***
Когда он открывает глаза и видит серый свет дождливого утра, он сразу понимает, что что-то не так. В крохотном пространстве его комнаты сидит не менее восьми сов, у всех наклоненные головы и свертки в лапах, тщательно сжимаемые когтями. Он медленно моргает и замечает, что Хедвиг, сидящая на подоконнике, резко клюёт девятую сову, которая влетает в окно, словно прося её присоединиться к остальным восьми птицам на стонущей от их веса книжной полке. Когда Гарри садится, проводя рукой по полусломанному изголовью кровати, он тянется к очкам и надевает их себе на нос. На полу в спальне беспорядочно сложены многочисленные свёртки, все в подарочной упаковке и с записками. Один пакет кажется парящим опасно высоко к потолку, а другой в этот момент делает сальто. Одна открытка, кажется, напевает мелодию, которая напоминает ему какофонию, которая приходит с пением песни Хогвартса, а другая карта вовсе и не карта, а что-то вроде сжатого звёздного света с надписью: «Самый счастливый из дней рождения для тебя, Гарри». Это немного ошеломляет. Девять — а сейчас уже десять — сов, которые собрались вместе, похоже, ждут, пока Гарри укажет им, где оставить свои пакеты, поскольку тут больше нет места. Гарри вздыхает указывает в сторону своей кровати, где одна за другой совы снимают свою ношу и летят обратно в моросящее дождём небо. Эррол всё ещё лежит на подушке Гарри, но он много работал, нёс эти четыре письма и даже не бросил по пути свои пакеты. Пожилой Эррол. Мальчик смотрит на беспорядочно сверкающий беспорядок в комнате и делает единственное, что приходит в голову: залезает под кровать, чтобы избежать беспорядка, и не обращает внимания на то, что происходит вокруг него. У него день рождения, и это уже слишком, он не будет заниматься этим прямо сейчас. Но у мира, конечно же, другие планы, потому что, как только он скатывается в эту успокаивающую тьму, подальше от рога изобилия подарков, он слышит, как неуклюже отпирает его дверь младший Дурсль. Естественно, как только Гарри высунул голову из-под кровати (и понял, что книга чертовски страшна и, возможно, пытается откусить ему нос), Дадли хлопает дверью и влетает в комнату, крича: — С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, МАЛЕНЬКИЙ ДВОЮРОДНЫЙ БРАТЕЦ!!! Затем Дадли медленно моргает, глядя на сцену перед ним: танцующие и мерцающие коробки, отражающие золотой свет и ослепительно сверкающие всеми цветами радуги, открытое окно с отброшенными в стороны деревянными досками и Гарри на полпути под кроватью. На мгновение у Дадли отвисла челюсть, он замирает. Затем смотрит назад, на пустой коридор, видимый через открытую дверь. Он закрывает дверь невероятно нежно, после чего садится спиной к стене, упираясь подбородком в колени, и смотрит. Гарри вытаскивает другую половину себя из-под кровати и стряхивает пыль с огромной серой рубашки (одной из тех порванных рубашек Дадли) в тщетной попытке сохранить свое достоинство. (Но, если честно, его давно не было.) Первое, что говорит Дадли, это: — Ты впускаешь в комнату дождь. Это явно не то, что он хотел сказать, но Гарри кивает, как будто это вполне разумный ответ на хаос, и говорит: — Да, верно, извини. Это моя вина. — а после идёт и закрывает окно. Дадли по-прежнему тупо смотрит на всё. — Гм, — разумно бормочет он, как невероятно умный мальчик, которым он несомненно является. — Гм! Гарри возится с уголком слишком большого рукава. — Да, Дадли? Дадли сглатывает. — Я... Я хотел сказать тебе «С Днём Рождения», понимаешь? Я думаю... Что не делал этого — то есть, до сегодняшнего дня. Тебе. Я никогда не говорил тебе этого. А... А ты говорил мне каждый год! Так? Так! С днём рождения. Тебя. Поздравляю. Он энергично кивает, как будто его слова заключают в себе всё, о чем он когда-либо думал за всё время своего существования, и с большим интересом отслеживает парящий пакет. Он приосанивается. — ... Благодарю. — комната довольно маленькая, поэтому Гарри слегка наклоняется вперёд и успокаивающе кладет руку на плечо Дадли, прежде чем позволить ей упасть. Дадли снова кивает. — Это... Это всё для тебя? Гарри вздыхает. — Я так понимаю, да. Глаза Дадли расширяются. — И так всегда? Другие люди всегда так делают? — Я не уверен, что ты имеешь в виду, говоря «другие люди», но я никогда раньше не получал столько подарков, так что нет, это не всегда так. Дадли качает головой. — Магия. — он дышит так, как будто только что сказал не слово, а целую речь. — Это — всегда — так? — Ты имеешь в виду, волшебно? – весело спрашивает Гарри. — Да, она всегда такая блестящая и волшебная? Гарри издаёт смешок. — Полагаю, что так. Дадли прикусывает губу и с удивлением спрашивает то, что только тот, кто ещё ребёнок, не может удержать: — Ты можешь открыть некоторые из них, пока я здесь? Я не возьму их, обещаю, я просто хочу посмотреть. Пожалуйста, Гарри? Пожалуйста-пожалуйста? Гарри хочет сказать «нет», но он видит дрожь в уголках рта Дадли, что является признаком нарастающей истерики, и уже буквально может слышать слова кузена, пропитанные тонкими манипуляциями: «Теперь я в порядке, так что ты должен дать мне то, что я хочу». Слышит каждый произносимый слог и… Может быть, не так уж и плохо видеть кого-нибудь рядом в день его рождения хоть раз. Итак, вопреки своему здравому смыслу, Гарри говорит «да». И он сожалеет об этом, когда Дадли не перестает задавать вопросы и просить подержать вещи, такие как миниатюрная хрустальная метла, которую ему подарил Оливер Вуд, или вечная кружка сливочного пива от одной чрезвычайно внимательной Беатрис Хейвуд, и парящий сверток, который оказался игрушечным ковром-самолетом, который Дадли просто в итоге не отпускает. Кажется, что все буквально сговорились и стали отправлять Гарри подарки в качестве оплаты за каракули, которые он делал им для развлечения в классе, или за случайные маленькие карикатуры, которые он иногда рисует о людях, когда они учатся, и он делает перерыв. Справедливо, что он может нарисовать кого угодно, потому что почти все в какой-то момент придут и посмотрят на него, пока он зарисовывает усталые улыбки той одной пятикурсницы-пуффендуйки, занимающейся учёбой. Соответствующие ямочки на щеках той пары шестикурсников, которые так явно влюблены друг в друга. Он всегда даёт просящим рисунки, если они того хотят. (А они всегда хотят.) На всех подарках есть записки, в которых его поздравляют с днём рождения, хвалят и спрашивают, сколько он берет за свои работы, и сможет ли нарисовать им хоть что-нибудь позже, ведь если он может, они бы сделали почти всё, что он попросит. Гоблины прислали ему визитную карточку со зловещими словами в ней: «Мы ждём вас как можно скорее». Они также прикрепили что-то вроде гоблинской сладости, которая выглядит как леденец, поэтому Гарри даёт Дадли попробовать первым. Толстый мальчик без вопросов принимает подношение, рассматривая странно лиловый цвет угощения, а затем без задней мысли сует его в рот. Его глаза становятся огромными, а лицо краснеет, когда он неестественно удивлённым голосом восклицает: — У них вкус, как у знаменитости! Гарри понятия не имеет, что на это ответить, но решает подождать, перед тем, как попробует сам; прежде надо проконсультироваться с Гермионой. Она будет знать, в безопасности он или нет. (Он мог бы спросить и Драко, потому что Драко хорошо разбирается в зельях и иногда забывает быть болваном, каким является в школе.) Они открыли большинство подарков; краски, холсты, глину (Гарри собирался попробовать лепить) и экзотические растения (спасибо Невиллу) и даже немного ковкого стекла. Была там и куча конфет, часть из которых Гарри даёт Дадли, а часть прячет, пока его кузен не смотрит. Он получает много одежды, качественные плащи, брюки и халаты, а также три пары дизайнерских магловских джинсов, на которые Дадли с завистью смотрит, но совершенно очевидно, что они ему не подходят по размеру. — Я не знал, что у тебя есть так много друзей, — в какой-то момент небрежно замечает Дурсль. Гарри отделяет предметы, которые ему нужно отправить с Хедвиг в Гринготтс на хранение, от тех, которые он может оставить с собой в доме номер четыре до конца лета. Он приостанавливает складывание одного из флисовых прыгунов, присланных ему случайным студентом из Когтеврана — все они, конечно же, синие — и взъерошивает волосы на затылке. — Я понимаю, — отвечает он. — Не то чтобы у меня здесь никого не было... По какой-то причине лицо Дадли потемнело, и он серьезно заговорил; его щеки были покрыты шоколадом Гарри, а руки все ещё сжимали игрушечный ковер-самолет: — Я буду твоим другом. Впредь. Вот так. — он важно надувается, словно только что предложил решение проблемы мирового голода, и это освобождает его от того, что он уморил голодом по крайней мере полдюжины сирот. На этот раз Гарри похлопывает его по руке. — Спасибо, Большой Дэ. Дадли сияет. Это такая детская реакция на вину и прощение, что Гарри не может не чувствовать себя очарованным, и он чувствует себя улыбающимся ещё до того, как действительно обдумывает это. После тонкостей характера Тома, простота Дадли освежает. Он просто Дадли, который старается изо всех сил пробиваться по жизни... И ломает большинство вещей и людей на своем пути, но никто не идеален. Просто Дадли. Старый добрый Дадли. Его комната украшена картиной, которую Гарри подарил ему на день рождения. Это пара красных боксерских перчаток с каменным фоном на рассвете: солнечный свет преломляется через ярко-зелёную летнюю траву и светлячки вылетают из стеклянной банки, лежащей на боку. Это не волшебная картина, не совсем — по крайней мере, ничего не движется — но всё равно пахнет только что обработанной землёй и новой кожей. Дадли обожает её, и с тех пор, как работу повесили на его стене, он начал пытаться относиться к Гарри как к человеку, о котором он может заботиться. (Может, как раз это он сейчас и делает. То есть, заботится о Гарри.) Гарри открывает последнее письмо, оно из Хогвартса. Это список учебников, расписание занятий и… Разрешение. В Хогсмид. Тётя Петуния и дядя Вернон уж точно не подпишут. Но пойти с другими третьекурсниками и попить сливочного пива в баре «Три Метлы» хотелось. Беатрис обычно всегда приносила ему бутылку в те дни, когда она знала, что он не покинул притон искусства... Он, должно быть, хмурится, потому что голос Дадли больше не выглядит странно мягким и возвращается к своему типичному жестяному тону, спрашивая: — Что с тобой такое? Гарри передает бланк разрешения, на который Дадли смотрит с недоумением. — Мне нужна подпись опекуна. — он опускает плечи от беспомощности. Лицо Дадли светлеет. — Мама подпишет это для тебя. Она всё время подписывает для меня бумаги. Гарри подавленно улыбается кузену. — Ага. Для тебя. Но она не подпишет для меня. Это тоже верно. Дадли встаёт, держа письмо Хогвартса, но отпуская ковер-самолет. Игрушка падает на землю в манере, которую можно описать только как подавленную. — Я попрошу её. Она подпишет. Гарри закатывает глаза, но следует за Дадли из крохотной спальни в нетронутый ещё светом холл с уродливыми желтыми цветочными обоями на стене. Они идут вниз по скрипучей лестнице в гостиную. Тетя Петуния стоит, наполовину высунув голову из окна, и слушает, как миссис Фишер из дома номер три рассказывает подруге о трагичном выкидыше, случившемся с её троюродной сестрой. Дядя Вернон уже на работе. Она поворачивается, когда слышит, как Дадли заходит и восклицает: — Доброе утро, Даддикинс. — она нежно улыбается своему сыну, а затем её взгляд становится каменным, когда она смотрит на Гарри. — Мальчик. Гарри пытается улыбнуться, не угрожая. — Доброе утро, тётя Петуния. Дадли рванул вперёд, встав прямо перед своей матерью, и говорит: — Гарри нужно, чтобы ты это подписала. Гарри хочется удариться головой о стену. Серьёзно, Дадли? Он вообще когда-нибудь слышал о тонкостях манипуляций? Ах да, точно. — Ему от меня ничего не нужно. — утверждает тетя Петуния. — У него уже и так есть много всего. Этого следовало ожидать. Не лучшая идея Большого Дэ. Дадли это не испугало. — Ему просто нужно, чтобы ты это подписала. — он показывает колыхнувшийся на ветру бланк разрешения. Тётя Петуния смотрит на сына со всем обожанием, которое она может вызвать на своем костлявом лице. — Милый, я не собираюсь подписывать это для мальчика. Его участь — получать только плохие вещи. Ты знаешь это. — Но, мамочка, — начинает скулить Дадли, своим пронзительным воплем пугая птицу, сидящую на заборе. — Ты все время подписываешь для меня какие-то вещи! — Это другое. — Это просто лист бумаги. Разве ты не можешь подписать один лист бумаги? Я не понимаю, почему ты относишься к нам так по-разному? Ты можешь... Ты можешь просто сделать... Сделать это... — крокодильи слёзы начинают течь из глаз Дадли. Он достает величайшее оружие из своего арсенала. — Для меня? Тётя Петуния целую минуту стоит в ужасе, прежде чем протянуть руку. — Давай сюда. Дадли проходит мимо, слёзы давно забыты и брошены. — Ну, что же ты ждёшь? — тётя Петуния обращается к Гарри. — Дай мне ручку, мальчик. Он бежит на кухню и достает черную шариковую ручку, не веря своей удаче. Он возвращается и передает её тёте, которая не дарит ему даже своего свирепого взгляда и просто как можно быстрее подписывает бумагу, после швыряя её на пол. Гарри протягивает руку и поднимает её. — Спасибо. Тётя Петуния строго кивает ему. — Просто будь хорошим, когда придет Мардж, мальчик. Дадли взволнованно бормочет: — Теперь ты можешь пойти и творить любую магию... С этим словом все в тёте Петунии меняется. Её глаза светятся яростью, и она приближается к Гарри. — Что. Ты. Рассказал. Моему. Сыну? Гарри качает головой. — Ничего, тётя Петуния. Дадли хватает её за рукав. — Всё в порядке, мама. Ковер-самолет был действительно дружелюбным. Ну всё, тётя сейчас просто прихлопнет Гарри одной левой. И если раньше он думал, что тетя Петуния сошла с ума, то теперь она словно превратилась в фурию. — А что ты показал моему сыну? — Гм... — Я даже не могу смотреть на тебя прямо сейчас. Уйди. Я хочу, чтобы ты УШЁЛ! Иди в свою комнату и оставайся там! Сегодня ты не будешь есть, завтра ты не будешь есть, и я не дам ничего для этой причудливой совы! Я пообещала, что если я когда-нибудь снова услышу слово об этой отвратительной вещи, то... Я просто... Похоже, она так расстроена, что потеряла способность продолжать говорить: она поднимает руку, чтобы ударить его. Ладонь её чуть слышно свистит в воздухе. Он закрывает глаза, ожидая резкой боли, но в последнюю секунду рука тёти колеблется, и она мягко ударяет его по лицу. Его глаза открываются, когда она опускает руку. Она тяжело дышит, и на лице её застыла какая-то извечная тоска. — Просто уходи, Гарри. Вернись в свою комнату. Ты сделал достаточно. Он идёт. Он слышит, как Дадли нерешительно говорит: — Мам... — а Петуния отвечает: — Не сейчас, Дадли. Я знаю, это выглядит ярким, блестящим и чудесным, но это убивает тебя. Он мог убить тебя, понимаешь? — Это не так, мама. Это красиво. Гарри сидит наверху лестницы и слушает. — Смотрится красиво. Ты ничего не можешь поделать, но хочешь быть частью этого, верно? Ответа нет, поэтому Гарри предполагает, что Дадли кивнул. — Знаю, знаю... — голос тёти Петунии на удивление мягкий. — Но это просто так выглядит. Мы с тобой нормальные люди. У меня дома не будет этой ерунды. — Это не ерунда. — Ерунда. Нормальные люди умирают от инсультов, пневмонии и сердечных приступов в довольно старом возрасте. Нормальных людей не убивают палками, мигающими ярко-зелёным, когда они только начинают жить. Я знаю, как сильно ты хочешь быть частью этого мира — я знаю, Дадли, но они убивают друг друга и убивают себя, и они ведь даже не осознают, что это происходит, из-за того, как красиво выглядит, когда они умирают. Так что этого не будет в моём доме, и тебе не о чем думать. Ты понимаешь меня? — Вот почему ты положила Гарри в чулан? Гарри вздрагивает от этого вопроса. — Что ты имеешь в виду? — Просто ты бы никогда не положила меня в чулан. — Ты другой, Дадли. Конечно, я бы никогда не засунула тебя в чулан. — Я просто думал, — удручённо бормочет Дадли. — Что бы случилось, если бы вы с папой погибли. — Мы живы и здоровы, сладкий. — Я знаю это! — голос Дадли звучит сердито. — Я знаю... — повторяет он. — Просто... Что, если бы вы умерли, а меня отправили жить с Гарри и его родителями? Тогда Гарри видит это прямо перед своими глазами. Мальчик-магл, живущий в волшебном мире, не умеющий летать даже на детской метле. Этот образ буквально стоит перед его глазами. — А что, если... Что, если его семья держала бы меня в чулане, потому что я не был похож на них? — Ты здесь, со мной, Даддерс. Не беспокойся об этом. — Было бы неприлично держать меня в чулане под лестницей. Хотя я не такой, как они. Правильно? Тетя Петуния, казалось, внимательно обдумывала свои слова. — Нет, Дадликинс, ты никогда этого бы не заслужил. — Так почему мы сделали это с Гарри? Тётя Петуния снова некоторое время молчит. — Он опасен, дорогой. — Он использовал это только для того, чтобы убежать от меня. Может, я опасен. — Не говори так. — Как ты думаешь, его родители держали бы меня в чулане? — Да. — сказано быстро. — Их братия нас ненавидит. — Ты уверена? Они бы меня посадили только за то, что я был мной? Тётя Петуния вздыхает. — Уверена ли я?... — Гарри слышит, как её острые ногти скребут по чашке. — Нет. — она делает паузу, а затем: — Я не знаю. Джеймс был… — Гарри наклоняется вперёд. Он никогда раньше не слышал, чтобы тётя Петуния говорила о его родителях. — Джеймс был высокомерным идиотом, так что, возможно, он мог бы это сделать, но, опять же, он, вероятно, сделал бы все, что хотела Лили. — голос тёти Петунии становится напряжённым. — А Лили… Я не думаю, что она когда-либо... — тётя судорожно вздыхает. — Лили... Никогда бы не заставила ребёнка жить в чулане. Дадли, кажется, не отвечает. Гарри слышит звук передвигаемого стула и предполагает, что тётя встала. — Но всё по-другому, мой дорогой. Ты бы никогда не смог причинить им вреда. Ему кажется, что он слышит бормотание Дадли: — Гарри никогда не причинял мне вреда... — но мальчик уже пятится в коридор. Он идёт в свою комнату и молча закрывает дверь. В его голове витает образ женщины с темно-рыжими волосами и изумрудными глазами, которая держит его у себя на руках. Она шепчет на ухо своему сыну, ему, сладкие слова любви, а Дадли просто сидит, и... Он сидит в своей слишком маленькой спальне, глядя на сложенную одежду, стопки открыток, сияющую подарочную упаковку, расколотые деревянные прутья и... Он плачет.***
Снова идёт дождь — это, наверное, потому, что его художник плачет. Том обеспокоен этим откровением. Маглы, (слово на вкус, будто пепел) не заслуживают того, чтобы Гарри жил в их доме. Они не заслуживают видеть его светящиеся зелёные глаза, небрежную улыбку и не достойны слышать медовый оттенок возбуждения в его голосе. И они — эти ненавистные создания — своими словами и ненавистью разрывают его художника на куски. Они глубоко укоренились в страхах, которые необоснованны, когда дело касается Гарри. Как будто они тебя совсем не знают, не так ли? Ты не можешь никому навредить. Вот почему я тебе нужен. Чтобы присматривать за тобой. Том осторожно вытаскивает все подушки, которые он может найти в гостиной Гриффиндора (Гарри предпочитает её общежитию Слизерина, а Том может многое вынести для своего сокровища) и создаёт своего рода форт для сохранения тепла. Он расставляет по комнате все маленькие украшения и безделушки, нарисованные для него Гарри, развешивая блестящие бумажные снежинки и золотые лозы, чтобы комната выглядела как сцена из клише-сказки. Он также берет мягкие полотенца для своего художника. Ещё он хотел бы вырастить несколько цветов, но все цветы погибли. Трава тоже. Кажется, Снежок болен, и сейчас большую часть дня он только жалобно курлыкает от мучительной боли или впадает в глубокий и спокойный сон. Иногда по ночам кажется, что руки Тома касаются Гарри в реальном мире. Портрет, над которым они работали ночами, почти закончен. Иногда по ночам руки Тома проходят сквозь Гарри, и все, что он может сделать — это смотреть, и хотеть снова обнять мальчика. Гарри приходит с покрасневшими глазами и пухлыми щеками. Том бросается обнять его, но обнаруживает, что он слишком несущественен, и лишь клубится вокруг Гарри, как туман. Гарри дарит ему дрожащую улыбку. — Хотел бы я прикоснуться к тебе... — задумчиво говорит он. Том резко улыбается. — Скоро, мой дорогой. Скоро. — он ведёт мальчика за локоть (Гарри следует за ним, несмотря на отсутствие физического прикосновения) к маленькому дворцу подушек, который он создал. Гарри озадаченно оглядывается. — Что всё это значит? — Тебе грустно. — заявляет Том. — Это должно улучшить твоё настроение. Гарри смеётся тёплым и ярким смехом, и Том решает, что этот звук ему нравится больше, чем хныканье его Вальпургиевых Рыцарей, когда он их наказывал. — Обычно подбадривают людей совсем не так, Том. — Не так? — слизеринец выгибает бровь. — Мне кажется, это работает. Гарри устраивается на подушках и радостно вздыхает. — Давай продолжим работать над твоим портретом, Реддл. Мальчик очень весел сейчас. Его щеки ярко-розовые, а глаза сияют. Очаровательно. Том пытается провести рукой по волосам Гарри и наслаждается призрачным ощущением чего-то восхитительно мягкого. — Конечно, дорогой. Я когда-нибудь рассказывал тебе о том времени, когда изобрел новое зелье, чтобы вылечить детеныша медведя? Гарри достает угольный карандаш, и Том протягивает ему дневник из мира снов. Младший мальчик начинает рисовать. — Нет, ты ещё не успел. — говорит он, прежде чем сосредоточенно прикусить губу. Том усмехается. — Я всегда знал, что животное, имеющее долг, просто поможет, если мне вдруг это понадобится... Они легко стали друзьями за всё это время. Дружба кроется в мелочах: Гарри зарисовывает кисти рук Тома, а слизеринец рассказывает юмористические истории из своей жизни. (Если это не всегда чистая правда, какое это имеет значение? Это то, кем он хотел бы быть для своего художника.) Когда Гарри уходит утром, он намного счастливее и его слезы давно забыты. Тело Тома становится полупрозрачным, снаружи веет тяжёлым запахом гниющих фруктов. Ива начинает умирать.***
Мардж Дурсль всегда напоминает Гарри, что как бы его не презирала тётя Петуния и как бы его не ненавидел Вернон, всегда может быть хуже. В доме пахнет застоявшимися духами и рвотным запахом виски, эти два аромата смешиваются и сливаются в грубой пародии на поцелуй. Её голос проникает сквозь тщательно выставленные стены, своим резким суждением яростно проталкиваясь под щель двери в разум Гарри и неизбежно заползая в его уши. Он слышит это из-за скрипящей лестницы, шума дождя и проточной воды, когда моет посуду в раковине. Когда, наевшись ужином, приготовленным Гарри, она сидела, положив ноги на кофейный столик, а её собака Злыдень кусал всех за щиколотки, Мардж вдруг обратила на него оценивающий взгляд. — Они достаточно тебя бьют, мальчик? Вернон смеётся рядом с ней, как будто это отличная шутка. Уши горят, а язык прикусился как-то сам собой на полпути, и Гарри успокаивается, отвечая ровным тоном. — О, да. Они бьют меня почти каждый день. Мардж усмехается. — Только "почти"? Я ожидала, что они могут сделать больше. Я просто уверена, что ты нуждаешься в этом. Вернон усмехается. — Ну, они же используют и линейку, не так ли, мальчик? — Да, дядя Вернон. — Что-ж, тогда так даже лучше. — замечает Мардж. — Они делают тебе одолжение, ты знаешь. Лучше будь благодарным. Ты ведь родом из такой странной семьи, тебе нужно обязательно избавиться от своих странностей. Гарри не отвечает. Тётя Петуния так сильно сжимает край чашки, что её суставы побелели. Дадли, нахмурившись, переводит взгляд с Мардж на Гарри. — Гарри в порядке. — по крайней мере, он попытался. Мардж взъерошивает его волосы. — О, ты такой хороший мальчик, Даддерс. Взрослый и снисходительный. Такой замечательный молодой человек! Она улыбается Вернону. — Ты проделал действительно хорошую работу, поднимая сына на ноги. Вернон улыбается в усы и похлопывает Дадли по спине. — Не могу быть более гордым, чем уже есть. — Жаль, что тебе пришлось принять этого. — сетует Мардж, бросая со стола кость своей собаке. Тётя Петуния с пустым выражением лица цедит чай, а Гарри методично вытирает тарелки вафельным полотенцем. — Но даже если ты делаешь всё, что в твоих силах, оказывается, что это не так много, не так ли? — смеётся она. Вернон хохочет. — Он не совсем примерный мальчик, это правда. Мардж задумчиво поджимает губы. — Ну, ты знаешь, что они говорят, — заговорщицки шепчет она, заставляя Дадли наклониться ближе. — Когда что-то не так с сукой, что-то не так и со щенком. Посуда грохочет вокруг Гарри, пока он изо всех сил пытается сдержать себя, но Мардж и Вернон прослушивают этот звук, поскольку тётя Петуния с такой силой хлопает своей чашкой по столу, что та трескается. — Прошу меня простить, но я забыла полить розы. — она встаёт и поправляет платье. — Уже вечер, дорогая. — отмечает Мардж. — Пусть это сделает мальчик. — кивает Вернон в сторону Гарри. Тётя Петуния продолжает свой путь к двери. — О, — она на мгновение замолкает. — Я не могу доверить ему мои розы. — она уходит во двор и дверь за ней захлопывается. Мардж пожимает плечами и расслабляется на подушках. — Она так привередлива к своим растениям, правда? Вернон кладёт в рот горсть шоколадного миндаля. — Думаю, да. — говорит он, глядя на еду. Дадли следует примеру отца и с тревогой начинает есть шоколадный миндаль по одному, виновато глядя на Гарри. — Я до сих пор не могу поверить, что ты держишь у себя дома такого, как он. Вернон сглатывает. — Честно говоря, это был не мой выбор. Он просто пустая трата места. Гарри выдыхает сквозь стиснутые зубы и поглаживает карман своих брюк, волшебных, с расширенными карманами, которые подходят его палочке и дневнику. Он проводит рукой по обложке книги в кожаном переплете, чтобы успокоиться, и краем сознания ловит умиротворяющую энергию от дневника. Он пытается позволить ей набегать на него, как волне на камень. Кухня чистая. Гарри собирается подняться наверх и уйти, но затем Мардж говорит: — Спорим, вы не ожидаете от него многого, ведь его родители были алкоголиками, которые напились и разбились на машине, совсем как безрассудный мусор, которым они были. Гарри удивляет, насколько он зол в этот момент. Эта обжигающая эмоция наполняет его вены огнём, и он чувствует себя Икаром, летящим слишком близко к солнцу; крылья тают на его спине, пока он горит. — Не говори так о моих родителях. Ты ничего не знаешь. — его голос дрожит от ярости, а лицо искажено. Он смотрит на Мардж со всей ненавистью, которую накапливал годами, со всей ненавистью, которую он никогда не позволял себе проявлять. Её глаза комично широко открываются, когда она вдруг начинает расширяться и медленно воспаряет в воздух, как гротескный воздушный шар. Совсем не похоже на бледно-розовый, который он нарисовал на голубом небе: облака на нём были похожи на куски сахарной ваты. Вернон указывает на него сейчас со страхом и яростью, подходя ближе с убийственным светом в глазах. — ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ, УРОД?! Дадли изумленно смотрит на Гарри, как будто никогда его раньше не видел. Может и нет. Не задумываясь, Гарри выбегает из дома и перебегает двор прямо по газону. Когда он уже собирался выбежать на улицу, чья-то костлявая рука схватила его прямо за запястье. — Куда ты идешь? — строго спрашивает тётя Петуния с иступленным и расстроенным выражением лица. — Прочь. Я не могу здесь оставаться. — А куда ты пойдёшь? — задаёт она новый вопрос. — В любое другое место. — он тянет своё запястье назад, но тётя и не собиралась его отпускать. — Там для тебя небезопасно! — шипит она, совсем как змея. Вернон открывает дверь и ревёт: — МАЛЬЧИК! ВЕРНИСЬ СЮДА НЕМЕДЛЕННО! — его лицо настолько красное, что стало почти пурпурным, и его второй (или третий) подбородок дрожит от силы его слов. — Для меня здесь небезопасно. — выплёвывает Гарри. Соседи начинают выглядывать из окон, смотря на кричащего мужчину в доме номер четыре и на этого никудышного бездельника по имени Гарри Поттер. Он снова пытается выдернуть запястье, и на этот раз тётя Петуния отпускает его. Тьма приближается к нему, как плащ. Большая чёрная собака почти сразу же присоединяется к нему, когда Гарри начинает бежать.