что ты имеешь в виду? Гарри пытается вырваться из объятий Тома, но Реддл отказывается отпускать младшего мальчика. Он крепко держит его, заставляя оставаться в том же положении. После нескольких попыток Гарри обмяк в руках. Он судорожно вздохнул, удерживая слезы рвущиеся наружу. — Том Реддл, — бормочет мальчик. — Был настоящим человеком. Я увидел это имя, когда пошел посмотреть на кубок моего отца по квиддичу. Он был капитаном. Я видел и твоё имя в комнате. Ты… Ты был старостой в 1945 году, ведь так? — Был ли я старостой? — Том улыбается, довольный. — Конечно, был. — Так почему?! Почему ты не знаешь, кем стал? — голос Гарри был приглушён от груди Тома. — Разве ты не должен знать, как прошла твоя жизнь? Том кладет руку мальчику на голову и ловкими пальцами осторожно тянет его за прядки. — Я стал воспоминанием в шестнадцать лет. Я не знаю, кем я в итоге стал. — Я узнал о тебе всё, вплоть до тридцати лет, — мягко признается Гарри. — Я видел тебя. Ты пошёл работать в одну лавку на Косой Аллее и иногда ходил в библиотеку в Александрии. Ты даже подал заявку на должность профессора Защиты От Тёмных Искусств здесь, в Хогвартсе, но тебе отказали, и ты просто… Исчез. Ты просто исчез. Но ты же не умер? Ты стал кем-то другим, кем-то с другим именем… — голос Поттера звучал как обвинение, подкрепленное непонятным страхом. Гарри снова начинает сопротивляться на груди слизеринца. — Ты ведь знаешь, что ты сделал, не так ли?! — Ты что-нибудь знаешь об этом, дорогой? — Том склоняется над Гарри, заглядывая в его глаза. Его голос понижается до более низкого тембра, и его губы насмешливо нежно прижимаются к уху собеседника. — Я тебя пугаю, Гарри? Ты собираешься попытаться бросить меня? Гарри снова отталкивается, и на этот раз Том отпускает его. Мальчик спотыкается о череп, обросший виноградными лозами, неловко перекручиваясь на спину, и оказывается заключенным в обломки войны. Том медленно качает головой. — Я тебе не позволю. Он закатывает рукава, всё ещё сжимая палочку из остролиста, и неторопливыми элегантными шагами подходит к тому месту, где мальчик валяется в куче мусора, всё время сохраняя с ним зрительный контакт. — Знаешь..! Ты должен знать… — голос у Гарри дрожит. — Потому что ты должен знать достаточно о том, кем ты был, будешь… Кем ты стал… Ты ведь точно знаешь, что ты… — теперь он весь дрожит, бедняжка, может ведь пораниться. — То, что ты сделал… Что ты сделал с ними. Том попытался склониться к нему, но… Мальчик попытался отскочить назад. Его голос взрывается в тишине разгромленного города паническим визгом, почти криком. — Не трогай меня, ты… Но Том садится на грудь мальчика, обхватив его ногами, и одной рукой сдерживает хрупкие запястья над головой Гарри. — Ты хочешь сказать, что я стал монстром, Гарри? — спрашивает Том почти дразнящим тоном. Он наклоняется, чтобы мягко — резко — куснуть Гарри за шею. — Было бы неразумно провоцировать кого-то, как я… Гарри представляет собой беспорядок из извивающихся конечностей, каждая из которых независимо пытается сместить старшего мальчика с его позиции. Том намеренно переносит весь свой вес на лёгкие Поттера, выбивая из него дыхание. — Нет, нет, не надо ничего такого, драгоценный. Спокойно. — приказывает он. Том терпеливо ждет, пока младший мальчик не осядет на землю неподвижно, безмолвно задыхаясь и всем своим видом буквально умоляя о передышке, прежде чем позволить своему весу переместиться на ноги, ловко удерживая мальчика в ловушке. Гарри задыхается. — Просто скажи это уже, — выдыхает он хрипло. — Просто скажи, что знаешь. Он выглядит так, как будто хочет плакать, но сдерживается — мальчик переутомлен, его тело дрожит от напряжения. Однако именно его глаза останавливают Тома; в них горит ярким пламенем свирепая решимость и ядовитый упрек в предательстве. Том хмурится, глядя на чудо, заключенное в его объятия. — Боюсь, тебе не понравится ответ… — Он переводит взгляд на груды костей, усеивающих пыльную землю, и широким жестом указывает на щебень. — Где мы, Гарри? Что это такое? — Это мое наследство, — выплёвывает Гарри. — Это то, что мне осталось… Ты виноват в этом. Том отпускает запястья Гарри и странно знакомую палочку. Он с грохотом падает на землю. Взяв обугленные остатки тисовой палочки, которая по ощущениям очень похожа на палочку, которую он получил много лет назад, у Олливандера, Том сжимает две половинки между пальцами. — Я думаю, ты знаешь, Гарри. Ты знаешь, кем я стал. — расчетливый взгляд Тома проходит через полуразрушенный двор. Это место наверняка ждет солнца, а вместо этого ежедневно пылится пеплом. Реддл чувствует, как его собственное горло сжимается при напоминании о том, что он оставил в мире Наверху. — Это твоё наследство… — задумчиво проговаривает он. Его голос звучит горько и мучительно даже для его собственных ушей. — Это мое наследие.