Dripping Fingers

      Гарри вздыхает и, на мгновение взглянув в мутные серые глаза, устремлённые на него, инкрустированные сапфирами и вкраплениями оникса, которые он так стремился нарисовать, он чувствует, как его сердцебиение сбивается, а затем меняет темп…       Он чувствует как его мир, медленно, но верно, рушится.       Но этот разрушительный взрыв, сметающий всё на своём пути, внутри него был лишь тихой катастрофой, сродни наводнению. Осколки сплетённого душами стекла разбросаны по его памяти, их зазубренные края обжигают его внутренности, срезают кожу и слои радостных моментов, разделённых между ним и Томом, пока всё, что остаётся — это алые ленты. Мгновения тихого тепла, укрытые между сильными руками или завернутые в пуховое одеяло — все окрашены в малиновый оттенок с запахом меди и горечи. Их совместное прошлое было покрыто красной пеленой.       Гарри тяжело ступал по осколкам, его ноги были изрезаны… Но он уже давно весь онемел от боли. Потому что там, в его голове, воспоминания, встроенные во все разбитые окна его души, отражают лишь одно слово, заставляющее сердце сжиматься в ужасе: Волдеморт. Это всё, что Гарри может видеть, слышать… Это всё, что он ощущает на своем сухом языке, и этот набор букв словно грязными отпечатками проступает на его коже.       Волдеморт — Том. Волдеморт. Волдеморт. Волдеморт. Он… Он… Он убил моих родителей.       Том… Волдеморт. Волдеморт. Волдеморт. И… Он… Убил моих родителей.       Он — Волдеморт.       Убил моих родителей. Целовал в лоб, когда меня называли убийцей.       Убил моих родителей. Терпеливо читал мне лекцию о том, как нарезать мускулы птицы-гром.       Убил моих родителей. Сказал, что никогда не оставит меня…       Убил моих родителей… Сказал: «Я убью за тебя.»       Громко и почти непонятно, эхом разносясь в длинном извилистом туннеле, Гарри думает, что он слышит крик человека: — Возьми Гарри и беги!       Высокий, холодный голос приказывает: — Отойди в сторону.       И тогда мальчик видит, видит так ярко, как будто он прямо там, вспышку ослепительно-зеленого цвета — яркую, токсичную и смертельную. На мгновение Гарри дрейфует, словно выходя из своего тела, в море разбитых стекол и кровавых слёз, где перед ним появляется человек, привидение, которое, кажется, является старой версией Тома — его Тома… Его привычный и немного нелепый Том, который каким-то образом оказался Волдемортом… Этот новый, постаревший Том — почти идеальная копия, с небольшими признаками старения на коже, но волос у него не было, а его глаза — багровые-багровые, которые проступают в больной голове Гарри ещё одним воспоминанием из прошлогоднего кошмара.       Мальчик почти думает, что он слышит свежий голос, добавленный к какофонии его воспоминаний о той ночи в Годриковой впадине, что это привидение перед ним говорит…       Слышится леденящий кровь смех. — Я — Лорд Волдеморт.       Как будто этим монстром является кто-то другой. Как будто Том… Не… Не тот самый монстр. Этот Волдеморт перед Гарри, с глазами цвета только что пролитой крови, склоняет голову к плечу и, как будто совершенно нереально, растворяется в осколках разбитых зеркал и окон. Гарри остается стоять, невидящим взглядом обводя обломки своих воспоминаний. Было что-то до боли знакомое в исчезнувшем человеке, как в давно потерянном друге, окутанном годами и призрачной дымкой забытых уз.       Гарри требуется несколько секунд, чтобы заметить, что кто-то говорит. — Гарри, нет! Давай же… Только не ты, никогда… — голос был в бешенстве, умолял. — Вернись ко мне, мой дорогой. Давай, сейчас, милый, просто дыши… — теперь в голосе появилось новое чувство — отчаяние. — Гарри, пожалуйста… Пожалуйста, прости… Мне очень жаль. Можешь открыть глаза? Гарри… Пожалуйста, открой глаза. Ты можешь меня ненавидеть, хорошо? Ты можешь ненавидеть меня сколько угодно, дорогой, только, пожалуйста, открой глаза! Открой глаза, Гарри. Пожалуйста… Пожалуйста… Я не могу… Я просто не могу…       На щёку Гарри капает что-то теплое. Это шокирует, и его чувства обостряются настолько, что он понимает, что лежит на твердой земле, положив голову Тому на колени. Тогда эта влага… Это, должно быть, слёзы Тома?       «Он плачет из-за меня?»       Голос Реддла теперь звучит хриплым шепотом. — Нет-нет, Гарри. Вернись ко мне, сокровище. Открой глаза… Пожалуйста, я не причиню тебе вреда. Никогда, обещаю. Я больше никогда не буду тебе лгать. Никогда.       Этого нелепого комментария достаточно, чтобы Гарри приоткрыл один изумрудный глаз и закашлялся: — Лжец. — Гарри, — с явным облегчением выдыхает Том. Его ресницы выглядят мокрыми, а на щеках видны мокрые дорожки… От слёз над Гарри — из-за него. — Гарри, — повторяет он снова и снова, как будто это имя является откровением, молитвой и отпущением грехов.       Руки Тома… Гарри понимает, что они ритмично надавливают на все точки пульса, до которых могут дотянуться. Один из больших пальцев старшего мальчика лежит на его запястье, а другая рука ловко удерживает голову Гарри, чтобы одновременно прижимать два пальца к артерии, проходящей через его шею. Пальцы вздрагивают, как будто хотят убраться теперь, когда Гарри проснулся, но в конце концов остаются для уверенности в его бьющемся сердце.       Мальчик пытается сесть, но Том мягко надавливает ему на грудь, не давая подняться. — Ш-ш-ш… — бормочет Том. — Не двигайся, мой дорогой. Теперь ты в порядке.       Гарри в ответ хихикает немного истерично, и Том озабоченно хмурит брови. Он медленно переводит дыхание, настроение становится мрачным. — Ничего не в порядке, — горько бормочет Гарри. — Ни сейчас, ни когда-либо. — он снова пытается сесть… И опускается обратно со стоном от внезапной тошноты.       Сразу же руки Тома начинают тревожно трепетать над ним, он пристально рассматривает Гарри. — Тебе больно? Что случилось? — голос Тома звучит громко и обеспокоенно, Гарри не может не смотреть на Реддла; он явно не в себе… Словно в отчаянии даже. — Скажи мне, и я смогу это исправить!       «Это он убил моих родителей? Этот мальчик плакал из-за того, что я был без сознания несколько минут? Кто обо мне так беспокоился в последний раз?» — Невозможно. — шепчет Гарри.       Взгляд Тома возвращается к его глазам. — Что такое? — осторожно спрашивает он. — Ты. — просто отвечает Гарри. — Я… Не думаю, что ты убил моих родителей. Потому что ты не Волдеморт. Еще нет… Ведь нет?       Том долго молчит. —… Нет… — наконец, соглашается он. — Но я определенно намеревался им стать, пока не оказался в ловушке здесь.       Гарри кивает, хотя действие это неуловимое, приглушенное из-за отсутствия подвижности, ведь его голова лежит на коленях Тома. — Я так и думал, — вздыхает он. — А сейчас?       Том поднимает голову. — Что значит «а сейчас»?       Гарри встречается взглядом с глазами Тома, зеленые глаза широко раскрываются, наконец словив за хвост мысль, почти ускользнувшую. — Ты все еще хочешь быть Волдемортом? — уточняет он.       Том не может не смотреть в ответ на Гарри, почти робея под тяжестью его внимания. Когда он говорит, его голос тихий… Почти неслышный. — Нет, я не хочу этого… Больше не хочу.       Гарри теперь кивает более свободно, тяжесть в его груди исчезает, поскольку он чувствует себя втянутым обратно в страну живых из этого пейзажа снов, где память и творение пересекаются. Ветер шелестит, забираясь под его огромную пижамную куртку, обволакивая его хрупкое тело. Это была пижама Дадли целую жизнь назад, когда-то белая, но теперь такая же мрачно-серая, как небо в этом мире. — А пока, — решает он. — И этого достаточно.       Как и в любое другое утро, Гарри медленно исчезает из сна, открывая глаза яркому солнечному свету, сияющему сквозь щели в шторах его балдахина. Он может ощущать, где-то за пределами сознания, Тома, который теперь остался один в обломках — и он видит почти как мираж, как старший мальчик дрожит, глядя на сломанную тисовую палочку в его руке. Тому потребуется много времени, чтобы осознать, что цветы из чистого, сияющего золота выросли там, где упали все его слезы… Губы Гарри кривятся в сломанной полуулыбке. Не всякая история заканчивается разрушением. Это… Новое начало его наследия.

***

      Впервые за несколько месяцев Гарри оставляет дневник под подушкой, когда идет завтракать. Без него он чувствует себя голым, но ему совершенно точно нужен перерыв. Прощение и понимание требуют времени — пройдет много часов, прежде чем он сможет навести порядок в своей голове. Слишком много подводных камней в этих… Отношениях, которые он выковал с кем-то, кто почти убил его родителей, пусть это был и не совсем Том. Красный и белый, зеленый и серый, черный, иссиня-желтый и фиолетовый… Все цвета сливаются воедино, смешиваются и путаются в разных оттенках друг друга, борясь за господство, угрожая оставить огромную мутную кашицу буро-коричневого цвета… И Гарри отказывается позволить себе впасть в такое бестолковое монотонное состояние. В его разуме прочно засели опасения, но Гарри не позволит его психике оставаться местом разрушения.       Поэтому он оставляет дневник и храбро выходит в Большой Зал с пустыми руками. Это не похоже на то, что он сдался… Не совсем. Это больше похоже на взросление, когда ребёнок убирает в шкаф детское одеяло.       Оливер Вуд стал самым активным из его поклонников, после того как увидел набросок снитча. Парень взъерошивает волосы Гарри, спрашивая о книге. — Привет, Гарри! Ты нарисовал что-нибудь новое вчера?       …и Гарри ничего не может с собой поделать — он вздрагивает от напоминания, затем надевает на лицо фальшивую улыбку. — Не прошлой ночью, нет… Я работал над картиной для Малфоя, так что у меня не было времени.       Этого, очевидно, было достаточно для того, чтобы люди сменили разговоры на заезженную пластинку, как будто Малфой из всех людей станет первым, кто получит «оригинал картины Гарри Поттера». Тем временем, сам блондин-слизеринец хвастался тем, что всегда будет первым покупателем на работы Гарри. Гриффиндор и Пуффендуй особенно, кажется, обижаются на эту правду, многозначительно глядя на Драко всякий раз, когда он проходил мимо них по коридорам. Когтевран, кажется, это только позабавило — они сделали несколько ставок (в которых участвовали и слизеринцы) на то, кто же всё-таки будет следующим, кто получит новое творение Поттера, и что же всё-таки Мальчик-Который-Выжил нарисует наследнику Малфоев.       Гермиона и Рон — те, кто вываливает на Гарри одну важную истину, которую он, кажется, упустил. Пока мальчик отважно пытается доесть свой тост, Рон наклоняется через плечо и шипит ему прямо на ухо:  — Они все предполагают, что твоё искусство станет известным, приятель.       Гермиона подхватывает, неожиданно оказываясь с другой стороны. — Вот почему Драко так горд. Все они думают, что однажды твое искусство станет бесценным.       Гарри знает, что его лицо, должно быть, красное, как кровь; лепестки алой розы, которые так часто воспевают в любимых песнях тёти Петунии, но он не может сдержать легкой улыбки от их слов. — Я сомневаюсь в этом, но, должен признать, что мне нравится вера, которую они мне дали. Я просто надеюсь, что не подведу их. Хотя я…       «Хотя я никогда не буду достаточно хорош.»       Гермиона, наверное, приобрела способность читать мысли, потому что она хлопает Гарри по руке, мягко говоря: — Ты не сможешь сделать ничего, кроме прекрасного, потому что это всё, что ты когда-либо делал.       Рон серьезно кивает, соглашаясь. — Я не думаю, что когда-либо видел такого же невероятного человека, как ты.       И Гарри смеется, чтобы скрыть дискомфорт. — Думаю, шрам у меня на лбу с тобой согласен.       Уизли широко улыбается. — Готов поспорить, да! У Локхарта есть «слава», но у тебя есть талант — держу пари, что он никогда не делал того дерьма, о котором рассказывает в своих книгах… Я имею в виду, он действительно поймал банши ситечком для чая? Или что-то в этом роде, что угодно. — Рон взлохмачивает себе волосы и вздыхает. — В его историях всё так глупо, я уже и забыл. Симус видел банши один раз и он сказал мне, что они не могут быть изгнаны или пойманы, как любая другая тварь, потому что они ефен… Инерф… — Эфемерны, Рон. — закатывает глаза Гермиона. — В первый раз ты был ближе. — Да, так… — недовольно скрещивает руки на груди Рон. — Они эфемерны, значит смогут визжать всего несколько секунд, прежде чем просто задохнутся от его запаха, будто он пахнет дерь… — Рон затыкается, ловя свирепый взгляд от подруги. — Дёрном, да.       Это замечание приводит к трёхчасовой лекции от Гермионы на тему того, что люди могут просто публиковать то, что им нравится, что хотят и что «ты же не можешь доказать это, Рон!»       В это время большинство из тех, кто это слышит, с энтузиазмом кивают, будь то горячие реплики от Гермионы или мнение Рона, не важно. — Но, в любом случае, — говорит Рон, восстанавливая первоначальную тему. — Я хочу сказать, что ты хорош — все это знают. Бьюсь об заклад, скоро люди за пределами Хогвартса тоже будут знать, что Гарри-чёрт-возьми-Поттер круто рисует!       По какой-то причине Рон, кажется, чувствует потребность взъерошить волосы Гарри, заставляя их выглядеть даже ближе к Ворзелу Гаммиджу (если бы он был темноволосым), чем его обычная прическа, похожая на воронье гнездо, оставляя его тёмные локоны полностью растрепанными, после чего уходит, завидев вдалеке преподавателя ЗОТИ.       Уроки Локхарта сегодня, как и в любой другой день — пустая трата времени. Смешанный класс из Гриффиндора и Пуффендуя проводит большую часть урока бормоча или перекидывая друг другу записки — во всяком случае, та его часть, что находится в конце класса. Локхарт, похоже, плохо слышит или у него просто есть проблема со зрением — оно у него, судя по всему, избирательное.       Дети шепчутся в большинстве своём о том, что «профессор» Защиты От Тёмных Искусств, несомненно, мошенник, и о том, когда же наконец проклятие против профессоров ЗОТИ ударит по нему и раскроет ли оно все его секреты.       Работа поглощает Гарри. Он поймал бушующий ад вдохновения между кончиками пальцев, и ему кажется, что он обжигает его ладони, воспламеняет дыхание в попытке зажечь мир. Каждый момент, когда он не работает над домашним заданием или не тренируется перед предстоящим матчем по квиддичу, он проводит в классе Зачарованного Искусства — в Северной Башне, под домом довольно сумасшедшего профессора Прорицания. Трелони пахнет хересом и носит столько шалей и ниток бус, что когда Гарри в первый раз прошел мимо неё в коридоре, он подумал, будто она декорация.       Он набрасывает дизайн за дизайном на запасных клочках пергамента, собирает нужные краски в палитру, снова и снова смешивает один оттенок белого с бледно-серебристым, пытаясь сделать все правильно. Он часами смешивает пигмент, чтобы убедиться, что все цвета идеально подходят и сочетаются с общим фоном картины.       Первое нежное прикосновение краски к холсту — ощущение возвращения домой.       Кисть в его ладони словно соединяется с самой сокровенной точкой его души, которую он обычно прячет от всех под слоями графита. Мир ускользает от Гарри, когда он рисует. Один мазок, другой и ещё один, затем линии, текстуры и слои формируются органически, как будто без мысли, пока он не начинает видеть как его растущий мир принимает форму. Огонь в нём теперь не гаснет и пылает всегда, не затухая.       Студенты пятого курса художественного факультета теперь начинают периодически проверять класс, чтобы убедиться, что он не забудет поесть или поспать. Стали они это делать после того, как поймали его, просидевшего полные тридцать восемь часов за картиной в выходные. Без перерывов.       Беатрис Хейвуд входит, чтобы проверить один из своих портретов. На нём изображена одна из её бабушек, но, к сожалению, не кажется, что он выходит удачным… Недостаточно души, по словам профессора Беджервуда.       Девушка начинает выговаривать Гарри, довольно строго, возможно даже с некоторой примесью беспокойства, лежащего в основе этого, обнаружив, что он низко склонился над своим холстом, словно зачарованный, и сонно моргает в свете солнца, будучи бледным, как призрак.       Оттащив мальчишку от картины, она заставила его выпить воды, проглотить бутерброд и затем… — Иди спать, — немного визгливо приказала она. — Прямо в постель. Я не хочу видеть тебя тут до понедельника. И лучше позаботься о себе, Гарри… Честно, тебе это пойдёт на пользу.       Мыслями он возвращается в тот вечер, когда она только вышла из комнаты… Но то, чего она не знает, не убьет её.       Он всё ещё мечтает о мире Тома и о вещах, которые он там создал, но всякий раз, когда он оказывается в странном маленьком несуществующем раю нереальной пустоши со своими творениями, он ищет места, где можно спрятаться, где слизеринец не найдет его.       Он протискивается между узкими перегородками в туалете, прячется в узком и пыльном пространстве под кроватями. Он даже провёл одну ночь сидя на дереве, что на самом краю квиддичной площадки…       Каждую ночь Том находит его прямо перед рассветом и отчаянно тянется к Гарри, прежде чем тот исчезает.       Поттер просыпается весь в поту, удары сердца отражаются от стен эхом одиночества, которое, как он чувствует, просачивается в каждую секунду его бодрствования; одиночество настолько глубокое, что он не может сказать — оно его собственное или же нет.       Он иногда рисует в дневнике, в последние две недели перед окончанием учебного года. Бывают моменты, когда вставать кажется тяжелым занятием, когда это чёртово одиночество погружает его в бескрайнюю тьму. И в такие моменты, когда одиночество угрожает поглотить его целиком, он понимает, что ему нужно отдохнуть от живописи Малфоя, от возложенных на него ожиданий и осознания определённых неудач, но не от творчества. Поэтому он открывает заветную книгу с грубой чёрной обложкой и рисует что-то маленькое, незначительное, чтобы напомнить себе, что он всё ещё не одинок. Он рисует длинные стрелки на часах, похожие на нечто фаталистическое, отмечающее таяние времени по жёлтому, засиженному мухами циферблату, так что он может притвориться, хотя бы на мгновение ока, что его мир никогда не был разрушен. Белоснежным пером он лепит на пергамент мелочи, маленькие наброски: одинокую снежинку, парящее перо, побрякушки — чтобы напомнить Тому, что его не бросили. Но эти пустяки были созданы и для того, чтобы напомнить Гарри, что кто-то когда-то о нём заботился.       Класс Локхарта особенно удобен для воссоздания медленного и аккуратного моста для воссоединения с Томом, хотя оно может быть далеким и непостоянным… Тем более, что профессор ЗОТИ сильно обиделся на внезапный всплеск известности и популярности Гарри Поттера, в итоге придя к выводу, что лучший способ исправить свою уменьшающуюся толпу фанатов — полностью игнорировать Мальчика-Который-Выжил. Он относится к Гарри лишь периферийно, снисходительно и пренебрежительно, хотя это не помешало ему навести справки у мастеров искусства по всему миру, чтобы увидеть, сможет ли он тоже извлечь выгоду из своего таланта, что явно является достойнейшим занятием, чем игра в мальчика-дурачка под руку с таким же. Гарри вообще считал, что Локхарт обладает всеми художественными способностями навозного жука, сколько бы тот не утверждал обратное.       Конечно, между открытием будущей личности Тома, стрессом, расцветающей алой розой гордостью, созданием того, что, как он надеется, станет шедевром, пассивно-агрессивными комментариями Локхарта о дурной славе Гарри и общим, но довольно существенным уровнем, некомпетентность незначительна. И в наши дни как-либо обидеть Гарри — это быстрый способ заработать гнев класса.       Это почти так, как если бы Локхарт мог почувствовать, насколько совершенно неважным, незначительным, он становится в умах своих учеников. Таинственный зверь исчез, окаменевшие ученики были исцелены, а ученики, которые когда-то поклонялись ему, давно поняли, насколько он напыщенный, и теперь близнецы Уизли успешно превращали его зубы во все цвета радуги каждый день в течение месяца, так что его знаменитая улыбка постоянно выходила из строя.       Этот человек стал глупым и неряшливым в своем отчаянии, в надежде вернуть внимание к себе (и его удостоенную наград улыбку), но Гарри по-прежнему был так же невнимателен на его уроках, как всегда, поэтому оскорблений не замечал…       Пока случайно краем глаза не увидел руку Гермионы, поднятую высоко в воздух; девочка размахивала своей конечностью взад и вперёд так, как будто бы это был их первый урок зельеварения. Присмотревшись, он видит что-то опасное в её глазах… И такое же маниакальное сияние в ярко-голубых глазах Рона. На их парте, прямо перед Гермионой, стоит пиал совершенно прозрачной жидкости. — Профессор Локхарт, сэр! — она чуть ли не кричит от нетерпения. — Нам очень нужен Ваш совет!       Весь класс, включая Гарри, сосредотачивается на белокуром гении с вьющимися волосами, который всё-таки больше похож на великовозрастного ребёнка. Гилдерой Локхарт, шагающий к девочке, имел только знания достойные скепсиса, что делает его, в целом, бесполезным, когда речь идет о ком-то вроде Гермионы. — Да, мисс Грейнджер! Чем я могу Вам помочь? — спрашивает он, по-видимому, гордясь тем, что наконец получил признание за свои навыки.       Гермиона демонстрирует замешательство, действительно хорошо демонстрирует его — и Гарри почти верит, что она потерянная и беспомощная, достаточно глупая, чтобы попросить именно Локхарта (из всех людей) о интеллектуальной помощи, но он слишком хорошо знает свою подругу. В чем её игра? — Профессор Снейп дал мне это. — она выставляет стеклянный пиал на обозрение по-ангельски голубым глазам Локхарта. — И сказал мне, чтобы я узнала, что это за зелье. Что-то типа испытания, — Гермиона горестно вздохнула и похлопала глазами. — Но это, очевидно, микстура, по крайней мере, уровня СОВ, и я не смогу справиться с этим самостоятельно! Я знаю из Вашей книги «Последняя остановка перед раем», что Вы можете на пробу идентифицировать любое зелье, известное волшебникам, поэтому я подумала что, может быть, Вы могли бы мне помочь? Пожалуйста, сэр, это действительно важно!       Похвала и упоминание одной из его работ, не включенных в список книг этого года, приводит Локхарта в восторг: он осторожно зажимает фиал двумя пальцами и подносит к лицу для проверки. — Хм-м-м… — бормочет он. — Ясно… Совершенно. Да, сложно, очень сложно. — веско бросает он. Его голос превращается в преувеличенное бормотание, заставляя класс наклоняться вперёд, если они хотят уловить то, что он говорит. Затем «профессор» удаляет хрустальную пробку фиала… — Нет, профессор, это может быть опасно! — восклицает Гермиона.       На заднем плане можно услышать, как Рон говорит: — Да, надеюсь.       Снова ловко управляя своим избирательным слухом, Локхарт игнорирует его комментарий и отмахивается от очевидного беспокойства Гермионы одним более кавалерийским движением. — Не беспокойся, лучше успокойся! — с улыбкой объявляет он (вызывая тошноту ужасной рифмой) и шумно принюхивается к пиалу. — Потому что я считаю, что твой профессор дал тебе воду вместо зелья в качестве розыгрыша! Я могу сказать, что у него довольно дурной вкус, чтобы одурачить такого впечатляющего студента и заставить его бегать по кругу, как безголового спекулянта, в поисках решения неразрешимой головоломки. — улыбаясь своему гению и будучи довольным тем, что открыл Гермионе правду, Локхарт залпом глотает содержимое флакона. — Смотри, просто вода. — с довольным выражением лица заявляет он.       Пока Гарри наблюдает за сценой с болезненным очарованием, Рон использует свою весьма сомнительную палочку и торопливо бормочет заклинание фейерверка. Заклинание имеет эффект, хотя, вероятно, не тот, на который рассчитывали: палочка друга не использовала ничего должным образом уже в течение нескольких месяцев из-за поломки — её действительно нужно заменить.       Поток искр выскакивает из кончика деревяшки и летит к выходу, взрываясь где-то в коридоре. Световая индикация, хотя и далекая от настоящего фейерверка, привлекает внимание… И вскоре несколько проходящих учеников собрались за дверью, чтобы посмотреть, что происходит. Они, похоже, ещё больше привлекли внимание шестикурсников Слизерина, у которых есть свободное время, и теперь они прорываются через первых студентов у сцены, чтобы собраться у открытого дверного проёма.       Локхарт, наблюдая за действиями Рона, с явным замешательством рявкнул: — Уизли! Зачем, во имя Мерлина, ты это сделал?       Рон улыбается акульей улыбкой, которая совсем не похожа на него. — Что, сэр? — спрашивает он, но как-то слишком невинно. — Какому Уизли Вы задаёте этот вопрос?       Локхарт выглядит оскорбленным. — Ты… Рональд Уизли, конечно!       Уизли, о котором идет речь, медленно качает головой. — В таком случае, профессор, Вы ошибаетесь… Вы когда-нибудь слышали об Оборотном Зелье?       Мужчине удается снисходительно усмехнуться. — Конечно слышал!       Не Рон (наверняка, это Фред пробрался сюда под личиной своего младшего брата, чтобы мучить Локхарта каким-то новым и уж точно оригинальным способом, если Гарри правильно догадался) задумчиво кивает. Гарри почти удивлен, что Локхарт знал, кто это был, учитывая, что все вещи, которых он на самом деле не знал, вероятно, могли заполнить библиотеку Хогвартса пять раз (Гермиона не одобрила бы такое сравнение). Хотя есть вероятность, что он мог солгать, чтобы спасти своё рыльце, которое и так уже в пушку. — А Вы когда-нибудь сами варили успешное Оборотное Зелье?       Локхарт нахмурил брови, тем самым добавив примерно тридцать лет к своему внешнему виду, так как блондинчик точно был старше, чем выглядел. Недо-профессор бы ужаснулся, узнав о том, что его раскусили. Он то наверняка считал, что полностью и всегда контролирует свой внешний облик. — Ну… Нет, пока нет, но у меня есть люди, которым я могу заплатить за подобные вещи.       Класс и собравшиеся прохожие ахают (ну, не считая слизеринцев, которые ухмыляются, а в глазах у них появляется маниакальный блеск). Углубляющиеся морщинки на лице Локхарта (теперь он выглядит на пятьдесят) и внезапная паническая атмосфера с нотками ужаса вокруг него наводят на мысль, что профессор вдруг внезапно понял, что он только что сказал. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, возможно, чтобы отступить и исправить своё невыгодное положение, но… — Профессор, Вы действительно совершили какие-либо дела из тех, о которых, как вы заявляете, написали в своих книгах? — Конечно, это я сделал! — восклицает Локхарт, явно возмущенный.       Честно говоря, Гарри полагал, что все книги Локхарта — просто бесполезный мусор или детская фантастика; кажется, он был далеко не единственным, так как некоторые из прохожих, и большинство из них (гриффиндорской и пуффендуйской части класса) удивленно поднимают брови при словах Локхарта, которые звучат крайне правдиво, честно говоря. Кто знал, что тщеславный профессор действительно способен на то, что описал в своих бестселлерах. Может быть, Гарри неправильно его оценил…       Затем, когда ещё несколько людей начали выглядеть так, будто им было жаль его — Фред (или Джордж, неважно) спросил ещё раз: — То, что вы утверждали в своих книгах, сделали Вы? Вы действительно совершили все эти подвиги? — Если хотите знать, я писатель. Вы можете найти анекдот на эту тему в моей работе «Водяной и волшебник: история любви, которая почти была»… — Но ничего другого? Вы просто писатель?       Локхарт кивает, будучи при этом совершенно напуганным; его брови едут к переносице, а на скулах играют желваки. — Ничего больше. — подтверждает он.       И это становится отправной точкой.       Начинается столпотворение, крик, галдёж, гудение улья — как назвать этот балаган по другому, Гарри не знал. Зрители ахают и, вылупив глаза, смотрят на профессора ЗОТИ. Некоторые (в основном, слизеринцы) разбегаются, чтобы сообщить новости всем частям замка (или, в некоторых случаях, собрать деньги на новую ставку — это постепенно становится любимым занятием старшекурсников).       В тот же момент Гарри чуть не упал со своего места, так как прямо перед ним Сьюзен Боунс вдруг начинает шипеть и таять, её кожа пузырится, плавится и теряет фокус, пока её не заменяет близнец Уизли — Гарри предполагает, что именно это Джордж (впрочем, разницы не было).       Лаванда Браун свалилась со своего места, в конечном итоге растянувшись на полу, глядя на застывшего в ужасе Локхарта со слезами на глазах — она была одной из немногих, кто ещё верил ему и защищал «милого и златокудрого» перед всем Гриффиндором. Наверное, ей было в какой-то степени больно узнать, что её кумир на самом деле никакой не кумир, а просто… — Тогда откуда вы взяли все эти невероятные истории и получили всю заслугу за то, чего на самом деле никогда не совершали? Придумать такое — это надо же умудриться… — спрашивает недавно обнаруженный близнец. Всё-таки Фред.       Локхарт неприязненным взором оглядывает класс. Сейчас он похож на нахохлившуюся сову. — Чары Памяти, мой дорогой мальчик. Я довольно опытен в заклинании «Обливиэйт». Взмахните палочкой, сотрите память нескольким наблюдателям или целому городу, чтобы сначала записать в их историю меня, в качестве единственного героя, и — вуаля! Вы создали свою золотую империю.       Излишне говорить, что вся паника, скорее, исходит из данного момента: дети паникуют из-за безопасности собственного разума, из-за своего недавно обретенного статуса свидетелей; пуффендуйцы суетятся, будучи в негодовании по поводу незаконности всего этого, а Гермиона и близнецы злорадствуют над массовой паникой. И всё это создал один фиал жидкости, с виду так обманчиво напоминающий воду.       После нескольких мгновений полной анархии становится очевидно, что по крайней мере один из слизеринцев с шестого курса отправился за Снейпом, и мастер зелий появляется в дверном проёме класса в ярости; чёрные полы его мантии кружатся вокруг худых ног.       Он осматривает сцену с некоторым бесстрастным презрением, присущим одному ему, прежде чем обратить внимание на Уизли под порядковыми номерами четыре и пять. Его губы скривились в устрашающей гримасе, но в чёрных зрачках блеснула нотка признательности. Его взгляд падает на пустой фиал перед учебником Гермионы, прежде чем он переводит взгляд на Гилдероя Локхарта. — Я не мальчик на побегушках. — несмотря на то, что он говорил бархатным и мягким голосом, все вдруг сжались на своих стульях. Особенно бедный Невилл. — Так что, если мне нужно отвлекаться, пока я готовлю яд, очень сильнодействующий, с потенциально токсичными соединениями, которые более ценны, чем все ваши головы вместе взятые, меня, должно быть, позвали с веским поводом для беспокойств. Хм?       Локхарт нервно сглатывает, прежде чем пытается продемонстрировать свою потрясающую улыбку, но из-за его сильных нервов эффект не получился — гримаса на его лице была присуща скорее троллям, чем людям. Снейп вообще не реагирует на сие действо и даже не моргает. — Язык проглотил, Гилдерой? Должен сказать, я считаю, что Ваше молчание значительно улучшило ситуацию. — ни один из этих комментариев не является реальным вопросом и Локхарт, похоже, их не слышал (этот избирательный слух снова возвращается к профессору). Снейп тяжело вздыхает. — Почему. Я. Здесь?       Локхарт пожимает плечами, не характерно, по-детски, хотя полностью в пределах своего персонажа, так сказать, и нервно смеется. — Я полагаю, потому что ты пришёл? — предполагает Локхарт, хлопая глазами.       Снейп возвращается к двери класса и вытаскивает свою волшебную палочку, после крепко сжимая ту в руке. — Почему один из моих студентов заявил, что Вы признались в мошенничестве и незаконном использовании Чар Памяти?       Неприятные розовые пятна окрашивают обвисшие щёки Локхарта. — Ну, скорее всего, потому, что я — кхм — да, признался в обоих из этих обвинений. — Локхарт выглядит совершенно разбитым при словах, которые извергает, поэтому он делает отчаянную попытку оправдать свои действия. — Я имею в виду, что, на самом деле, в этом нет ничего плохого. Никто бы вообще не позаботился о поимке подземных эльфов-ползунков, если бы не я, так что, стирая память лишь о нескольких членах волшебного сообщества Портегеса, я спас всю их культуру от безвестности. Это просто одно воспоминание за другим, а воспоминания, которые я дарю людям, полны приключений и радостных концовок. Они становятся счастливее от этого, я точно знаю. Я заслуживаю похвалы за все эти вещи, потому что я делаю людей очень счастливыми, я делаю себя таким счастливым…       Во всяком случае, теперь Снейп выглядит менее заинтересованным, чем раньше. — Это так? — зельевар сейчас представлял собой сосредоточие из всей мирской скуки и безразличия. Локхарт кивает, а Снейп продолжает стоять, наблюдая. Момент затягивается достаточно долго, чтобы учитель ЗОТИ начал ёрзать на неудобном стуле от статического беспокойства.       Снейп бросает на мужчину последний сердитый взгляд, а затем смотрит на Гермиону с выражением отвращения в ониксовых глазах. — Десять баллов с Гриффиндора за то, что Вы не смогли самостоятельно определить зелье, несмотря на мои чёткие инструкции.       Хотя остальную часть класса, кажется, застало врасплох внезапное изменение разговора (Гарри был среди поражённых), то Локхарт же без зазрения совести испытывал облегчение, теперь обмякнув на учительском столе, а Гермиона так вообще: девочка выглядела настолько оскорбленной, что её волосы начали подниматься вокруг ее головы вихрем из кудрей. — Но, сэр! — бедняжка чуть не плачет. — Я получила это только потому, что…       Снейп прерывает её. — Еще десять за пререкания с профессором. Продолжайте дальше, мисс Грейнджер, и увидите, чем это для Вас закончится. — его голос звучит многообещающе, а затем он снова вздыхает и спрашивает скучающим тоном. — Хоть теперь Вы знаете, что это было?       Яростно краснея, Гермиона кивает и выплёвывает: — Веритасерум, сэр.       На лицах всех в классе появляется понимание. Локхарт вскакивает, делает полшага назад и спотыкается о всё ещё раскинувшуюся фигуру некой Лаванды Браун, приземляясь на задницу. — Но, но… Но этого не может быть. Это была вода — я был уверен; так уверен, очень уверен… — он замолкает с каким-то жалким страданием в голосе.       Снейп крутит палочку между пальцами. — Мне не хотелось бы получать что-либо, в чем ты не уверен, Гилдерой, если это результат твоей уверенности.       Что бы ни крылось за этой заумной фразой, но Локхарт, кажется, сейчас находится вне пределов разума, и только бормочет: — Да-да, полагаю, ты бы… Да… — Я, конечно, мог бы приготовить противоядие от твоего затруднительного положения, — отмечает Снейп. — Но, я боюсь, что вместо этого тебе придется пойти со мной на допрос в аврорат.       Это, кажется, выводит Локкарта из задумчивости и он начинает кричать: — Это недоразумение! Использование Веритасерума без согласия в судебных процессах незаконно! Вы не можете сделать это с возлюбленным всего волшебного мира!       Но Снейп не обращает на словарный понос бывшего профессора ЗОТИ ровно никакого внимания и просто обездвиживает его заклинанием «Ступефай», после чего левитирует его из класса, как гротескную тряпичную куклу.       Его взгляд снова скользит по классной комнате, прежде чем подтолкнуть вперед высокую слизеринку-шестикурсницу и заявить: — Джемма Фарли отвечает за вас, пока не начнется ваш следующий урок. Если вы будете делать что-нибудь, кроме как подчиняться каждому её слову, как будто от этого зависит ваша жизнь, я действительно заставлю всех вас пожалеть. Не. Испытывайте. Моё. Терпение.       Предупреждая, Снейп выходит из класса, взмахнув мантией на последок, волоча за собой парящего Локкарта и, видимо, получая много удовольствия от сего процесса… Или, скорее всего, Снейп просто наслаждался удачей в своей, как он наверняка считал, серой жизни. А тут — целый, настоящий профессор ЗОТИ. Вот удача! Перед тем как завернуть за угол, Снейп «случайно» стукнул Локхарта о стену.